На храмовой площади разложили подарки. Вожди Табаско признали власть белых пришельцев и принесли им дары.
Больше всего табасканцы принесли хлопчатной ткани. Ткань была некрашеная, редкая, невысокой ценности. Кроме хлопка, табасканцы дарили свиней, индейских кур, маис. Посреди площади разостлали циновку и на ней разложили изделия из золота: кольца, кружочки, тонкие пластинки, несколько храмовых плошек грубой работы.
— Страна бедна, золота мало! — огорчился Альварадо. Он поднял золотую пластинку и с презрением подкинул ее на руке. — Здесь не будет и на четверть песо!
Но Кортес очень внимательно осмотрел пластинки и кольца.
— Откуда к вам привозят эти вещи? — спросил он раз переводчика главного вождя.
Вождь показал на запад.
— Мехико, — сказал вождь.
— Что это за страна? Далеко ли она? — спросил Кортес.
— Далеко, — ответил вождь. Он все показывал на запад.
— Спроси его, брат Агиляр, — оживился Кортес, — как пройти в ту страну. Можно ли проехать морем?
— Нет!.. — вождь качал головой. — Морем туда проехать нельзя. Эта страна далеко от моря, в горах. Морем можно проехать только в страну, соседнюю с ней.
— А много золота в Мехико? — спросил Кортес.
— Много! — Вождь поднял с земли камень, подкинул его в руке и показал на золотую пластинку.
— Там даже камни из чистого золота! — перевел Агиляр.
— Скоро ли мы, дон Фернандо, поплывем искать эту страну? — сказал Альварадо. — Не довольно ли нам терять время в Табаско?
— Терпение! — сказал Кортес. — Мы еще не знаем пути в страну Мехико.
Золотые вещи завернули в циновку и унесли.
— Это все ваши дары, табасканцы? — хмуро спросил Кортес.
Нет, это еще было не все. На площадь вели пленников; пять-шесть мужчин и двадцать женщин. Кортес осмотрел их и перестал хмуриться: пленницы были все молоды и красивы. Табасканский вождь отдавал девушек в полное владение белым людям.
Испуганные девушки жались друг к другу. Они не смели плакать. Все были одеты почти одинаково: в белых хлопковых тканях, завернутых несколько раз вокруг туловища. Волосы у всех были завязаны на затылке в пучки.
— Подойдите сюда, не бойтесь! — сказал Кортес.
Девушки не подходили. Капитаны, солдаты рассматривали их. Подошел ближе и патер Ольмедо.
— Вот двадцать новых служанок господу нашему Иисусу! — сказал патер Ольмедо. — Если господь поможет мне, я сделаю из них ревностных слуг спасителя.
Патер Ольмедо перекрестился.
— А я, с божьей помощью, сделаю из них двадцать добрых служанок моим капитанам! — улыбаясь, сказал Кортес.
Одна из пленниц стояла в стороне. Ни одеждой, ни убранством волос она не походила на других девушек. Волосы у нее были заплетены в косы; широкая узорчатая рубашка с голубой каймой спускалась почти до земли. В косы пленницы были вплетены белые блестящие перья какой-то водяной птицы.
— Кто это? — спросил Кортес, показывая на девушку.
— Малинчин, — ответил вождь.
— Она не вашего рода?
— Нет, — сказал вождь. — Она издалека.
— Откуда? — спросил Кортес.
Девушка сама ответила ему.
— Мехико, — сказала девушка странным певучим голосом, похожим на голос птицы.
— Вот как? Мехико? — сказал Кортес. Второй раз за этот день он слышал название новой страны.
Девушка не смущаясь смотрела ему в глаза. На груди у нее, на белой ткани, был нашит узор из золотых бабочек очень искусной работы.
— И это тоже Мехико? — спросил Кортес, показывая на узор.
— Да, Мехико, — ответила Малинчин. Она поняла Кортеса без переводчика.
— Если там, в Мехико, так много золота и так хороши девушки, я не вижу причины долго оставаться здесь, сеньор Кортес! — сказал старый Алонсо Пуэртокарреро.
Девушка была красива. Невысока, ростом, но очень стройна, тонка в стане. На смуглом желтовато-бледном лице блестели горячие темные глаза. Вокруг глаз был наведен рисунок из синих стрел. На испанцев пленница смотрела спокойно, без испуга.
— Глядите, дон Фернандо, эта ничего не боится! — крикнул старший Альварадо. Он подошел к Малинчин. Она улыбнулась ему.
— Ты нас не боишься? — спросил Альварадо.
— Нет! — качнула головой девушка, точно поняв его.
Альварадо вывел ее за руку из круга пленниц, и Малинчин села рядом с капитанами, как равная. Не смущаясь, она разглядывала лица испанцев, бороды, шляпы с перьями, оружие. На Педро Альварадо была кожаная портупея с красивым серебряным набором. Малинчин коснулась ее рукой, точно спрашивая: что это?
— Это портупея! — объяснил Альварадо. — А это шпага.
Он вынул шпагу из ножен. Блеснула сталь; с криком попятились девушки, стоявшие поблизости. Но Малинчин не испугалась. Она провела пальцем по лезвию и серьезно кивнула головой, точно говоря: «Понимаю! Это ваше оружие, белые люди».
— Красивая девушка! — восхищенно сказал Педро Альварадо.
— Если хотите, дон Педро, я подарю ее вам в пажи, — любезно сказал Кортес.
