али часы, а деления между ними - минуты.
Пока Ершов изучал взрыватель, он заметил, что установочный диск слегка сместился вправо, на два мелких деления.
Не дотрагиваясь до мины, майор торопливо принялся осматривать взрыватель со всех сторон. В самой верхней части его, в центре широкого ободка с рубчиками накатки, он заметил вскоре головку с красными черточками делений и цифрами - от единицы до двадцати четырех. Как и в смотровом окошке, находился здесь красный треугольник. Угол его совмещался с цифрой “четыре”. Видимо, это и было заданное время замедления механизма взрывателя. До взрыва, следовательно, оставалось теперь всего четверть часа. Ершоз все же вздохнул с некоторым облегчением. Вынув платок из кармана, он вытер им лицо, мокрое от пота, и впервые осмотрелся по сторонам.
С тормозной площадки хвостового вагона ему была видна холмистая местность с низкорослым кустарником, подступавшим почти к самому полотну железной дороги.
Выжженный солнцем и припудренный пылью балластного песка, кустарник казался окаменевшим. Зато многочисленные холмы, тесно примыкавшие друг к другу, в легком мареве утреннего тумана представлялись ему свернувшимися в клубок гигантскими животными. А вверху, над холмами и над крышами вагонов, уже розовело небо раннего утра.
Нужно было торопиться, так как с каждой минутой механизм взрывателя становился все более чувствительным к сотрясению. Боевая пружина его вот-вот готова была послать ударник в чувствительную сердцевину капсюля-детонатора.
Но где же тут предохранитель взрывателя? Ершов знал, что при обезвреживании мин замедленного действия необходимо прежде всего остановить часовой механизм. В немецком взрывателе “Feder-504” делалось это просто: нижнее подвижное кольцо на уширенной части его корпуса нужно было только переместить несколько вправо.
Есть ли тут такое кольцо?
Ершов еще раз осмотрел корпус взрывателя. Вот чуть пониже верхнего заводного ободка видны рубчики второго, поменьше размером. Может быть, поворот именно этого кольца остановит часовой механизм?
Ершов осторожно дотронулся до корпуса взрывателя, но тотчас же отдернул руку. А что если это не то кольцо и поворот его только ускорит взрыв?…
Поглощенный тревожными мыслями, майор не чувствовал, что поезд стал постепенно уменьшать скорость. Он заметил это лишь тогда, когда эшелон совсем остановился. Рисковать теперь было не к чему. Майор мгновенно выпрямился. От неудобного сидения на корточках ноги закололо тысячью иголок.
Сундучок Темирбека у него в руках, теперь нужно спуститься поскорее с тормозной площадки на железнодорожное полотно, а ноги словно чужие. Он шел, как на протезах. Но вот он ступил наконец на зыбкий песок дорожного балласта… А еще несколько секунд спустя сундучок Темирбека находился уже за кюветом, и взрыв не мог угрожать даже полотну железной дороги.
Вот тут-то и увидел майор Ершов, как, отцепив паровоз от состава, устремился к паровозной будке помощник Шатрова Федор Рябов. И майор легко, почти как в детстве, побежал к нему по обочине дорожного полотна, оглашая воздух радостным криком:
– Рябов! Шатров!…
СПАСИБО ВАМ, ТОВАРИЩИ!
Когда силы оставили Ольгу и она чуть не упала на землю, ее осторожно поддержал молодой железнодорожник, в котором она узнала оператора Ерохина. Однако слабость Ольги была минутной. Она тотчас же взяла себя в руки и довольно твердо произнесла:
– Большое вам спасибо, товарищ Ерохин. Я теперь и сама доберусь. А вы не задерживайтесь, пожалуйста, из-за меня.
– Да что вы, Ольга Васильевна! - горячо воскликнул железнодорожник, все еще продолжая поддерживать Белову. - Как же я могу оставить вас здесь одну?…
– Нет, уж вы не беспокойтесь, пожалуйста, - осторожно отстранила его руку Ольга, и в голосе ее послышалось легкое раздражение. - Теперь ведь мне ничто не угрожает.
Поезд с опасным грузом действительно был уже довольно далеко, и Ерохин, несколько растерявшийся в напряженной обстановке, успокоился и тоже понял, что непосредственная опасность миновала.
– Ну, как хотите, товарищ Белова, - смущенно проговорил он, оставляя Ольгу. - Я пойду тогда.
Когда железнодорожник ушел, Ольга снова почувствовала неприятную, томящую слабость во всем теле и, отойдя немного в сторону, медленно опустилась на обочину полотна железной дороги.
Вглядываясь в даль, она видела, как, огибая холмы, исчезали за ними рельсы, сверкавшие ослепительным блеском в лучах все ярче разгоравшегося солнца.
А где-то там, за этими холмами, похожими на верблюжьи горбы, человек, ставший ей теперь самым дорогим на свете, угонял прочь от стройки, от людей, проживавших здесь, от нее, Ольги, смертоносный груз взрывчатки, каждое мгновение готовой взлететь на воздух, превратив в пепел поезд, людей, полотно железной дороги и все живое вокруг на десятки метров.
Ольга сидела несколько минут с плотно закрытыми глазами, а когда открыла их, все расплылось вокруг от слез. Никогда еще не было ей так тяжело и страшно… Лишь на мгновение возник перед ней образ Вронского таким, каким он представлялся ей когда-то, но тотчас же потускнел, померк. Слетела с него сразу вся романтическая оболочка, и он предстал перед нею жалким трусом, с трясущимися руками, побледневшим лицом и дрожащим голосом…
Солнце теперь совсем выбралось из-за холмов. Лучи его падали уже не так откосо, как в первые минуты, и местность от этого изменила свою тональность. Краски ее стали спокойнее.
Тихо было вокруг. Шум и суета на станции и в бараках утихли, как только Шатров увел заминированный поезд. Постепенно все входило в нормальную колею. Поднялась с насыпи и Ольга, решив вернуться на станцию… Но вдруг за холмом, на который она так упорно смотрела, раздался сначала чуть слышный, а затем все более крепнущий, почти торжествующий звук паровозного свистка.
Ольга даже вздрогнула от неожиданности: “Неужели это поезд Кости?…”
Приложив руку к глазам, Ольга попыталась разглядеть вдалеке очертания паровоза Шатрова. Она не задумывалась в это мгновение, каким образом возвращался назад заминированный поезд, почему не взорвался до сих пор. Ей было ясно лишь одно - это поезд Константина, никакой другой поезд не мог быть сейчас на этом перегоне. Константин жив, значит!…
А когда поезд в самом деле показался из-за холмов, Ольга бросилась ему навстречу, хотя он был еще очень далеко, и тут только подумала: “А почему же он не взорвался все-таки? Что же это такое?… Почему они снова везут свой страшный груз на станцию?…”
Девушка остановилась в замешательстве, не понимая, в чем дело.
“Может быть, нас неверно информировали? Может быть, поезд и не заминирован вовсе? - проносились тревожные мысли. - Или паровозная бригада совсем потеряла голову от страха и обреченный поезд панически мечется по перегону?…”
Но нет, этому она не могла поверить. Это могло случиться с кем угодно, но только не с Константином. Никогда еще, кажется, она так не верила в него, как теперь. Этот человек не мог растеряться, не мог потерять голову от страха.
Ольга совершенно отчетливо представила себе его побледневшее от напряжения лицо с круто сведенными бровями, крепко стиснутые зубы, руку, сжавшую кран машиниста, напружинившееся мускулистое тело, готовое к любому стремительному движению, и ей нестерпимо захотелось вдруг быть с ним рядом, вместе встретить опасность, вместе одержать победу. Она не заметила, как снова быстро пошла навстречу поезду, который прошел уже значительное расстояние и сбавлял скорость, приближаясь к закрытому семафору.
Константин, высунувшись из окна, первым заметил Ольгу. Он протер глаза, не решаясь этому поверить. Но тут и Федор увидел ее.
– Смотри-ка, Костя!… - удивленно крикнул он. - Снова наша Ольга!
Константин еще больше сбавил ход поезда. Теперь он шел совсем медленно, вот-вот готовый остановиться. Но еще прежде чем он остановился, Ольга крепко схватилась за поручни лесенки будки машиниста и стала быстро взбираться на паровоз. Федор поспешно протянул ей руку, чтобы помочь, но она, не замечая его, шагнула к Константину и, не удерживая неожиданно хлынувших вдруг слез, бросилась к нему, порывисто обняла и поцеловала, ощутив на губах солоноватый вкус пота, покрывавшего его лицо.
Константин не успел еще прийти в себя и понять происшедшее, как Ольга повернулась уже к Федору и протянула ему руку:
– Спасибо, спасибо вам всем, товарищи!…
Может быть, нужно было сказать что-нибудь другое, назвать их победителями, героями, но она почувствовала в них в эту минуту настоящих товарищей, с которыми ничто не страшно, с которыми можно пойти на любой подвиг, и она назвала их товарищами, ибо не знала другого слова выше этого.
– Еще одного человека нужно поблагодарить! - взволнованно проговорил Федор, повернувшись к смущенно улыбавшемуся майору Ершову. - Это он обезвредил мину и спас поезд.
Федор знал уже, что Ершов не работник какого-то там Алма-атинского исторического музея, за которого выдавал себя при первом их знакомстве. Догадывался даже, кем мог он быть на самом деле.
Ольга крепко пожала руку Ершову и снова повернулась к Шатрову. А Константин все смотрел на ее сияющее лицо, на растрепавшиеся волосы, на большие ясные глаза, лучившиеся веселыми искорками счастья, и думал: “Если она даже не любит меня, то все равно она самый лучший, самый замечательный человек на свете!…”
Выглянув в окно, он увидел все еще опущенное крыло семафора и крикнул Рябову:
– Придется сообщить им, Федор, что беда миновала, а то они, пожалуй, не решатся впустить нас на станцию.
– Да, они, видать, изрядно вструхнули там… - засмеялся Федор, радуясь, что все наконец кончилось так благополучно.
– Кажется, спешат к нам со станции, - заметил Ершов, смотревший в окно с другой стороны паровозной будки.
Теперь Шатров и сам увидел, что кто-то торопливо шел, почти бежал к поезду по шпалам. Следом за ним спешили еще два человека в железнодорожной форме.
– Это сам начальник станции, - сказала Ольга, тоже вглядываясь через окно паровозной будки из-за плеча Константина.