елящих читателя. Неистово исправляя несправедливую правду, они ваяли из ее грубого живого тела прекрасный труп». Трудно сказать, что веселит «благонамеренного» читателя, которым не без кокетливого намека рекомендует себя автор книги. К тому же, продолжает О. Сулейменов, «научная историография зародилась в России, уже принявшей статут империи». Еще один намек. Их в книге немало.
И совсем не случайно возникает разговор о «Слове»: ведь если бы у нас ничего не осталось от наших памятников старины, кроме одного «Слова», то и его было бы вполне достаточно, чтобы судить о целом древнерусской культуры.
– Но нет, – говорит нам О. Сулейменов, – не обольщайтесь: ваше «Слово» – это всего лишь смесь «искусственного язычества и искусственного христианства»; «старая, ветшанная картина, изображающая реалии XII века, была реставрирована и подкрашена в XVI. Второй этап реставрации «Слово» пережило в XVIII веке». «Принято считать, что «Слово» – патриотическое произведение, написанное в 1187 году и призывающее русских князей к единению…».
– Вот уж ошибаетесь, – поправляет О. Сулейменов, – если автор «Слова» и патриот, то не русский, а… тюркский. Не за обиды земли Русской возвышает он свой голос. (Какие там обиды? Откуда?! Когда?) Аза обиды половцев…
Автор «Слова» одновременно и обвиняет Игоря, и радуется его возвращению из плена, корит его и других русских князей и прославляет их, призывает вспомнить о славе былых времен. Но «этого не может быть», по мнению О. Сулейменова. Раз автор осуждает Игоря, он не должен радоваться его освобождению, раз корит, не должен его прославлять – все это поздние реставрации «патриотов», а главное – все это нарушает тот дух и смысл «Слова», которым наделяет его О. Сулейменов. Все это не укладывается в рамки его схемы.
Другим основанием для тех же выводов является толкование так называемых темных мест. И не только темных. Если какие-либо славянские образы «Слова» поддаются сближению с тюркскими, они под пером О. Сулейменова тут же приобретают характер «скрытых тюркизмов». Скажем, достаточно понятное слово «тропа» превращается в тюркское – торпа. Но что там тропа! Вот, например, Буй-Тур Всеволод. Конечно же, это тюркизм. Тут О. Сулейменов вроде бы даже обижается за русских, которые-де князя своего волом величают, да еще и буяном! Это уже скандал. Великий русский князь – буйный (дикий) вол… Нет, «защищает» О. Сулейменов автора «Слова», не мог он так обидеть князя. Да и не характерен этот образ для русской поэзии вообще.
Конечно, можно напомнить «скептику», что буй в древнерусском языке связан не с буйством или буянством (в современном смысле), но вбирает в себя целый спектр значений: сильный, смелый, рослый, большой, великий (того же корня, что и быти, бухнуть, бушевать), что Тур – онтологический образ, восходящий еще к общеиндоевропейскому единству, связанный с представлением о языческом боге-громовержце (сравним: бык – Юпитер, аналогичный образ в ведийских гимнах). В индоарийской мифологии красный (отсюда и ярый, яркий Всеволод называется еще и Яр-Тур) бык – символ солнца.
У древних славян – олицетворение грома, нашедшее отражение и в народнопоэтическом образе тура, ревущего на горах, и в загадках типа «тур ходит по горам, а Турина по долам» и т. д. Данные этнографии, лингвистики, филологии говорят о том, что у славян существовал культ бога Тура[23].
Исследователь-алхимик О. Сулейменов тотчас же изобретет целую серию новых «аргументов», благо что «скептический метод» не понуждает его к особому напряжению мысли: там, где научные факты утверждают «да» – тверди свое упорное «скептическое» – «нет». Что ему до того, например, что об Антах как о славянском народе сообщают древние авторы, которых нелегко заподозрить в «грехе русского патриотизма». Так, к примеру, готский историк середины VI века Иордан говорит о славянах-венедах, что в его время они «преимущественно называются склавенами и антами»[24], в другом месте он же говорит: «Эти венеты, как уже отмечалось выше, происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами – венетов, янтов и склавенов»[25].
У византийского историка Прокопия Кессарийского читаем, что и «склавены и анты в древности носили одно имя: и те и другие исстари назывались спорами»[26]. Другой византийский историк, Менандр, пишет о посольстве антов во главе с Мезамиром к аварскому кагану, о бесчинствах авар (обров) в земле антов[27], что, кстати, описано и в «Повести временных лет». «Принято считать», пустит в ход свой «научный» оборот Сулейменов, что анты – славяне, а на самом деле они – тюрки. Вы думаете, что Даждьбожьи внуки (в «Слове») – русские, а это – половцы. Принято считать (кем принято?.. «Официальными патриотами»?), что древняя Русь была могущественным государством, а я говорю, что военное дело организовали вам тюрки, ибо «истоки древнеславянской военной лексики относятся к эпохе славянско-тюркского единства» (автор относит слова «воин», «боярин», «полк», «труд», «охота», «облава», «железо», «молот», «рать» и т. д. к несомненным тюркизмам). Это с одной стороны. А с другой, те же тюрки надежно охраняли Русь от всех мировых катаклизмов. «В течение двух веков половцы прикрывали Русь с Юга и Востока, но поединка с монголами они не выдержали…». Ну а уж раз не выдержал «щит русского народа» (то есть половцы), то о самой Руси и говорить нечего…
Не хочет О. Сулейменов замечать и такие мелочи, как по меньшей мере двухтысячелетнее (до появления половцев) наследие славяно-русской земледельческой культуры, столкнувшейся в лице тюрок с кочевыми народами, которые находились еще на стадии перехода от племенной общности к зачаткам государственности[28] (по О. Сулейменову, понятие государственности принесли на Русь тюрки-кочевники, ибо они уже были полуоседлы, а русские стали земледельцами лишь в XIV веке).
