Утром, осмотрев Катю и оставшись доволен, Левин распорядился перевести ее в общую палату.
— Надеюсь, вы не оставите меня? — спросила Катя.
— Ни в коем случае. Я вообще не оставлю вас в покое, пока не разгадаю кое-какие ваши загадки, — пошутил Левин. — Вы словно загипнотизировали меня. Полдня вчера в голову лезла всякая чушь. Но теперь дудки. Вы скажете, ради чего морочили меня и что вам от меня нужно.
— Вы уверены, что созрели для этого? — Сегодня она была почти веселой, и в голосе звучали милые игривые нотки. Теперь это была обычная, очень ему симпатичная пациентка.
Иван Петрович погрозил ей пальцем:
— Пока еще я хорошо отношусь к вам, Катя, несмотря на попытку подкупить меня и всячески заморочить мне голову. Но если вы будете продолжать в том же духе, я действительно передам вас другому врачу.
— А имеете ли вы на это право?
— Заведующий отделением имеет право на все!
Катя рассмеялась.
— Не запугивайте. Теперь, когда вы полдня думали о наших разговорах, я смогу на вас воздействовать.
— Опять?.. Пошел оперировать.
— Желаю успеха. Хотя это, кажется, лишнее. Вы отличный хирург.
— Ничего, хорошее слово и кошке приятно. Кстати, все эти дни у вас совершенно нечего читать. Как вы коротаете время? Принести вам книги?
— Спасибо, не нужно. Я не скучаю.
— Да? Чем же вы заняты?
— Думаю… Иван Петрович, можно предложить вам тему для нашего следующего разговора?
— А что, у нас теперь будут семинары? Знаете, они мне не очень удавались и в студенческие годы. Серьезно.
— И все же подумайте на досуге, почему Космос остается мертвым для землян. Миллиарды лет миллиардам галактик — и никаких признаков жизни нигде? Человеку всего четыре-пять миллионов лет вроде бы, а он уже вышел в космос. Неинтересно?
— Кто теперь об этом не задумывается! Однако, насколько мне известно, все безрезультатно…
— Ваша машина на ходу?
— Машина… Боюсь, что мне самому вскоре понадобится психиатр.
И снова — детская простодушная ямочка на ее щеке.
— Если хорошо спите, выдержите.
— Ну вот, разве что это… — Иван Петрович отметил в ней с некоторых пор… уверенность, что ли, убежденность, которая, похоже, придала ей решительности и сил.
— Так на ходу ваша машина?
— На ходу.
— И еще вопрос: сможем ли мы обстоятельно поговорить, когда я буду в общей палате?
— Что, опять не должно быть свидетелей?
— Ни в коем случае!
Левин изучающе смотрел на нее. Лицо Кати стало совершенно серьезным. Ну, мистификаторша, ладно же…
— Хорошо. — Левин в задумчивости потер шрам на щеке. — Через два дня я дежурю. Не по «скорой помощи», будет спокойно. Вам, надеюсь, разрешим уже ходить. Вот и соберемся в ординаторской. Устроит?
— Вполне. Не забудьте, однако, о предложенной теме. — Она снова улыбалась.
Он знал уже, что с нетерпением будет ждать этого дежурства не по «скорой», на которые обычно шел с большой неохотой. Когда не было поступления экстренных больных, ритм дежурства становился тягучим и утомительным. Не было дела, ожидания, которые возбуждали его, держали в выработанном годами и привычном тонусе. Уже к вечеру, после обхода, он чувствовал себя на таких дежурствах особенно одиноким, никому по-настоящему не нужным. И это ощущение было тут острее, чем дома, в его не очень уютной комнате, потому что там он мог спокойно читать, отключаясь от всего, что никогда не удавалось здесь, гнал тоску мыслями о клинике, о деле, в котором был хорошим мастером, необходимым людям.
В день дежурства к вечеру, когда основные дела были закончены и врачи отправились по домам, Левин, как и договаривались, пригласил Катю в ординаторскую.
Катя понемногу уже ходила, но в основном активно осваивала кресло-каталку. В нем она и расположилась перед столом Левина. Ее светлые волнистые волосы до плеч были зачесаны назад и перехвачены у затылка голубой ленточкой. Эта простая прическа открывала маленькие уши, подчеркивала высокий лоб, правильный овал лица и стройность шеи. Из своего рабочего кресла по другую сторону стола Левин любовался Катей.
— Ну что, начнем, пожалуй? — усмехнулся он. — С чего?
— Во-первых, я хотела бы услышать ответ на свою последнюю просьбу.
— Последнюю?.. Прошу прощения, запамятовал. На какую просьбу?
— Я просила вас подумать, почему Космос…
— Ах, это! Простите меня во второй раз, Катя, не выполнил. Знаете ли, хирургия с дежурствами, с дорогой в оба конца и чтением специальной литературы в библиотеке, даже иногда, — получается в среднем больше четырнадцати часов в сутки. Серьезно, подсчитали.
— Неужели вас не поражало, что у вечного Большого Космоса не нашлось любопытных существ, которые искали бы иную жизнь? — Она смотрела на Левина с таким удивлением, словно эти космические вопросы непосредственно входили в круг его обязанностей и не понятно было, как он мог, не разрешив их, даже входить в больницу, не то что приближаться к операционному столу.
