— Яволь, герр штурмбанфюрер!.. Яволь!.. — чеканно отвечает адъютант.
Адель кладет трубку на рычаг.
— Адель, сними эту… — подбородком трогает он Красную Звезду.
Пройдясь по комнате, Макс останавливается у окна и, резко обернувшись на каблуках, приказывает:
— Коньяку!..
Адель ставит на стол бутылку, стопку. Наливает, подносит к губам Макса.
— Хочешь, выпей и ты, — милостиво разрешает Макс, высасывая лимон.
Адель с благодарностью смотрит на него, наливает себе.
Они выходят на улицу. На гранитной арке ворот лагеря высечено:
«Arbeit macht Frei!» (Работа дает свободу).
Над лагерной площадью переливается мелодия штраусовского вальса.
— Не сошел ли этот болван с ума? — говорит Макс. — Целый час пилит одно и то же!.. Сейчас я на него взгляну…
Адель смеется:
— Может быть, этот идиот наказан. Их блокфюрер любит такие шутки: пять часов подряд играть что-нибудь…
По площади маршируют заключенные. Они в коротких полосатых пиджачках и брюках, в деревянных колодках на босу ногу, в мятых чепцах.
«Хлык, хлык, хлык!..» — глухо стучат колодки.
— Линке, цвай, драй, фир… Линке унд линкс!.. Равнение, равнение! — командует идущий сбоку строя заключенный. У него сытый вид, на рукаве черная повязка с белой готическим шрифтом надписью «Блокэльтестер» (блоковый старшина).
Завидев Макса, блокэльтестер зычно командует:
— Линкс, цвай, драй, фир!.. Линкс унд линкс!..
«Хлык, хлык, хлык!» — стучат колодки.
Макс с Аделью направляются к каменному сараю. Над ним — высоченная мачта. На флагштоке, как флюгер, черный жестяной эсэсовский флаг.
Если смотреть с высоты этого жестяного флага, залитая асфальтом площадь лагеря напоминает квадрат с рядами бараков. Перед бараками — газоны и бледно-серые вазы с цветами. За бараками — густая сеть колючей проволоки и сторожевые вышки. С круглых вышек на лагерь направлены дула пулеметов. Неподалеку от каменного сарая мастерской бытового обслуживания — виселица. Легкий весенний ветер лениво покачивает петлю.
В прозрачной синеве неба беспечно, радостно смеется солнце. Грустно поет скрипка. Скрипач стоит у открытого окна. По изможденному лицу его катятся капли пота. Резко обозначены скулы и челюсти. Глаза беспокойно косятся на каменный сарай. Заметив на площади безрукого адъютанта, Адам резко обрывает игру… Он с минуту наблюдает за Максом, затем поднимает скрипку и, взмахнув смычком, начинает играть «любимую солдатскую песню».
Макс усмехается:
— Заметь, Адель. Этот польский пес не дурак. Увидел нас, сразу переменил пластинку!
В каменном сарае тоже замечают смену «пластинки». Взглянув в окно, Лемке отскакивает как ужаленный.
— Безрукий идет! К нам…
В руках Новодарова замирает лопата. Он стоит в яме, вырытой посреди мастерской, и не может оторвать взгляда от листа фанеры, из-под которого торчат ноги эсэсовца Мусса.
— К нам идут! К нам, — заплетающимся языком повторяет старик.
Лицо Новодарова становится белым. Он достает из кармана парабеллум, ставит ударник на предохранитель.
— Линке, цвай, драй, фир!.. Линке унд линкс!.. — доносятся слова команды.
Страшно звучит «любимая солдатская песня». Скрипач играет как невменяемый, то и дело сбивается с такта.
— Понимаем тебя, Адам… Понимаем, — бормочет Новодаров, сжимая рукоятку пистолета.
Макс и его «руки» в черной юбке приближаются к мастерской. Мимо проходит строй заключенных. Блок-эльтестер, размахивая резиновой дубинкой, протяжно командует:
— Заключенные, шапки долой!
Прижав к бедрам чепчики, повернув простриженные головы, в сторону безрукого, мы все громыхаем колодками.
— Куда идете? — спрашивает Макс.
— В баню, герр оберштурмфюрер! — докладывает на ходу блоковый старшина.
— Сигарету! — приказывает Макс.
Адель ловко прикуривает и вставляет в рот Максу дымящуюся сигарету.
Они сворачивают к низкому продолговатому зданию бани…
Скрипач выбегает из барака и торопливо идет за ними.
Концлагерная баня мало чем отличается от обычной. Но здесь иной порядок… Юркий арестант в комбинезоне с черной повязкой на рукаве и надписью: «Дезинфектор», завидев входящего безрукого и эсэсовку, ошалело подает команду: «Ахтунг!» и четко докладывает.
Макс разрешает мыться. У всех на шее висят на шнурочках железные номерки.
Из леек брызжет теплый дождь.
— Эй, Адам, музыку!..
В душевой появляется Адам в длинной до колен рубахе и без кальсон. В руках у него скрипка с голубым бантам на грифе. Видно, он не успел снять рубашку. Обычно его заставляют играть раздетым.
— Играй нашу любимую!
Жилистые пальцы Адама касаются струн. Дезинфектор, как дирижер, взмахивает руками, а обтянутые кожей скелеты дружно восклицают:
— Лили Мадлен!
Член подпольного комитета заключенных, Сергей Кленов, говорит своему соседу:
— Лучше петь, чем получать оплеухи или принимать холодный душ…
Стонет скрипка, поют заключенные. Макс смотрит на Адель, улыбается.