Одним из основных компонентов смешанного населения городов Киевской Руси, по О. Сулейменову, тоже были тюрки, языком Древней Руси был тюркско-русский язык; и вообще, тюркская культура сыграла в истории Руси ту же роль, что в XIX веке, во времена Пушкина и Толстого, – французская.
Словом, половцы – это французы XII века!.. (Так хочется ну хоть немного побыть «французом»?..)
Возможно, представители науки согласятся оспорить подобные «аргументы» О. Сулейменова, указать на его «ошибки» и т. д., если только наука сочтет возможным или необходимым опуститься на тот уровень «полемики», к которому подталкивает логика книги «Аз и Я».
Суммарная оценка «научности» изысканий О. Сулейменова дана в статье доктора исторических наук А. Кузьмина[29]. Нас же в данном случае интересует публицистическая сторона книги, система ее внутренних притяжений и отталкиваний. Гораздо важнее понять, какова природа «ошибок» Сулейменова, в сферу влияний и подталкиваний какой мифосистемы вольно или невольно включается заявленная в книге его «личная» претензия на концепцию. Важно понять, какова содержательность самого тона, той задиристости манеры изложения материала, которые предлагает книга. «Задача исследователя… – учит Сулейменов, – снимать следы кисти позднейшей, добираться до протографа. И в конце работы может выясниться, что икона-то висит на стенке неверно и изображен на ней не бог Игорь, а живой человек с дьявольскими чертами. Не грех напомнить, что в одном злополучном музее картины Пикассо до недавнего времени висели «вверх ногами…». Не грех напомнить, кстати, что такая «злополучность» скорее говорит о характере некоторых картин самого Пикассо, нежели о культурной «неполноценности» служителей музея. Но дело сейчас не в этом. Это ж подумать только! Кто же посмеет заподозрить Сулейменова в недооценке «Слова», когда он, страшно сказать, – ставит его в один ряд с творениями самого Пикассо… Нет, тут уж явный перегиб: Пикассо все-таки Пикассо, а не какая-то там «старая ветшанная картина» с ее псевдогероем, «этим новгород-северским князьком», которого «казенные патриоты» сумели подреставрировать «патриотической» штукатуркой и белилами, замешенными на «этой, увы, неуклюжей «мудрости» искусственно выведенного Бояна».
Зачем потребовался Сулейменову целый каскад антинаучных по сути, но дерзких по видимости выпадов против всемирно известного памятника? Ну конечно, заявку на роль «ниспровергателя» нужно оправдывать.
Но только ли это?
Сулейменов постоянно в тех же рассчитанных на раздражение «оппонентов» тонах настойчиво противопоставляет «славянское» – «тюркскому».
Вот ваше достояние, ваша гордость, ваше «Слово», которое наполовину (если не более того) состряпано рукой неумного и неумелого «копииста», все «творчество» которого заключается в принципе – «лишь бы складно».
Но есть «другое», тюркоязычное, «Слово», рожденное «в среде, насыщенной поэзией тюркской речи».
Нет, нет, не все погибло, даже те немногие «уцелевшие при переписке (переводе на русский. – Ю. С.) тюркские включения придают речи «Слова» особый колорит и вкус, как щепотка баскунчакской соли, растворенная в чаше днепровской воды. Или капля крови. Или слеза». Проникновенно сказано, не правда ли? Особенно о крови. Мы еще вспомним о ней. Стоит ли «напоминать» О. Сулейменову, что нужно быть глухим и слепым к чужому, чтобы не заметить, суметь не заметить, что «Слово» в целом живет и дышит поэзией славянской народной символики, образности, созданной веками, тысячелетиями земледельческой культуры? Искать и находить тюркские, как и многие другие, влияния можно, конечно, и в «Слове о полку Игореве». Но тот способ изысканий, который предложил Сулейменов, не только антинаучен, но и обиден, думается, прежде всего для самих тюркоязычных народов, создавших истинно свои, национальные, дышащие первозданно-неповторимой поэзией шедевры. Стоит только вспомнить стихи замечательного туркменского поэта XVIII века Махтумкули, чтобы понять: истинная слава культурной нации, народа создается не путем алхимических изысканий в чужих культурах, но творческим духом самой нации, на родной почве.