— Представьте себе, в этих стенах подобные вопросы возникают реже всего, — усмехнулся он. — Но об этом достаточно много говорено: может быть, мы уникальны, или не выпал еще наш номер. По теории вероятности.
— Скорее, по теории невероятности. Ваше «много говоренное» не учитывает истинного смысла двух понятий — Вечность и Бесконечность, которые более емки, чем мы себе можем представить. Потому что представить их невозможно.
— Ну вот, видите, безвыходное положение получается.
— Не совсем. Как отметил академик Ландау, человек способен понять вещи, которые он уже не в силе вообразить.
— Чертовски мудро. На это способны только физики. — Левин убрал бумаги в ящик стола, словно освобождая его для какой-то игры. — Ну-с, ладно. И что же?..
— Человек преодолел путь от примитивной паровой машины до космического корабля меньше чем за двести лет. Можно ли усомниться в том, что земляне через тысячу лет не будут знать основного о громадных районах Вселенной вокруг своей Галактики? Или не освоят скорости света? А это значит, что путь к созвездию Лиры, например, займет у них всего двадцать семь земных лет. Ответьте мне.
И в этой выкладке не было ничего сенсационно-сногсшибательного. Немного удивила точность насчет Лиры. Он согласился:
— Пожалуй…
— А теперь попытайтесь представить себе, что Бесконечность за Вечность не создала разума, который бесконечно давно не исследует Вселенную, не обнаружил жизнь на планете Земля и не пытался ближе познакомиться с ней. Попробуйте.
Катя пристально смотрела на Левина, а он обескураженно — на нее. Опять довольно странный разговор. Но неожиданно появилось новое ощущение: будто он видит этого человека впервые. Загадочного человека, лишь внешне похожего на знакомую ему женщину под именем Катя. И от этого ощущения ему стало зябко.
С тихим стуком прыгала стрелка электрочасов. Из коридора доносились голоса, шарканье ног по паркету. За окном стоял розовый свет заката, в котором неестественно висел едва приметный блеклый серпик Луны. Быстро темнело.
— Вы хотите сказать, — после паузы немного напряженно произнес Левин, — невозможно, чтобы Землю не посещали инопланетяне? Честно говоря, я тоже не могу представить себе, чтобы мы были единственными… — Он повел рукой в сторону окна. — И все эти многочисленные свидетельства о НЛО, часто, правда, довольно фантастические…
Катя продолжала молча смотреть на него, и он, будто стимулируя себя, бодро сказал:
— Ну что же, может быть, и прилетают. Поглядят и улетают. Ведь и мы доходим постепенно до понимания того, что, активно вмешиваясь, скажем, в жизнь какого-нибудь вида, ставим его на грань катастрофы. А стопроцентно сознательные тем более должны понять.
— Очень разумно, Иван Петрович. Дела у нас с вами пойдут быстрее даже, чем я предполагала.
— Ну-ну, не заноситесь. Я старый холостяк из интеллигентов-романтиков, люблю иной раз потаращиться в потолок перед сном. Дайте мне освоиться в этой игре, и, кто знает, может быть, уже перед ужином я дам вам фору… Однако погодите. Так нам будет не начать обещанного вами разговора.
— Ошибаетесь, Иван Петрович. Он уже идет.
— То есть… Что вы хотите этим сказать?
— То, что сказала. Как вы давно уже предчувствуете, хотя и боитесь признаться в том самому себе, я — не человек.
В ординаторской стало уже довольно темно, и они плохо видели лица друг друга. За окном на синем, едва подсвеченном еще небе холодно мерцали редкие звезды.
«Совсем паршиво…» — расстроенно подумал Левин и вспомнил почему-то о невероятно громадных далеких солнцах в созвездии Лиры, свет от которых мчится к Земле долгих двадцать семь лет, больше половины его жизни…
— Ну-с, ладно, — после долгой паузы хрипловато произнес он. — Пожалуй, нужно включить освещение.
Но тело оказалось неожиданно тяжелым и непослушным, хотя паузу он заполнил вполне разумным размышлением о том, как плохо соматические врачи представляют себе безумцев, хотя и проходят в институте курс обучения в психиатрической клинике. Он заставил себя подняться, но Катин голос, звучавший в полумраке комнаты с неприятной монотонностью, остановил его.
— Не уходите от необычного, Иван Петрович. Человек не должен этого делать. Нужно допускать как минимум все, чего не понимаешь. Вы не согласны?
— В принципе… Честно говоря, с вами жутковато в темноте, — признался он.
— Это пройдет, а без света вам легче будет слушать меня.
Левин клял себя за то, что ввязался во все эти разговоры, старый дуралей. Красивая девчонка — и раскис, вместо того чтобы дать ей свидеться с психиатром. И дело, наверное, не столько в девчонке, сколько в нем самом, в безразборчивом желании обязательно понять и помочь, которое не однажды уже ставило его в дурацкие положения, даже по морде как-то схлопотал, и самое смешное — правильно схлопотал! И сейчас — так ему и надо!.. А все же не похожа она на сумасшедшую. Или просто он не хотел этого? Ах, как он, оказывается, того не хотел! Чего же он хочет?..