— Сегодня, наконец, мы получим новости… Уже тридцатое апреля. Может, наши уже в Берлине?.. — шепчет Кленов.
— Кто такое, мытье придумал? — смеется Адель.
— Он, — кивает Макс на дезинфектора.
— Забавно придумал, — замечает Адель. — Я, пожалуй, дам ему сигарету…
В баню входит коротконогий, толстый эсэсовец с добродушной, словно застывшей, улыбкой. Это военврач. Он приказывает принести «инструмент». Дезинфектор стремглав кидается в боковую комнатку, приносит тетрадь, банку и кисточку.
Заключенные выстраиваются в очередь. Врач берет кисточку. Мельком взглянув на «пациента», он обмакивает кисточку в банку с красными чернилами и небрежно рисует на лбу цифру. Дезинфектор делает пометку в тетради. Самые истощенные получают единицу. Люди средней упитанности — двойку. Свежие — тройку. Кое-кому врач ставит дробь: один на два, два на три.
Подходит Сергей Кленов. Он получает тройку.
— Что означают цифры? — спрашивает Адель.
— Это новое распоряжение из политишеабтайлюнга. Шульц знает, что делает, — поясняет Макс. — С единицами пойдут носить камни и скоро передохнут сами. С тройками отправим в газкамеру. Потому что они еще здоровы, а ждать некогда.
Выйдя из бани, Макс направляется в сторону мастерской бытового обслуживания. С вышки раздается пулеметная очередь. Макс останавливается. С высоченной березы, стоящей за лагерем, срывается стая грачей. Птицы с тревожным криком кружат над лагерем.
— Ах какая прелесть, — восторгается Макс. — А ты знаешь, раньше я был страстным охотником…
Адель восхищенно смотрит на Макса.
— О да, — продолжает Макс. — Россия чертовски богата дичью. Однажды водил нас на охоту старый русский дед. Он знал, где лежит медведь. Это была великолепная охота. Мы подняли медведицу-маму с двумя ее сынками. Шкуру потом взял наш ротный, а малых медвежат сам командующий. Специальным самолетом отправил он их к себе домой вместе со старым русским дедом. То был его рождественский подарок семье. Великолепно!..
Летают потревоженные грачи… На проволоке повис расстрелянный человек.
— Это американский летчик, — поясняет спутнице Макс. — А второго так и не поймали. Как сквозь землю провалился… — Макс вспоминает ту ночь, когда над лагерем был сбит американский бомбардировщик и два летчика выбросились с парашютами. — Скорее всего он утонул в Дунае.
Обойдя виселицу кругом, они останавливаются у мастерской.
— Есть подозрение, — небрежно сплевывает Макс, — что Лемке подслушивает радиопередачи. Потому весь лагерь и знает, что делается на фронтах. Так сказал вчера Штофхен.
— Я бы его повесила, — спокойно замечает Адель.
— А я бы выдернул ему язык.
В мастерской в это время Новодаров торопливо прилаживал на прежнее место бутовую плиту. Лемке разметал веником землю.
При входе Макса с Аделью Лемке вытягивается и, как старший арбайтс-команды, хрипло выкрикивает «Ахтунг» и докладывает. В руке его веник. Он забыл его бросить. Макс подозрительно смотрит на этот веник.
— Чем вы сейчас занимались?
— Коммандорфюрер приказал произвести генеральную уборку! — не моргнув глазом, докладывает Лемке.
— Где он сам?
— Только что куда-то вышел.
Макс пристально смотрит на старика. Руки Лемке мелко дрожат.
— Радиоприемник исправлен?
Макс подходит к столу, смотрит на приемник, коротко приказывает:
— Несите его за мной.
Новодаров осторожно поднимает приемник.
Грачи возвращаются к гнездам на березе. Далеко за лагерем видна широкая голубая лента реки. Обрывистые берега поросли лесом. Километрах в четырех от реки высятся горы.
За каменными глыбами прячется американский летчик Джонни Доул, капрал. Он среднего роста, худощавый, небритый. Доул смотрит вдаль, на виднеющийся лагерь:
— Я видел черный флаг. Черный негнущийся флаг. Чертово логово. Где ты, Майк? Что будет с твоей матерью, когда она узнает… Ах, Майк, Майк… Что я скажу ей, когда вернусь? Она ведь живет только ради тебя. Ты должен остаться живым, Майк. Черт побери, умирать в двадцать три года, в конечном счете, глупо. Поразмысли над этим, Майк… Я ведь видел, ты спускался следом за мной. Твой парашют раскрылся тотчас, как только раскрылся мой. Жаль, что тебя потом отнесло в сторону. Я слышал лай собак и выстрелы. Ах, Майк… Твоя старушка не выдержит, если тебя… Возвращайся, Майк. Мы все будем рады… Но что же мне теперь делать? Должно быть, ждать ночи…
Доул забирается в расщелину. Лес здесь редкий. Но и в этом редком лесу поют, радуясь весне, птицы.
— Да хранит тебя бог, Майк. Да хранит он и меня, — бормочет капрал Доул.
Вниз под уклон тянется от лагерных ворот дугообразная мощенная булыжником дорога. Она обрывается возле остроконечной скалы, переходя в лестницу. Узкая и крутая лестница с гранитными ступенями ведет к карьеру, на ровном дне которого, поднимая белую каменную пыль, работают каменотесы. Под скалой видны штольни. В подземных цехах, строятся ракетоснаряды Фау.