Человек в кожаной куртке соскребал ножом со стены дома свежую черную краску. Однако огромная свастика плотно впились в стену… Толпа возбужденно гудела:
— Долой фашизм!..
— Наци! Ваши волчьи следы видны снова… Мы не потерпим, слышите, наци!..
— Тихо. Тихо надо. Прошу разойтись, — твердил полицейский. — Разберемся.
Адель оторвалась от окна. Лицо теперь у нее было бледное, испуганное и усталое.
— Они идут сюда, Макс, — прошептала она.
— Ну и что?..
Адель зябко закуталась в халат и вяло опустилась на стул.
Полицейский и двое штатских вошли прямо в спальню.
— Прошу встать и одеться, — сказал полицейский.
Человек под одеялом усмехнулся. Адель рывком сбросила на пол одеяло. Полицейский вздрогнул и переступил с ноги на ногу. Штатские растерянно переглянулись. На кровати лежал безрукий инвалид. Что-то жуткое было в его фигуре, завернутой в безукоризненно чистое белье… Он очень напоминал статую. Бледное, с бескровными губами и холодными глазами лицо, тонкое, как ствол, туловище с обрезанными плечами и длинные жилистые ноги с плоскими ступнями. Человек вдруг закашлял. И туловище заходило, словно на шарнирах, а ступни ног застучали по спинке кровати, как деревянные. Полицейский солидно нагнулся, поднял одеяло и аккуратно Покрыл им безрукое туловище…
Допрос был коротким.
— Как вас зовут?
— Макс Оссе.
— А вас?
— Адель.
— Жена?
— Да.
— Свидетельство о браке?
— Потеряно.
— Когда поженились?
— О, это длинная и забавная история, — усмехнулся безрукий. — Были знакомы, потом любили. Потом война и прочее. Все перемешалось. В сутолоке внезапно потерялись…
— А потом?..
— А потом… — Он бросил на Адель жесткий взгляд. Та опустила голову. — Как видите, она снова со мной. И опять счастливы.
Полицейский подошел к шкафу и распахнул дверцы. Среди костюмов висел голубой мундир с серебристыми погонами.
— Осторожней, не запачкай мой мундир, — предупредил Макс.
Один из штатских прикусил губу. Другой — смотрел в окно, затем, обернувшись, резко спросил:
— Скажите, знаком ли вам Карл Шульц?.. — Помолчав, добавил: — И Антон Штрейтвизер?..
Безрукий передернул обрубками плеч:
— Может быть, и знакомы… Какое это имеет отношение ко мне?
— Они члены «немецкой имперской партии», замешаны в антиконституционных действиях.
— Чепуха, — нахмурился Макс. — Наша партия, в отличие от коммунистов, на легальном положении.
Полицейский, взглянул на штатских, потом, на Макса и, вздохнув, протянул ему бумагу:
— Распишитесь.
Макс высоко поднял ногу с плоской, как доска, ступней.
— Какой прикажете? Правой? — Он поднял ногу и протянул ее в сторону штатских: — А хотите, могу и левой!..
— Извините, — смешался полицейский и растерянно повертел в руках листок бумаги.
— Такие вещи не забывают. В другом случае я бы вас ударил… — стальным голосом отчеканил Макс. — Адель, распишись там, — равнодушно добавил он и отвернулся.
Они ушли…
Макс все еще лежал лицом к стене. Адель нервно вышагивал по спальне.
— Макс, — наконец осмелилась спросить она. — Они могут арестовать нас?
— Черта с два, — пробурчал Макс. — Это будет полнейшим нарушением демократии Федеративной Республики Германии. Успокойся, детка. Дай мне сигарету.
Адель наклонилась, подавая ему дымящуюся сигарету. Макс сжал зубами сигарету и уткнул ее в шею женщины. Адель дернулась в сторону, на глазах ее блеснули слезы.
— Что, больно? — прищурясь, спросил Макс. — А мне разве не было больно, когда вы, как вонючие крысы, бежали из лагеря?.. Помнишь?
Я тоже помню! Я был не только очевидцем, но и участником тех событий, о которых хочу рассказать. В эти дни, когда в Западной Германии вновь подняли головы недобитые гитлеровцы, когда опять начали они бряцать оружием, мне особенно ярко вспоминаются картины прошлого, и все пережитое встает перед глазами во всех подробностях.
Концлагерь… Узкая, темная, как труба, комната мастерской бытового обслуживания, вся завалена рамами и колесами от старых велосипедов, патефонами, электроплитками, кусками жести, мотками проволоки, фанерой и прочим хламом. На стене — часы. Бесшумно и медленно качается маятник. На столе — радиоприемник. Около него — седенький, щуплый австриец Лемке и русский майор Новодаров. Они напряженно к чему-то прислушиваются. Одежда на них полосатая, с черными номерами и знаками. Головы от лба до затылка прострижены дорожкой.
Лемке смотрит на часы. Стрелки показывают ровно девять.
Мусс опять запаздывает. Это хорошо. Как пала Вена, он ходит, словно пришибленный…
— Да и все они, как волки… Думают об одном: как бы унести ноги, — говорит Новодаров.
С улицы в открытую форточку голос скрипки неожиданно доносит вальс Штрауса «Над прекрасным голубым Дунаем».
Лицо Лемке оживляется:
— Адам подает сигнал!..
Новодаров прикрывает форточку. Лемке осторожно включает радиоприемник, насмешливо качает головой:
— На двенадцатом году каторги я впервые «удостоен такой высокой чести» — ремонтировать приемник самому коменданту герру штурмбанфюреру Штофхену…
— Стоп! Москва… — Новодаров припадает к динамику. Он медленно поворачивает регулятор, и комнату наполняет уже другая музыка.
С боями взяли город Познань,
Город весь прошли.
На последней улице название прочли:
— На Берлин!
С шумом падает в углу лист фанеры. Новодаров и Лемке резко оборачиваются. С пистолетом стоит эсэсовец Мусс:
— Руки вверх!
Первым идет к двери щуплый Лемке. За ним — Новодаров. Он ни голову выше старика. Мусс рывком выключает приемник. На какое-то мгновение дуло парабеллума оказывается у виска Новодарова. Майор тяжело дышит, косит глазом на руку эсэсовца. Вдруг сильно бьет по этой руке. С тяжелым стуком ударяется о каменный пол мастерской массивный пистолет… Мусс и Новодаров, оба рослые, сильные, сцепившись, не выпускают друг друга. Лемке все еще стоит с поднятыми руками у двери. Мусс ловким приемом швыряет Новодарова в угол и тотчас кидается к пистолету. Новодаров с трудом успевает ухватить эсэсовца за начищенный до блеска сапог. Мусс плашмя растягивается на бутовом полу… Лемке, опустив руки, потянулся к парабеллуму. Мусс ногой бьет старика а живот и, откинув полу френча, выхватывает узкую, с чуть загнутым концом, как щучий нос, финку. Но — поздно. Новодаров успевает раньше: тяжелой рукояткой с маху оглушает эсэсовца…
На полу с проломленным виском — Мусс. В углу, оцепенев от ужаса, скорчился Лемке. Новодаров растерянно вертит в руках парабеллум. За окном поет скрипка: «Над прекрасным голубым Дунаем»…
Недалеко от лагеря — кучка молодых кудрявых лип. Сквозь листву проглядывают стены небольшого коттеджа. Широкие окна смотрят в сад. Одно из них распахнуто. Виден стол, трюмо, платяной шкаф. Макс Оссе — адъютант коменданта — стоит перед зеркалом. На нем новая форма. На груди, среди черных фашистских крестов, — советский орден Красной Звезды. Пустые рукава мундира заправлены под ремень… Рядом с Максом — Адель. Она — его руки. Адель на голову ниже Макса. На петлицах ее черного костюма белая брошь «мертвая голова», такой же знак и на берете.
Улыбаясь одними губами, Макс спрашивает:
— Ну как?.. К лицу мне этот пурпурный орден?..
— Да, Макс, — говорит Адель.
— А ты знаешь, как я его взял? — Макс остекленело смотрит в зеркало, и перед его глазами всплывает картина…
…Бугристое, голое поле, изрытое взрывами снарядов и перепаханное танками. Рослые эсэсовцы бежали в тонких зеленых рубашках с расстегнутыми воротами. Впереди всех — Макс. Он упирал затыльник шмайссера в живот и беспорядочно стрелял. Вдруг из окопчика поднялись те самые, которых надо убивать. На них мятые гимнастерки и пилотки с красными звездочками… Обгоняя всех, бежал светловолосый командир. Макс угадал в нем офицера по ремням на гимнастерке. И вот они уже один на один. На какое-то мгновение Макс отчетливо увидел белый пушок над верхней губой русского и широко открытые глаза: в них не было ни страха, ни злобы — ничего. Они были очень светлые, как осенний ледок. Может быть, в них отражалась синева неба. Макс не стрелял. Он с плеча ударил прикладом по лицу офицера. И, когда тот упал, обхватив голову руками, Макс выпустил очередь в узкую грудь юного лейтенанта. А потом, наклонясь, вырвал с куском материи орден и опустил в свой карман. Но затем… затем случилось все остальное: он увидел спускавшийся ему навстречу с бугра танк… Он не помнил, как упал, окутанный разрывом, не видел и не чувствовал, как оторвало ему руки. Поднялся — вместо рук болтались окровавленные клочья рукавов рубашки. Макс кинулся прочь. Долго ли он бежал, сейчас не вспомнить. Но бежал изо всех сил… Потом сознание покинуло его.
— Да… Этот пурпурный орден я взял под Ленинградом. Место то называлось Пулкоф…
За окном назойливо пилит скрипка.
— Черт его знает, заладил одно и то же… Ты бы сходила, Адель, стукнула болвана по затылку… Да напомни ему, я люблю солдатские песни!
Женщина в черной форме покорно поднимается с дивана. Но в это время звонит телефон. Адель снимает трубку, подносит ее к уху Макса. Макс слушает и чеканно отвечает:
— Яволь, герр штурмбанфюрер!.. Яволь!.. Яволь!..
На другом конце провода телефонную трубку держит комендант Штофхен. Он сидит в кабинете за массивным столом. На столе телефонные аппараты: белый и черный. Между ними разлегся ангорский кот. Канцелярские принадлежности из бронзы. Пресс-папье изображает сходни, волны и русалку. Пепельница в виде черепахи. Справа от стола на стене большой из черного бархата ковер. На ковре серебристыми нитками вышит череп с костями и буквы СС. На другой стене картина: Гитлер с цветами.
Комендант держит трубку белого телефона:
— Макс! Принесите мой приемник… Если он все еще не готов, сведите старого колдуна к виселице и примерьте петлю на его тощую шею…