— Я всегда был предан вам, дорогой сеньор! — скромно ответил шут.
— Мне? Но ты ведь тоже хотел бежать с другими обратно на Фернандину. Это из верности мне или Веласкесу? — смех зазвучал в голосе Кортеса.
— Конечно, вам, сеньор! — ответил шут. — Из преданности вам, я хотел узнать план ваших врагов, принять участие в подготовке, а потом вовремя сообщить.
— Хорошо, что вовремя… Еще час, не больше, и вы успели бы отплыть.
— Да, у нас уже все было готово! — гордо сказал шут. — Вода, припасы, наша часть золота… Пилот Ала-минос уже готовился поднять паруса.
— Аламинос уже больше никуда не убежит! — сказал Кортес. — Я прикажу отрубить ему ноги.
— Ой-ой! — взвыл шут.
— И Эскудеро, и сеньоры — все получат то, что заслужили.
— Да, да… — шут потерял голос от страха. — Я — я ведь остался вам верен, сеньор Кортес.
— Скажи мне правду, Сервантес, почему ты пришел мне рассказать? — не отступал Кортес. — Тебя обделили золотом?
— Нет, — сказал шут. — Всем были равные доли. — И мне, и де Леону, и сеньору Пуэртокарреро, и даже патеру Ольмедо. Всем поровну.
— Тогда что же?
Шут помолчал.
— Хуан Веласкес де Леон, — сказал шут уже совсем другим голосом, глухим, полным сдержанной ненависти. — Хуан Веласкес де Леон думает, что шут легко забывает обиды. Пускай он знает, что я обиду не забыл!
— Ага, понимаю! — сказал Кортес. — Гнедая кобыла?
— Да, — сказал шут, — гнедая кобыла!
— Ты прав, Сервантес, — сказал Кортес. — Ты прав. За коня обиду не прощают.
До полудня продолжалась расправа на судне, потом все затихло. Кортес был скор на решения: Пилоту Аламиносу, который собирался тайно увести быстроходную «Исабель» к Веласкесу на Фернандину, Кортес велел, отрубить ногу. Огромного альгвасила Эскудеро, тоже пытавшегося бежать на «Исабели», и рыжего дурачка Эскобара, пажа сеньора де Леона, повесили на берегу, на специально для того сколоченной виселице. Патера Ольмедо Кортес простил — из уважения к его сану. Священник был нужен в армаде, а другого достать здесь было негде.
Хуан Диас, помощник патера Ольмедо, тоже принимал участие в заговоре.
— Отпустим его на берег! — недолго подумав, сказал Кортес. — В армаду обратно не примем и не казним, — пускай живет один на берегу, как хочет.
Так и сделали. Еще оставалось трое: Алонсо Пуэртокарреро, Франсиско де Монтехо и Хуан Веласкес де Леон.
Кортес велел расковать всех троих.
— Я прощу того из вас, сеньоры, — сказал Кортес, — кто сам придет ко мне и сознается, что поступил несправедливо.
Первым пришел Хуан Веласкес де Леон.
— Я знаю, что Веласкес — трус, — сказал де Леон и не стоит вас, сеньор Кортес. Но он мне сродни, и меня уговорили.
— Браво, де Леон! — сказал Кортес. — Я всегда считал вас честным человеком.
Два остальных сеньора медлили с признанием.
— Закон на стороне Веласкеса, — твердил Пуэртокарреро. — Он — хозяин армады, а не Кортес. Возвращаясь к Веласкесу, мы доказывали нашу верность закону.
Кортес сам пришел им на помощь.
— Я нашел выход, сеньоры! — сказал Кортес. — В четверг на этой неделе «Эспаньола» уходит в Старый свет, в Испанию. Готовы ли вы вернуться на ней домой?
Оба сеньора были согласны и счастливы. Из благодарности они готовы были защитить интересы капитан-генерала при дворе.
Монтехо приходился родственником самому графу Меделлину, а у Алонсо Пуэртокарреро были связи в Совете Индии.
Через несколько дней «Эспаньола» отплыла к берегам — Испании с двумя сеньорами, с десятком матросов, с четырьмя индейцами и золотом для короля.
Глава двадцать восьмаяПРИМЕР ИЗ ДРЕВНЕЙ ИСТОРИИ
Не так легко мог забыть Кортес о заговоре сеньоров.
— Пока суда стоят на рейде в моем порту-, твердил Кортес старшему Альварадо, — всегда найдутся трусы, которые захотят удрать домой, на Фернандину.
Андрес слышал из своей каморки разговоры, от которых у него холодело сердце.
На берегу шла работа. Индейцы таскали камни, месили глину, воздвигали стены форта.
Кортес сам указал расположение, размеры и толщину стен, наметил место для арсенаара, для кладовых, для тюрьмы, для церкви. Работа подвигалась быстро.
Педро Альварадо придумал имя новому городу-крепости: Вилья Рика де Вера Крус. Это означало на испанском языке; «Богатый город Истинного Креста».
Ночевал Кортес на корабле. Он никого теперь не допускал к себе, кроме Марины и Альварадо.
— Мои корабли — это соблазн для трусов! — снова и снова твердил Кортес другу своему Педро. — Пока они стоят на рейде, я не могу быть спокоен за моих людей.
— Что же вы думаете сделать, дон Фернандо? — спрашивал Альварадо.
Кортес не отвечал. Он задумал что-то, какой-то смелый план зрел в его сознании; Кортес решался на шаг, еще неслыханный в истории индейских походов.
Об Андресе пока забыли. Утром матросы приносили ему воду и сухари, и до вечера никто не навещал оружейника в его каморке. Длинного альгвасила повесили, а никакой другой стражи у двери юноши Кортес не ставил, точно позабыл о нем. Целыми днями Андрес сидел прислонившись к тонкой стене и слушал разговоры.
Как-то поздним вечером он услышал беседу, от которой вся кровь отхлынула у него от сердца.
— И часто у вас бывало так, что морской червь проедал обшивку каравеллы? — спрашивал Кортес.
— Ч-часто, ваша милость! — слегка запинаясь, отвечал чей-то знакомый голос. — Почти в каждом плавании. Дома, в испанских водах, мы этого червя не знали, — а здесь, в тропиках, — стоит только каравелле пробыть полгода на воде, — ее облепят моллюски, доски обшивки начинают гнить, отваливаться, и тут ч-червь делает свое дело. Редкое судно выдерживает год без большой починки.
— Так… так, — сказал Кортес. — А как наши суда? Целы?
— П-почти все целы, ваша милость, — отвечал голос. — Надо еще только посмотреть «Битрос» и «Санта Тересу».
Голос был очень знаком Андресу. «Да, конечно, это ведь наш заика Мельчиор Кастро, штурман с „Санта Тересы“! — вспомнил Андрес. — Тот самый, который любил петь в хоре!»
— А если хорошо посмотреть, может быть, и не все целы, Кастро? — спросил Кортес.
— Н-не знаю, ваша милость! — ответил штурман. Он не понимал, чего от него хотят.
— Послушай, Кастро, — сурово сказал Кортес. — Если у тебя спросят солдаты, цела ли обшивка на наших судах, ты должен ответить, что суда давно прогнили, что их проел червь, понимаешь?
— З-зачем, ваша милость? — Кастро все еще не понимал. — А если станут проверять? Что, мне дырки и обшивки сверлить, что ли?
— Если придется, то будешь и дырки сверлить, — ответил Кортес. — Ты сделаешь это для меня, Кастро, понял?
Кастро медлил.
— А как же другие штурмана, ваша милость?
— Уговори их… Дай им вот это… И себе возьми!..
Монеты зазвенели, падая на стол. Кортес вынул червонцы.
В каюте заговорили шепотом. Андрес больше ничего не слышал.
«Так вот что он задумал».
Позже в каюту Кортеса пришел Педро Альварадо.
— Это уже делалось в истории, — негромко говорил Педро. — Не помню кто, — кажется, Юлиан.
— Да, Юлиан, в персидском походе, — ответил Кортес. — Он сжег свои корабли, чтобы армия не могла повернуть назад.
Андрес больше не слушал. Кортес решил потопить корабли, чтобы отрезать армаде путь домой!..
Все свое состояние, надежды, усилия вложил Кортес в армаду. Он не хотел поворачивать назад.
«Убийца! — сказал себе Андрес. — Ты обрекаешь на смерть пятьсот человек!..»
Еще не поздно сейчас бежать из тюрьмы, добраться до Семпоалы, рассказать солдатам… Еще все можно спасти…
Ноги у Андреса были закованы в цепи. Уже давно успел приметить оружейник, что одного звена в цепи не хватает и в этом месте цепь держится только на толстом ремне, дважды обхватившем железо.
Ремень был сухой, старый. Андрес попробовал грызть кожу зубами, но прокусить ремень было невозможно. Нож!.. Как достать нож? — мучился Андрес.
Он слышал возле своей каморки чье-то тихое бормотание: это помешанный Агиляр вернулся на «Санта Росу» и теперь бродил по корме, бормоча индейские слова.
— Может быть, попросить Агиляра?
Утром Агиляр вместо матроса принес Андресу воду и сухари. Он сел на палубу возле оружейника и с сочувствием посмотрел на его ноги, закованные в железо. Андрес перехватил этот взгляд. У него застучало сердце.
— Ты был в неволе, Агиляр! — сказал Андрес. — Помоги мне.
Агиляр закивал головой. Он вынул нож из-за пояса, — индейский нож из бронзы, с кремневым лезвием, и перерезал ремень в цепях Андреса.
— Человек должен быть свободен! — сказал Агиляр. — Индейцы понимают это лучше, чем белые.
Андрес кивнул. Он просидел до ночи в своей каморке, а ночью тихонько выполз на верхнюю палубу и вплавь перебрался на берег. Ночь стояла лунная, но никто не заметил беглеца. Впереди широкая равнина, туда лежит путь Андреса. Кролики удирали в траву из-под его ног. Андрес бежал, только изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. Он не чувствовал тяжелых кандальных колец, оставшихся на ногах. К полудню он был в Семпоале.
Бешеным ревом встретили солдаты известие о том, что задумал Кортес. Дозорные побросали пики, кашевары оставили котлы — триста человек плотным кольцом окружили Андреса.
— Потопить корабли?.. Мы не допустим этого!.. Мы не позволим Кортесу! На берег, товарищи, на берег!..
Ни капитаны, ни старики, ни патер Ольмедо не могли удержать солдат, — растерянной, отчаявшейся толпой, похватав оружие, они покинули город.
— Только успеть!.. Успеть добраться до стоянки армады, пока он этого не сделал!..
— Как он мог такое задумать?.. Потопить корабли, чтобы отрезать нас от родины? От наших семей? Зачем же нам биться и лить кровь, если у нас даже не останется надежды вернуться домой?
— Только бы успеть, товарищи!.. Только бы успеть!..
Индейцы шарахались с пути, — солдаты бежали грозной, беспорядочной толпой, — взлохмаченные, страшные, с отросшими за путешествие длинными волосами, с всклокоченными черными бородами, с оружием в руках.