— Я с кем-нибудь дружила?
Глухов слегка повел бровью, около губ наморщилась ироничная складка.
— Последний год вы дружили с одной пожилой женщиной из Кавголова.
— Она знает о моем превращении?
— Конечно. Она следит за всеми сенсациями — весьма эрудированная дама.
— Кто она?
— Пенсионерка. Живет с внуком.
— А родители внука?
— Он сирота. Ему восемь лет, и вы над ним патронировали.
— Они материально нуждаются?
— Нисколько. Она получает пенсию на себя и внука, и кроме того у нее там свой дом, сдает комнаты дачникам. И мы снимаем у нее комнату на целый год. У нее до сих пор стоят наши лыжи.
— Я часто у нее бывала?
— Каждую неделю.
— Может, для Купцовой это была комната свиданий?
— Не думаю, я ведь сам туда мог приезжать в любое время.
— И я дружила с этой старухой?
— У нее отличная память, она многое помнит, умеет хорошо рассказывать, и вы могли часами говорить с ней. Думаю, что и у вас не было от нее секретов.
— Странно… Я бы хотела навестить ее.
— Если вы намерены заново знакомиться со всеми, с кем когда-либо встречались, у вас не хватит жизни.
— Но ведь я дружила с этой дамой. Нельзя же пренебрегать дружбой.
— В последнее время у вас был разлад.
— У меня, вероятно, был тяжелый характер. Ни с кем я не уживалась…
— Дело в том, что примерно за месяц до так называемого вашего превращения вы предложили ей продать ее дом, а нашу квартиру сменить на большую площадь, так, чтобы она жила с нами.
— И она не согласилась?
— Дело еще в том, что вы хотели усыновить ее внука.
— Час от часу не легче!
Ветровое стекло покрылось мелкими брызгами, пошел дождь. Щелчок — и заработал механический "дворник". Анна, глядя в размытый полукруг, размышляла. Купцова — эгоистичная, тщеславная женщина — делает научную карьеру, отказывается от мужа, заводит связь с кинорежиссером, а потом, когда ее утверждают на главную роль, отказывается от съемок, делает попытку усыновить чужого ребенка и доводит своего любовника до смертельного шока. Сумбур! Мелькнула догадка:
— Я сама не могла иметь детей?
— Если вы сомневаетесь в своей физической полноценности, можете успокоиться: вы и сейчас можете нарожать кучу потомства.
— Почему же у нас не было детей?
— Сперва я не хотел, поскольку наша жизнь еще не благоустроилась, а потом… вы сами отказались.
— Чтобы впоследствии усыновить чужого ребенка?
— Не знаю… Не понимаю…
По-видимому, этот разговор раздражал Глухова, хотя внешне он по-прежнему сохранял спокойствие. Он повел машину в обгон грузовика-фургона. Анна увидела за боковым стеклом совсем близко от себя деревянный борт весь в белесых потеках и грязное колесо. В этот момент грузовик вильнул, и Анна, инстинктивно зажмурившись, прижалась к Глухову. Грохнул удар. Глухов резко затормозил. Анна открыла дверцу и почувствовала боль в плече. Она вышла на тротуар и остановилась, чувствуя приступ дурноты. Глухов, скользнув по сиденью, выскочил вслед за ней, обхватил ее бережно:
— Что с тобой?
Она подняла взгляд, увидела совсем близко его тревожные, почти отчаянные глаза и опустила веки.
— Нет, ничего, Алексей, — сказала она еле внятно.
Медленно проходил испуг, она стояла, не двигаясь, и так покойно ей стало в этом нежном и покровительственном объятии. Может, и не надо больше думать о прошлом и настоящем, а во всем довериться этому человеку. Извечное стремление женщины принадлежать мужчине: жажда покровительства даже в самой волевой, самой свободной женщине… Но в сознании был другой образ, и Анна отстранилась. Глухов отпустил ее.
— Что у тебя? Дай я… — Он вынул из кармана платок.
И только тут Анна почувствовала на щеке ползущую теплую струйку. Она взяла окровавленный платок из его руки:
— Ничего, царапина.
Глухов с невозмутимым видом смахнул тряпкой осколки стекла с сиденья и сел за руль. Анна села рядом. Кто-то из прохожих заглянул через выбитое стекло.
— Вам надо в травматологический пункт, — услышала Анна совет, но Глухов дал газ, и они поехали дальше.
— Может быть, действительно заехать в травматологический? — спросил он.
— Нет, ничего. — Анна рассматривала лицо в карманное зеркальце. — Царапина маленькая, и плечо немного ушибла. Я, кажется, назвала вас Алексеем?
Глухов усмехнулся одними уголками губ:
— Каренин, как и Вронский, тоже был Алексеем.
Анна, держа в руке зеркальце, посмотрела сбоку на Глухова. Опять он стал механизмом. Но это не Каренин. Она еще чувствовала его бережно обнимающие руки. Этот человек мог быть и страстным и нежным. Могла ли она быть счастлива с ним? А с Игорем? Нет, не Вронский ее удерживает. Купцова. Это она, насильственно внушив ей какие-то свои категории, сковала ее действия, мысли, желания. Она держит ее в этом психологическом пространстве, лишая ее собственной воли. Зачем? Создав для себя толстовский образ, она отказалась от роли в кино. И, отказавшись от естественного материнства, пыталась усыновить чужого ребенка. Зачем? Зачем? Как понять?
