— Ларго, скорей бинты! — распоряжается Генрих.
Испанец подает бинты. Генрих поднимает голову Кленова. Лицо его неузнаваемо.
— Эк как тебя разукрасили, друг… — вздыхает один из подпольщиков.
— Так надо, друг, так надо… — шепчет, гладя Кленова по плечам, испанец. — Теперь тебя никто не узнает.
На Кленова накидывают пиджачок повешенного испанца.
Скоро избитый приходит в сознание, открывает глаза. Но, увидев Генриха и Ларго, пытается вскочить, однако кулаки его бессильно разжимаются.
— Успокойся, иначе тебя не спасти.
Кленов долго смотрит на подпольщиков, пытаясь осмыслить случившееся.
— Теперь ты испанец, — сурово поясняет Генрих, — известный лагерный вор и предатель. Понял?
Кленов смотрит на свой костюм.
— За меня вы убили другого?..
— Да его давно уже пора было прикончить. Сколько он наших продал, — говорит Ларго.
Утренняя поверка. Среди заключенных — забинтованный Сергей Кленов. Блоковый писарь громко вычитывает по списку номер за номером. Каждый узник четко отвечает за себя из строя: «Здесь!»
Писарь называет номер Кленова.
Над строем тишина.
Писарь громко повторяет номер. Блоковый староста Генрих, чуть наклонившись к писарю, нарочито громко произносит:
— Этот русский повесился.
— Ах да… — вспомнил писарь. Он делает пометку в журнале и продолжает вызывать другие номера. Среди прочих «испанец» тоже отвечает «Здесь!».
К строю приближается блокфюрер. Звучит команда «Ахтунг», блокэльтестер делает шаг навстречу эсэсовцу и докладывает. В докладе упоминается, что русский номер такой-то ночью повесился в уборной.
Блокфюрер проходит в помещение взглянуть на висельника. Вскоре он возвращается с усмешкой на лице. Взгляд его останавливается на забинтованном Кленове.
— Кто это? — спрашивает эсэсовец.
Все смотрят на забинтованного.
Огромным усилием воли Генрих подавляет в себе волнение, на лице его появляется улыбка.
— Этот испанец ночью пытался украсть хлеб, его крепко измордовали.
Рука эсэсовца ложится на кобуру пистолета.
— А ну, выйди из стоя! — приказывает он.
Кленов выходит из строя.
Рука эсэсовца расстегивает кобуру…
— Сколько тебе лет? — спрашивает эсэсовец.
Кленов молчит.
— Эй, спроси, у него, — кивает эсэсовец испанцу, — сколько ему лет и как долго он еще намерен жить?
Кленов молчит: он не знает испанского языка.
— Господин блокфюрер, — обращается Генрих к эсэсовцу. — Его так отделали, что языком не пошевелить. Мне кажется, — неделю не сможет рта открыть.
Эсэсовец подзывает писаря:
— Запиши в журнал моих приказаний… Этому типу прополоскать солью рот. Сегодня же!..
Генрих натянуто улыбается:
— Мудрейший вы человек, герр блокфюрер!.. Согласно вашего совета, мы его сегодня — «полечим»…
Довольный своей выдумкой, эсэсовец, посмеиваясь, уходит.
Солнечное майское утро. Генрих и Новодаров стоят во дворике перед блоком.
— Я думаю, — говорит Новодаров, — они решили отказаться от услуг газовой камеры. Слишком хлопотное дело.
— Крематорий не успеет сжечь отравленных, — соглашается с ним Генрих. — Огонь артдивизии сотрет лагерь с лица земли. Это, видимо, лучший вариант…
— Н-да… Пожалуй, верно. Пойду прогуляюсь. Скоро вернусь… — С этими словами Новодаров уходит.
Через несколько минут он появляется на площади. Здесь многолюдно. Возле крематория, из труб которого тянется ввысь ровный столб дыма, расположился оркестр из заключенных. Среди музыкантов — скрипач Адам. Поблескивают на солнце медные трубы. По приказанию эсэсовцев музыканты исполняют марши германской армии, вальсы, танго. Пришел послушать музыку безрукий адъютант с Аделью…
Завидев их, узники спешат уйти подальше. Слышны возгласы:
— Осторожно!..
— Форзихт!
— Увага!
— На площади безрукий!..
Новодаров возвращается в барак.
— Ты обратил внимание, — спрашивает он Генриха, — оркестр сегодня играет без перерыва. А гром артиллерии сильней и сильней… Наши подходят.
— А может, артдивизия Зеппа Дитриха дает знак Штофену?
Новодаров отрицательно качает головой:
— Залпы слышны уже давно.
Оба прислушиваются. С площади доносится марш германской армии, Опять слышны далекие взрывы.
— Вот это сила! — шепчет Новодаров, посматривая на лагерные часы. — Третий час гудит земля.
— Мне думается, русские совсем недалеко. Если, конечно, это их залпы, — вслух размышляет Генрих.
— Товарищ лейтенант! — докладывает офицеру солдат с биноклем на груди. — Они подняли белый флаг…
Лейтенант подносит бинокль к глазам:
— Да., над ратушей… Вижу.
Лейтенант бежит на КП. Остановясь перед полковником, радостно прикладывает руку к пилотке. Полковник, словно не замечая его, смотрит в стереотрубу.
— Разрешите доложить, товарищ полковник.
— Да.
— Они сдают город!
— Сдают? Ошибаешься, лейтенант. Вот, посмотри… — Полковник уступает место у стереотрубы растерявшемуся лейтенанту. Тот всматривается, и лицо его мрачнеет. Там, где еще минуту назад мелькал белый флаг капитуляции, снова полощется на ветру черный флаг эсэсовцев.
Полковник берет трубку телефона, стальным голосом приказывает:
— Третьей, четвертой, пятой и восьмой батареям, огонь!
Небо и земля, кажется, смешались над городом, по которому бьют батареи советских орудий.
Полковник смотрит на карту.
— Они не зря сопротивляются. Понятно: позади — большой концлагерь. Там наши люди… — Опять берет трубку телефона: — Усилить наблюдение за шоссе. Кажется, они начинают отходить… Не дать им уйти. Десятой и двенадцатой батареям — оседлать шоссе за городом.
Снова гремят залпы орудий. За небольшим городом на шоссе встают столбы черного дыма.
Полковник смотрит на часы.
— Семнадцать ноль-ноль. В городе что-то происходит. Дважды поднимался белый флаг и дважды его заменял флаг эсэсовцев. Надо доложить командующему… — Внимательно рассматривает карту. — Наши союзники примерно здесь. Как-то там у них сейчас?
Небольшое селение. Стоят танки. На борту каждого — синяя пятиконечная звезда в белом круге. Американские танкисты собрались в доме, окна которого настежь открыты. Из окон несется джазовая музыка.
В просторной комнате десятка полтора американских танкистов и несколько немецких девушек. Танцы. На столе — вино, закуски.
Один солдат разговаривает с девушкой:
— Ваш жених фашист?
Девушка презрительно поджала губы, молчит.
Танкист сердится, повторяет грубо:
— Фашист, да?..
Девушка вдруг откидывает голову, пристально смотрит на солдата, резко отвечает:
— Мой отец коммунист!
Американец несколько ошеломлен ответом.
— О! — только и восклицает он и растерянно смотрит на партнершу. — Где же он сейчас?
— В концентрационном лагере.
— В каком?
— Не знаю.
— Старый?
— Шестьдесят девять лет. Зовут его Лемке… Он радиотехник. Последнее время он был, кажется, в Австрии.
— Завтра мы перейдем границу Австрии. Давайте познакомимся. Меня зовут Фрэнк. Я водитель головного танка… Впрочем, девушек это не может интересовать.
Играет джаз.
Извилистое шоссе поднимается в гору. По шоссе бешено мчится мотоциклист. Останавливается он возле комендантского коттеджа. Запыленный, усталый, небритый, входит мотоциклист без всякого разрешения прямо в кабинет Штофхена. Вяло выбрасывает руку вперед, бормочет «Хайль» и, не ожидая ответного приветствия, сообщает:
— Герр Штурмбанфюрер! Генерал просил передать вам, что не позднее завтрашнего утра русские будут здесь. Наша артдивизия меняет направление отхода. Лагерь остается далеко в стороне.
— А приказ Гиммлера?
Связной пристально смотрит на коменданта красными, воспаленными от бессонницы и дорожной пыли глазами. Потом, медленно выговаривая каждое слово, резко бросает:
— Гиммлера уже нет! Он скрылся! — Помедлив, сухо и устало добавляет: — Помните, русские ждать не будут. Их уже ничто не остановит.
С этими словами, вяло буркнув «Хайль», он выходит, садится на мотоцикл и уезжает.
Штофхен долго стоит в оцепенении. Затем вынимает из шкафа обитый кожей чемодан, берет плащ.
Через несколько минут по той же дороге, по которой умчался мотоциклист, едет уже Штофхен. Он сидит в коляске, держит на коленях чемодан. Перед развилкой дорог дает знак водителю свернуть в сторону.
Комендант бежал.
В лагере оркестр все еще играет марш германской армии.
Неподалеку от комендантского коттеджа, в небольшом домике с надписью «Политишеабтайлюнг» два человека — начальник отдела Шульц и его помощник, долговязый штурмфюрер, жгут документы.
Шульц поторапливает:
— Шевелись, шевелись.
Пока штурмфюрер роется в шкафу, Шульц снимает френч, надевает штатский костюм, потом шляпу и светлый плащ, внимательно смотрится в зеркало.
Неподалеку, в эсэсовском гараже суетятся офицеры, толпятся около мощного грузовика. Кузов быстро наполняется чемоданами, рюкзаками…
Коротконогий толстый медик пытается втащить в кузов большой, как сундук, желтый чемодан. Ему это никак не удается. Он просит помощи. Но никто на него не обращает внимания.
К комендантскому коттеджу бегут Макс и Адель, следом за ними эсэсовец, дежуривший у буфа. Позади еще несколько солдат.
Остановясь перед дверью коменданта, Макс кивает Адели.
Адель осторожно стучится. Из кабинета раздается протяжное кошачье:
— Мя-а-у-у…
Адель нерешительно открывает дверь. Под ноги юркнул ангорский кот.
Макс кидается к столу. На столе записка:
«Я вызван на фронт. Эвакуируйтесь, сегодня. Лучшее место — туннель в районе Каменной Головы».
Макс смотрит на Адель. Она отводит глаза.
— На фронт! — истерично кричит Макс, топая ногами. — На фронт! Я знаю, какой это «фронт»! Подлец!
Адель стоит потупясь.
— Звони скорее Шульцу, — приказывает ей Макс. — Пусть примет командование! Дезертира надо поймать, чего бы это ни стоило!