— Должен заметить, коллега, — Соломин набирал на шифраторе код своего завтрака, — что эта пренеприятная ночь прошла для меня все-таки не без пользы.
— Что вы говорите, коллега? — с восхищением и изумлением ответил я.
— Да. Представьте себе. Видимо, повлияло ваше вчерашнее сообщение об ожидавшемся прогибе метрики, которое я так некстати прервал… Я вел себя бестактно, простите. Нужно будет связаться с Мортоном. Мне пришло в голову, что подобные прогибы, будучи созданными искусственно, — а мои работы по вакууму дают надежду, что это возможно, — при достаточной интенсивности могут завершаться заранее рассчитанными разрывами пространства-времени.
— Что же вы ничего мне не заказали, коллега? — спросил я, идя к синтезатору, в то время как Соломин шел мне навстречу с бокалом молока и порцией столовой массы.
— Еще раз простите. Я, очевидно, слишком увлекся своими соображениями. Так вот. Если такая операция станет возможной, родится целая наука. Я назову ее хроновариантистикой. Я сохранил самые приятные воспоминания о поре нашего с вами сотрудничества и буду рад, если вы сочтете для себя возможным возобновить его.
— Полагаю, это пойдет нам обоим на пользу, — согласился я.
— Это же самое и я хотел сказать.
— Помилуйте, коллега, — проговорил я и заказал себе стандартный брикет столовой массы.
…Морозная дымка обесцвечивала высокое небо, на западе тихо таял закат. Задорно похрустывал снежок под ногами.
Неторопливо, с достоинством шагая, мы спустились по парадной лестнице института. Соломин, бледный, подтянутый, раскрепощенный, сиял горбатой лысиной, словно нимбом, и охотно улыбался корреспондентам, суетившимся вокруг нас.
— Ну вот, — сказал он удовлетворенно. — Мы свое дело сделали. Не так ли, коллега? — Он нагнулся, с удовольствием слепил снежок и, положив на лысину, стал извиваться, стараясь удержать его. Корреспонденты в восторге целились объективами. Снежок соскользнул. Соломин засмеялся. — Прорыв в принципе возможен, мы это доказали и в этом отчитались. Теперь поедем ко мне, запалим каминчик. — Он галантнейшим образом распахнул передо мною дверцу своего ярко-голубого орнитоптера. Сел за пульт. — А завтра пойдем дальше. Не так ли, коллега?
— Полагаю, именно так, коллега, — ответил я.
Соломин, улыбаясь, поднял оптер к заре. Заснеженный городок канул вниз. Соломин шаловливо погрозил ему длинным суставчатым пальцем.
Запел радиофон. Соломин, не размышляя, дал контакт.
Это был шеф лаборатории слабых взаимодействий Клод Пелетье. Он улыбался восторженной улыбкой.
— Поздравляю вас! — воскликнул он. — Дорогие, дорогие мои Эжен и Энди, то, что вы сделали, грандиозно! Мне невероятно жаль, что я не смог присутствовать на вашем замечательном докладе, но я и моя юная супруга прослушали все от первого до последнего слова по телевидению и оба спешим вас поздравить!
В поле экрана появилось счастливое девичье лицо. У меня заломило сердце.
Это была девочка с того стереофото. С Сережкой.
Сейчас она завороженно смотрела на Пелетье, и не было ей дело до экрана. Она вся будто светилась.
Поблагодарив, Соломин выключил радиофон, медленно спрятал, аккуратно застегнул молнию кармана — пальцы его дрожали.
Оптер рушился в ночь. Тонкая, прозрачная пленочка зари скатывалась за жесткий горизонт. Лицо Соломина сделалось непреклонным и острым.
— Энди, — позвал он. — То… тогда… был не сон?
— Что? — удивленно спросил я сквозь колючий ком в горле. — Какой сон? Ты о чем?
Он бросил машину вниз. У меня засосало под ложечкой. Дальние тучи рванулись к нам навстречу, мимолетно лизнули стекла сизой мутью и, лопнув, провалились вверх.
— Они живы!! — закричал Соломин, впившись в пульт и все круче ставя машину на нос. — Они живы там, я знаю!
Под нами, дыбясь, распахивались заснеженные леса.
— Ты разобьешься! — закричал я и сам едва услышал себя.
— Не-е-ет! — донесся до меня исступленный визг. — Двух хватит!..
От перегрузки потемнело в глазах. Завывая, оптер натужно выровнялся.
Из радиана мчалась белая толща. Все летело мимо, мерцая и рябя, сливаясь в длинные черно-белые полосы. Соломин, озверев, оскалясь, корчился над пультом.
— Почему так медленно, Энди? Почему так медленно?!
Что-то мелькнуло возле самого борта, раздался сухой хруст, нас крутнуло, я врезался плечом в стекло. На один миг я заметил позади, в снежной мгле, замершую в падении длинную темную тень, и вот она уже пропала, мы были далеко и летели, летели…
Из-за прямых деревьев осторожно выступил олень и уставился на нас. С широких, бархатных его ноздрей срывались облачка пара.
— Тс… — выдохнул Соломин.
Олень чуть наклонил большую голову. Высоко поднимая мослатые ноги над снегом, сделал еще шаг.