Это был тот самый полковник милиции, которого она видела в отделении во время своего побега из клиники института. Без милицейской фуражки он выглядел старше. Глубокие лоснящиеся залысины, лоб в морщинах, взгляд неподвижный, как будто работа ему до смерти надоела.
— Дело уже закрыто, — сказал он, поставив локти на стол и сцепив пальцы.
— Но это новая улика.
— Против Купцовой?
— Да.
— Значит, против вас.
— Да. Я — Купцова.
— Научные эксперты утверждали, что хотя вы психически абсолютно здоровы, однако не можете отвечать за поступки женщины, которой были прежде, поскольку у вас полностью изменена психика.
— Изменился состав преступления. Следствие трактовало это как несчастный случай. Но последние наши исследования показали, что эмоциональная накладка на существующую связь недопустима, так как приводит к смертельному шоку. Значит, это было убийство.
— Вы сами сказали, что исследования проведены в последнее время. Значит, Купцова об этом не знала, и убийство было непреднамеренным.
— Непреднамеренное, но все же убийство.
— Я не вижу причин возобновлять следствие. Скажите, зачем вам это нужно?
— Я пользуюсь всеми правами, которых добилась Купцова. Меня, правда, понизили в должности, поскольку я не обладаю ее знаниями, но у меня ее диплом, я живу в ее квартире, пользуюсь ее вещами. Она совершила убийство, и я отвечаю за него.
— Моральный фактор. Юриспруденцией вообще не предусмотрен ваш случай.
— Что же мне делать? — спросила она.
Полковник не отвечал. Он пристально изучал Анну.
— Как же мне жить? — спросила она.
— Живите как живется.
— Вы сказали о моральном факторе. По-русски это называется — грех. Кто ж его снимет с меня?
— Я, — после паузы ответил полковник.
— Как это?
— А вот так. Снимаю с вас моральную ответственность за преступление, совершенное Купцовой. Точка. Вас устраивает?
— Не знаю…
Полковник улыбнулся:
— Я говорю серьезно. Снимаю с вас моральную ответственность и беру ее на себя. Беру на себя все грехи Купцовой.
— Зачем?
Полковник все улыбался.
— Просто вы мне нравитесь, Анна Каренина.
Анна сухо поблагодарила и вышла из кабинета. Игорь ждал ее в условленном месте у памятника Пушкину на Площади искусств. С деревьев сухо падали листья. Игорь сменил наконец свои любимые джинсы на такие же узкие брюки. Поверх свитера на нем была красная куртка.
— Тебе не идет красный цвет, — сказала Анна вместо приветствия.
— Оделся в тон тебе. — На Анне был красный суконный костюм.
— А мне красное к лицу. Помнишь, у Толстого, когда Анна явилась в черном туалете, дамы зашептались: "Ведь она в этом платье вся желтая!"
— Дамы — зловреды.
Они сели в сквере на крайнюю скамью, и Анна без предисловия начала рассказывать про то, как она обнаружила в плаще рабочую кассету и что на ней было записано. Дойдя до эротических сцен, Анна приостановилась и попросила закурить. Она старалась не пропустить ни одной сцены, сохраняя последовательность сменяющихся информационных пластин. Говорила она ровным голосом, смотрела прямо перед собой и только изредка взглядывала на Игоря. Очевидно, он переживал чувства близкие к тем, которые испытывала она сама, воспринимая эту запись. Пересохшие губы его приоткрылись, щеки горели. Потом Анна рассказала о сцене в кабинете следователя.
Когда она закончила рассказ, воцарилась пауза. Мимо проходили воркующие влюбленные парочки, прошла группа молодых парней, и все они с интересом посмотрели на Анну, совсем как тогда, когда она шла по платформе, слыша позади шум приближающегося товарного поезда.
— Что же ты притих?
Игорь взял ее за руку. Руки у него были горячие и сухие.
— Это была не ты. А я люблю тебя.
— Может быть, ты хочешь на мне жениться? Или стать моим любовником?
— Ты должна немедленно развестись.
— Зачем?
— Чтобы стать только моей.
— Господи, опять эти категории девятнадцатого века! Твоей собственностью?
— Нет, не собственностью, женой. Все, что ты рассказала, я уже знал. Конечно, не с такими подробностями. У тебя были и другие связи, о которых ты, может, и не знаешь.
— Не сомневаюсь. И ты хочешь к ним присоединиться?
— Не говори так. Ты же другая.
— Мы воспринимаем в людях их физическую сущность — тело, лицо. Они остались. А что касается психики, так это дело самой личности: чужая душа — потемки.
— Я люблю тебя такую, какая ты сейчас есть.
— Анну Каренину?
— Да.
— Ты же не влюбился бы в эту девицу. — Она указала на проходящую поодаль некрасивую девушку. — И не влюбился бы в старуху. Ты любишь в первую очередь внешность.
— Метафизика!
Она посмотрела ему в глаза. Они были у него светло-серые, большие, а брови чуть поднимались к вискам. Опять захотелось дотронуться до его светлых волос, падающих на лоб, провести рукой до затылка, взять в ладонь русую волну, круто загибающуюся над воротником. Он что-то прочел в ее глазах и привлек ее к себе. Анна отстранилась. Как ни приятно было бы очутиться в объятиях этого молодого любящего мужчины, но Анна сдержалась. Она отняла свою руку, сказала: