– Совсем как в те времена, когда мы были детьми…
– Вы уже не дети, По! – кричит Барб, обрывая его на полуслове.
– Мы были осторожны, – продолжает По уже серьезным тоном. – Соблюдали правила, делали все, как ты нас учила. – Действительно, мы и сейчас держимся на безопасной дистанции друг от друга. Он кашляет, коротко и быстро, и добавляет: – Извини, Барб, но было здорово.
Она открывает рот, но так ничего и не говорит, а потом поворачивает на наш этаж. Больше никто не произносит ни слова до самого конца. Я смотрю на Уилла. Так хочется быть ближе, но, увы, из-за этого мы и влипли в неприятности.
Все расходятся по палатам. По, прежде чем скрыться за дверью, подмигивает нам с Уиллом. Барб провожает меня неодобрительным взглядом.
Ближе к полуночи вижу на экране ноутбука мирно посапывающего Уилла, он уснул сразу после нашего разговора. Лицо умиротворенное. Тру сонные глаза – день получился долгий, наполненный планированием и подготовкой вечеринки и закончившийся налетом Барб. Мы знаем: скоро его отошлют, и не будет ни полуночных прогулок, ни встреч в спортзале, ни записок под дверью. Ничего не будет.
Мои веки медленно опускаются, но тут в динамиках громкой связи раздается сигнал. Я вздрагиваю и просыпаюсь.
– Код синий. Весь свободный персонал…
Вскакиваю и бегу к двери. Господи. Синий код. У кого-то остановилось сердце. А нас, больных, на этом этаже сейчас не так уж много.
Я открываю дверь, и как раз в этот момент объявление повторяется еще раз, и слышно оно в коридоре уже яснее:
– Код синий. Весь свободный персонал в палату 310. Код синий.
Палата 310. По. Господи, пусть он просто неправильно подключил монитор.
Я хватаюсь за стену, и комната идет кругом. Мимо с грохочущей тележкой проносится бригада экстренной медицинской помощи. Следом за ними в палату По вбегает Джули, чья смена только что началась. Из открытой двери доносится голос Барб:
– Он не дышит! Пульса нет. Шевелитесь поживее!
Не может быть. Этого не может быть.
Я бегу, спотыкаясь, к его палате. Вижу лежащие на полу ноги, ступни указывают в разные стороны. Нет. Нет, нет, нет. Рядом с По – Барб, в руках у нее реанимационный мешок, и она гонит воздух в его легкие. Он не дышит. По не дышит.
– Ну же, малыш, давай, не подводи меня! – кричит она.
И тут же другой голос:
– Дефибриллятор!
Кто-то склоняется над ним, задирает его любимую футболку в цветах колумбийской футбольной команды, подаренную матерью на день рождения, лепит на грудь два электрода. И я наконец-то вижу его лицо: глаза закатились, кожа посинела.
У меня холодеют руки и ноги.
– По! – воплю я в отчаянии.
Барб поворачивается, видит меня и кричит:
– Нет! Кто-нибудь, уведите ее отсюда!
– Обширный напряженный пневмоторакс. Коллапс легких. Нам нужен набор для интубации! – снова кричит незнакомый голос, и я смотрю на неподвижную грудь и посылаю ей мысленный сигнал – подняться.
Дышать. Ему нужно дышать.
Вокруг толпятся люди, и я стараюсь протиснуться между ними, добраться до него, до По. Я бьюсь о плечи, отталкиваю руки.
– Закройте дверь! – велит Барб, и чьи-то руки подхватывают меня и выставляют в коридор, а она снова обращается к По: – Борись, малыш! Борись же, черт возьми!
Я вижу Джули, ее темные глаза.
А потом дверь захлопывается мне в лицо.
Я отшатываюсь, поворачиваюсь и вижу рядом с собой Уилла. Лицо бледное, как у По. Он тянется ко мне, но в последний момент отдергивает руки и сжимает кулаки, а его глаза полны отчаяния. Чувство такое, что меня сейчас вырвет. Я прислоняюсь к стене, соскальзываю по ней на пол и стараюсь справиться с дыханием. Уилл садится в метре от меня, у противоположной стены. Обхватываю дрожащими руками колени, опускаю голову и закрываю глаза, но все равно вижу лежащего на полу По.
Полосатые носки.
Желтая футболка.
Этого не может быть. Он очнется. Должен очнуться. Сядет, отпустит шуточку – мол, переел пасты или зачитался до обморока Андерсоном Купером и спросит, не хочу ли я прогуляться с ним за молочным коктейлем. Тем самым коктейлем, который мы пьем уже десять лет.
Слышу чьи-то шаги, поднимаю голову и вижу спешащую по коридору доктора Хамид.
– Доктор… – начинаю я хриплым, расколотым голосом.
– Не сейчас, Стелла, – решительно говорит она и распахивает дверь.
Я снова вижу его. Лицо повернуто ко мне, глаза закрыты.
Лежит неподвижно.
Но еще страшнее выглядит Барб. Она стоит, закрыв ладонями лицо. Она перестала бороться. Сдалась. Нет.
Они уже все свернули и убрали. Дефибриллятор. Интубационные трубки.
– Нет! – Я слышу свой голос, свой крик, в который вложилось все мое тело. – Нет-нет-нет-нет!
Заставляю себя подняться, поворачиваюсь и бегу в комнату.
По, нет!
По умер!
Спотыкаюсь. Вижу его глаза в тот день, когда мы встретились в первый раз. Вижу, как он улыбается мне от дверей комнаты. Вижу его руку в рукавице на моем запястье – это было несколько часов назад. Ощупью нахожу дверную ручку и вваливаюсь в комнату. Слезы текут по щекам, глаза застилает туман.