Я вспомнил перекошенные остовы деревьев и их длинные тусклые тени, катящиеся по бурой поверхности мертвых болот…
Снегопад затихал.
— Смотри какой… — сказал ошалевший от восторга Соломин.
Он торчал по колено в искристом снегу рядом с висящим оптером, зябко спрятав голову в воротник, и широко распахнутыми детскими глазами смотрел на оленя. А олень смотрел на него.
— Я буду работать, Энди, — тихо проговорил Соломин. — Ты меня знаешь. Я к ним пробьюсь.
Я кивнул.
Он попытался распрямить сутулую спину, смешно растопырил плечи.
— Как думаешь… такой я им нужен?
Олень вдруг прянул назад. За щемяще стройными стволами сосен вспыхнуло облако снежной пыли и потянулось, опадая, вслед слитному рокоту уходящего стада.
Артем ГайМистификацияПовесть
Достижения любой цивилизации определяются в наибольшей степени ее нравственными вершинами, и никакими иными. Среди мыслящих существ всё — от простейшей жизни до сложнейших машин — имеет смысл лишь тогда, когда устремлено к достижению этих вершин.
5 мая 1975 года специальная конструкция, созданная в США из кольца прожекторов радиусом в 300 метров и суммарной мощностью в 100 мегаватт, послала к зависшему над нею Неопознанному Летающему Объекту сигнал, означающий в двоичной системе число π с точностью до седьмого знака. Ждать не пришлось. Тут же с НЛО поступил сногсшибательный ответный сигнал, означавший в той же двоичной системе число 1:π (!) с точностью до того же седьмого знака (!!). Это был первый прямой контакт с НЛО…
В волнении Иван Петрович Левин положил густо отпечатанные через один интервал странички папиросной бумаги на грудь и нервно почесал под одеялом одной ногой другую. Что же это получается? С ними черт знает как давно установлен уже, оказывается, контакт, а мы ничего не ведаем, словно пятки под одеялом! Начинаем функционировать, когда зачешется…
Иван Петрович был врачом, что, несомненно, сказывалось на образах его мышления. Он заведовал большим хирургическим отделением, но — человек одинокий и несуетный — вечерами, не занятыми в больнице, в медицинской библиотеке или с друзьями, занимался еще одним любимым делом — чтением. Тут с некоторых пор он отдавал предпочтение фантастике и приключениям, словно вернувшись в молодость. «Старею, — усмехался в разговоре с друзьями, — оттого, наверное, и усилилась тяга к остросюжетному — сам-то уже сюжеты не закручиваю…» Здесь он был прав. После того как развеялся угар его большой страсти, а затем и миф о прелестях супружеской жизни, после того как Вера, единственная его жена, через год оставила его, он предпочитал сюжеты тихие и простые, «не закручивал», хватало ему «закруток» и на его любимой работе без нормированного времени. И так шло уже лет пятнадцать, привычно и мило. В свободные вечера он простодушно добирал «закруток» в томах «Зарубежного детектива», сборниках фантастики, журналах, перечитывал Лема, Брэдбери и братьев Стругацких. А сейчас перед ним была и вовсе не фантастика, а лекция доцента МАИ. Вот черным по белому отпечатано: «Прочтена 1 июля 1976 года». Все обозначено точно, хотя и смахивает на мистификацию.
Но мистификация тоже штука не простая, требует хорошей основы — добротного ли фокуса, или ловкой манипуляции с реальными событиями, или умело подтасованной суммации действительных и вымышленных фактов. Нет, конечно же, не во всякой лжи обязательно есть доля истины, и дым бывает без огня, но… Человек, наверное, больше доверчив, чем недоверчив, — его тянет к неведомому…
Иван Петрович смущенно усмехнулся.
Вот еще один точно датированный факт с именами вроде бы реально существующих людей: 19 сентября 1961 года чета Хиллов возвращалась ночью на автомашине домой в Нью-Хемпшир и была остановлена, парализована, а затем отведена на НЛО, вернее, на вполне опознаваемую «летающую тарелку» больших размеров. Здесь Хиллов обследовали, с ними побеседовали и показали удивительную трехмерную карту звездного неба с загадочными пунктирными и сплошными линиями, соединявшими звезды. Позже потрясенная Бетти Хилл многое расскажет об этой карте и отметит, что к Земле шел пунктир. А в ту ночь, обнаружив себя снова в машине с заглохшим мотором, Хиллы решительно ничего не помнили, отметив лишь с ужасом, что «потеряли» в эту ночь неизвестно где и куда два часа. Напуганная «потерей», Бетти обратилась к психиатру и под гипнозом…
— Иван Петрович, а, Иван Петрович! Что же это вы кухню превратили в парную?..
Что? Какую кухню?.. Ошалело вскинув густые седеющие брови, он смотрел поверх листков папиросной бумаги на дверь, за которой, недовольно шлепая задниками комнатных туфель, удалялась тетушка. Слава богу, обошлось без разговоров о ремонте. Так что же там под гипнозом?.. Однако при чем тут парная? Ах, елки зеленые! Неужели он не погасил газ под чайником? За час распаялся, как пить дать. Ладно, теперь все равно ничего не изменить…