— Спасибо, дон Фернандо! Я возьму ее к себе на «Исабель!»
Остальных пленниц Кортес также отдал в служанки капитанам. Но тех не так легко было увести. Едва подходили к одной, — начинали плакать все. В индейской толпе, стоявшей вокруг, тоже начинали плакать и выть женщины, — должно быть, матери и сестры пленниц. Наконец Кортес потерял терпение.
— Отложим до завтра, — сказал он.
Девушек увели, всех вместе. Но толпа, стоявшая на площади, не успела разойтись, когда произошло еще одно событие.
У самой площади, в храмовых пристройках, стояли кони. Кортес временно обратил помещение в конюшню. Дело было к ночи. Конюх Энрике, накинув зеленый камзол, вывел лошадей на площадь — прогулять перед сном. Сам он ехал на переднем коне. Но едва послышался топот и первая конская голова показалась из-за угла здания, неописуемый ужас охватил индейцев.
— Морской бог!.. — люди бежали, смешавшись и давя друг друга. Женщины хватали детей и убегали с воплем:
— Морской бог!.. Морское чудовище!..
В полминуты площадь опустела. Только испанцы остались на ней.
Конюх Энрике широко раскрыл глаза.
— Чего они так боятся моих лошадей?
— Трусы! — презрительно сказал Альварадо. — Но не все индейцы таковы! Моя пленница, я уверен, не испугалась.
Он обернулся к Малинчин.
Альварадо ошибся. Малинчин была бледна, белее перьев, украшавших ее косы. У девушки тряслись руки, слезы выступили на расширенных от страха глазах.
— Что с тобою, Малинчин? — спросил Альварадо. Он ласково взял ее за руку.
Малинчин выдернула руку. Она сказала только одно слово, показывая на Энрике в зеленом камзоле. Альварадо этого слова не понял.
— Кецалькоатль! — сказала Малинчин.
Глава шестнадцатаяДЕРЕВЯННАЯ БОГИНЯ
Наутро девушек крестили. Патер Ольмедо окропил их водой из чаши и дал каждой христианское имя.
— Мою пленницу назовите Марией, — попросил патера старший Альварадо.
Но патер Ольмедо поднял руку.
— Недостойна! — сказал патер. — Недостойна вчерашняя язычница носить имя нашей святой девы Марии!.. Я нареку ее Мариной.
И пленнице Малинчин дали имя Марины.
Следующий день был днем вербного воскресенья. Накануне вечером Кортес призвал патера Ольмедо к себе.
— Отец, сможете ли вы в кратких словах убедительно изложить поганым язычникам существо нашей святой христианской веры?
Патер Ольмедо прикрыл веками черные тусклые, похожие на маслины, глаза.
— Да, — сказал патер. — Я крестил не одну сотню индейцев в Сан-Доминго.
— Табасканцы признали власть нашего великого короля. Я не буду считать свое дело завершенным, если они не признают также силы и святости нашей христианской веры, — заявил Кортес.
Патер Ольмедо поднял глаза-маслины к небу.
— Так поступали все великие полководцы! Верный слуга королю всегда будет ревностным служителем христианской веры.
Крещение табасканцев было назначено на день вербного воскресенья. Еще рано утром Кортес приказал солдатам пойти в рощу, наломать зеленых веток для торжественной процессии. С вечера два корабельных плотника сколотили большой деревянный алтарь и крест. К полудню Кортес согнал всех индейцев на храмовую площадь.
Индейцы пришли, испуганные, непонимающие. Кто упирался, того тащили силой. Площадь не вместила всех; стояли в тесных переходах, в переулках, среди соседних домов.
День был ясный, прозрачный, жаркий. Солдаты наломали для праздника много пальмовых ветвей и еще цветущих веток низенького раскидистого деревца, которое табасканцы называли «какао». Часть деревьев какао была в цвету, на других росли мелкие зеленоватые бобы, горькие на вкус. Из этих бобов по всему Юкатану варили очень полезный, подкрепляющий напиток, — так Агиляр объяснил солдатам.
В десять часов началась праздничная процессия. Собравшиеся на площади индейцы смотрели с удивлением: белые люди длинной вереницей, с ветвями в руках, с пением пошли вокруг большого храма. Впереди шел один, не похожий на остальных: в длинной темной, с серебряными полосами, одежде, с непокрытой головой. Должно быть, это был жрец белых людей. Человек в длинной одежде пел громче всех. Потом он остановился и остановились все. Человек поднял руку и начал делать ею над толпой знак креста.
Индейцы попятились: это было колдовство. Жрец белых хотел заколдовать их, наслать на них болезнь, несчастье. Женщины заплакали, толпа подалась, крайние начали разбегаться.
Белый жрец продолжал колдовать. Он вышел вперед и заговорил. Жрец говорил что-то на своем языке.
Патер Ольмедо сказал краткую проповедь.
— Братья! — сказал Ольмедо. — Спаситель наш Иисус Христос кровью своей искупил мир. Ключи от мира спаситель передал апостолу Петру. Его святейшество папа римский — наместник апостола Петра на земле. В руках своих он держит ключи истинной веры. Только наша католическая церковь свята, все остальное — язычество и заблуждение. Придите, заблудшие братья мои, под сень истинной веры, и благо будет вам!
Индейцы не поняли ни одного слова. Они с ужасом глядели на бледное одутловатое лицо патера, на его поднятые руки.