Я оборачиваюсь – Уилл пришел за мной следом. Делаю шаг к нему, и рыдания сотрясают тело, рвут грудь, так что невозможно дышать.
– Его нет, Уилл. По больше нет! Майкл, родители… Господи… – Обхватив себя руками, трясу головой. – По… Он только собрался… Они не увидят его больше. Никогда.
И только тут до меня доходит.
– Я не увижу его больше. Никогда.
Сжимаю пальцы в кулак. Прохожу по коридору. Возвращаюсь.
– Я даже не обняла его ни разу. Не дотронулась до него. Не подошла близко. Нет, нет, нет! – Я кричу громко, истерично, кашляя и задыхаясь. Кружится голова. – Он был мне лучшим другом, а я даже не обняла его.
И уже не обниму. Ужасно знакомое чувство. Невыносимое.
– Я всех теряю. Эбби… По… Все ушли.
– Меня ты не потеряешь, – негромко, но решительно говорит Уилл и, подойдя ближе, протягивает руки, почти обнимает меня.
– Нет! – Я отталкиваю его, отступаю дальше и дальше, больше, чем на один метр. Отступаю, упираясь спиной в стену. – Что ты делаешь?
Он спохватывается и тут же пятится к двери с перекошенным лицом.
– А, черт. Стелла… Я… я забыл… не подумал…
– Уходи! – говорю я, но он уже вылетел в коридор и бежит к себе. Захлопываю дверь. Голова гудит от злости. Я оглядываю комнату, и все, что вижу, напоминает о той или иной потере, и стены сдвигаются, теснят, оставляют мне все меньше места.
Это не спальня.
Я подбегаю к стене, цепляю ногтями края постера, срываю его. Скидываю с кровати покрывало, швыряю во все стороны подушки. Хватаю Лоскутка, бросаю в дверь. Сметаю со стола книги, бумаги, списки – все разлетается по комнате, катится по полу. Слепо шарю по ночной тумбочке, запускаю в стену первое, что попадает под руку.
Звенит стекло, черные трюфели градинами рассыпаются по полу.
Я застываю на месте. Трюфели По.
Все замирает, только грудь вздымается и опадает. Я опускаюсь на колени, всхлипывая и дрожа всем телом, пытаюсь собрать трюфели. Взгляд натыкается на Лоскутка. Бедняга лежит на боку у двери, одинокий, заштопанный. И трюфель – у потрепанной лапы. Печальные коричневые глаза смотрят на меня с молчаливой укоризной. Я тянусь к нему, поднимаю, прижимаю к груди, а глаза находят рисунок Эбби и фотографию, на которой мы с ней вместе.
Я встаю на нетвердых ногах и тут же валюсь на кровать. Подтягиваю к груди ноги, сворачиваюсь в комочек на голом виниловом матрасе и замираю. Только слезы все бегут и бегут по щекам.
Сон приходит и уходит. Снова и снова я просыпаюсь от собственных рыданий, возвращаюсь в мир, где одна только боль. Я мечусь во сне, где улыбки на лицах Эбби и По превращаются в гримасы муки, где их черты стираются и исчезают. Приходят Барб и Джули. Я зажмуриваюсь, притворяюсь, что сплю, и они уходят.
Лежу, смотрю в потолок. В комнате светлеет, утро постепенно переходит в полдень, а я как будто окаменела.
На полу назойливо вибрирует телефон, но я не отвечаю. Не хочу ни с кем разговаривать. Ни с Уиллом. Ни с родителями. Ни с Камилой и Мией. Зачем? Какой в этом смысл? Я умру или умрут они, и этому кругу умирающих и горюющих не будет конца.
Если этот год и научил меня чему-то, то лишь тому, что горе убивает. Оно убило моих родителей и убьет родителей По. Майкла.
И меня.
Годами я жила в согласии со смертью. Знала, что рано или поздно это случится, и жила с осознанием неизбежного, в полной уверенности, что умру прежде родителей и Эбби.
Чего я не ждала и к чему не была готова, так это к тому, что мой черед печалиться и горевать придет раньше.
Услышав голоса в коридоре, я поднимаюсь, бреду через разгромленную комнату, подбираю телефон и иду к двери, ощущая ладонью настойчивую вибрацию. Выхожу в коридор, поворачиваю к палате По и вижу, как кто-то входит в нее с коробкой в руках. Иду следом, сама не зная зачем. Заглядываю с какой-то тайной, безумной надеждой, что вот сейчас увижу сидящего на кровати По, который посмотрит на меня так, словно все это было жутким кошмаром.
Я слышу, как он позвал меня: Стелла. Знаю, как произнес мое имя – с теплотой во взгляде, с улыбкой на губах.
Вместо этого – пустая больничная палата, одинокий скейтборд у кровати. Один из тех немногих следов, что оставил после себя По, мой замечательный, мой лучший друг. И Майкл. Он сидит на кровати, обхватив голову руками. Рядом, на полу, коробка. Майкл пришел за его вещами. За постером с Гордоном Рамзи. За футболкой. За полочкой со специями. Майкл плачет. Хочу сказать что-нибудь, утешить, но подходящих слов нет. Внутри меня глубокая яма, и выбраться из нее нет сил.
Так что я зажмуриваюсь, отворачиваюсь и иду дальше.
Проходя мимо комнаты Уилла, провожу пальцами по двери. Полоска света под ней манит постучать.
Нет, все-таки иду дальше. Ноги несут сами – по ступенькам, коридорам, через двери. Останавливаюсь перед игровой комнатой, смотрю на вывеску с яркими разноцветными буквами, и перехватывает горло. Здесь все началось. Здесь я играла с По и Эбби, и никто из нас не знал и знать не мог, как мало жизни нам отпущено, сколь короток наш срок. И как много этой жизни прошло здесь, в больнице.