До сих пор астероид странствовал по пространству, сравнительно свободному от метеоритов. Но сейчас должен был вонзиться в самую гущу.
Люди прожили на астероиде год с небольшим. За это время случайные метеориты только три раза попадали в полупроводниковые щиты, испортили только одну ванночку с водорослями. А тут за одну ночь четыре ванночки вышли из строя, и когда Надежда поутру поднялась за батиэллой, пятая ванночка была пробита у нее на глазах. Два часа спустя Ренис вернулся бледный, зажимая дыру на скафандре. Он выглянул из пропасти и увидел, что на равнине там и сям поднимаются пылевые дымки. Хорошо, что скафандр был самозарастающий, дыра вскоре затянулась.
Метеоритный обстрел загнал людей в подземелье. От дальних походов пришлось отказаться. Все трое покидали помещение только при крайней необходимости, соблюдая предосторожности, которые Ренис назвал «статистическими».
Астероид пересекал кольцо малых планет с юга на север, и большинство метеоритов падало на северную половину. Двигалась Надежда медленнее других астероидов, поэтому метеориты чаще догоняли ее, падали с запада. Это означало, что более опасны часы заката, так как все планеты движутся вокруг Солнца с запада на восток.
Некогда, во времена ленинградской блокады, на улицах были надписи: «Эта сторона при артобстреле наиболее опасна». Так и жители астероида отметили опасные направления. Они выбирались наверх только на восходе, ползли вдоль северо-западной стенки, прикрывались тяжелым щитом — обломком ракеты — с северо-запада. Но все это были «статистические» предосторожности. Шальной метеорит мог прилететь на восходе с юго-востока, ударить под щит снизу. И, провожая дежурного, двое никогда не знали, увидят ли третьего живым.
Выходили по очереди. Ренис, пожалуй, чаще других. При всех своих недостатках, трусом он не был. Правда, вернувшись, он никогда не забывал сказать Надежде:
«Вот, мол, жизнью рискую для вас, а вы тянете время, кокетничаете».
Конечно, объяснение повторялось много раз, и становилось все более пылким. Оговорки исчезли, теперь Ренис говорил о подлинной любви — страстной, нетерпеливой, неудержимой. И Надежда удивлялась про себя:
«Неужели так просто вызвать настоящую любовь? Только проявляй неуступчивость?»
Ренис любил и вместе с тем злился. И на Надежду. и еще больше — на племянника. Даже отказался заниматься с ним математикой и физикой. Но не стеснялся вмешиваться, поправлять.
— Вы его не пропагандируйте, — твердил он. — Ему в свободном мире жить. С такими воззрениями парень попадет за решетку.
— Ничего себе свободный мир! — посмеивалась Надежда.
Ренис отворачивался. Но поговорить ему хотелось. Он начинал рассказывать… чаще о каникулах — о путешествиях в Италию, в Швейцарию, о дорожных знакомствах. Он рассказывал подробно, красочно, не без юмора, но, к сожалению… не в первый раз. Как ни странно, у него не так много накопилось примечательного — десятка два случаев от всей жизни. Рассказы устоялись, даже шутки были одинаковые. Он успел изложить свои любимые истории еще по дороге к Юпитеру, повторял на обратном пути, повторял и сейчас.
… - Глаза у нее были черные, как агат, — вспоминал он мечтательно.
— Прошлый раз ты говорил «как аквамарин», — перебивал племянник.
— И она сказала: «Я не верю в любовь с первого взгляда», — напоминала Надежда.
— Не хотите слушать, не слушайте, — обижался Ренис. — Сами-то вы молчите. Прожили жизнь и забыли, словно пустой сон. Только два слова запомнили: «надо» и «не надо».
Рассказывают, что в средние века некий король-самодур придумал такое наказание непослушной дочери: привязал ее к возлюбленному крепкими веревками, так что двое смотрели друг другу в лицо много дней, с утра до ночи. Даже нежная любовь не выдержала такого испытания, превратилась в лютую ненависть…
Наступил день, когда Ренис объявил Надежде Петровне:
— Вы могли дать мне счастье, но поскупились… потому что у вас пустая душа, и вместо сердца — принципы. С удовольствием сообщаю вам, дорогая, что я не люблю вас больше… даже презираю… даже ненавижу.
А Надежда думала с тоской:
«Двадцать два человека погибли в рубке — такие хорошие товарищи. Почему только этот уцелел?»
Пять месяцев продолжалось вынужденное безделье. Потом обстрел переместился в южное полушарие, начал затихать, совсем затих. И снова можно было, надеясь на авось, выходить наружу.
Возобновились астрономические наблюдения, сооружение памятника погибшим, составление карты. Ренис, ворча, тоже присоединился к работе. Надо же было заниматься чем-нибудь и ему.
И вновь, после полугодичного перерыва, все трое отправились в город Черного Сердца.
Бывшему вулкану особенно досталось от метеоритов. Склоны его были изъедены воронками, словно после бомбежки. Воронки оказались и в кальдере, на дне бывшего залива, и в центре заколдованного города.
С особенным интересом осматривали люди воронки. Ведь тут получились разрезы грунта, метеориты как бы произвели раскопки за них.
Но и в глубине виднелся все тот же вулканический пепел. Слои пепла, пепла до самого дна, где чернильной лужей лежала недвижная тень.
— А там дверь, — воскликнул Роберт, присматриваясь к одной из теней.
Тут и старшие, менее зоркие, тоже заметили, что эта тень имеет слишком правильную форму. Пожалуй, действительно, похоже на арку. Неужели на арку? Едва ли! Но если это арка…
Все трое через мгновение оказались в воронке. Мелкий пепел сползал из-под ног в дыру. Перед ними открывался таинственный коридор, совершенно черный вдали.
Пришлось зажечь фонарики на шлемах. Неяркие желтоватые лучи вырвали из черноты подземную галерею. Искусственную или природную? Не проплавлен ли этот ход? Чем? Лавой? Едва ли лава текла так прямолинейно.
Нет сомнения, нет сомнения, разумные существа поработали здесь.
Сердце Надежды билось неровно. Какая-то важная тайна откроется сейчас. Что они увидят? Комнату жителей Фаэтона? Книгохранилище с учебниками всех наук, даже неведомых на Земле. Может быть, высеченную на мраморных досках летопись, подробную историю катастрофы, каменное письмо или кинописьмо к ним-далеким пришельцам. Может быть, какие-нибудь могучие машины, лучше всего — радиопередатчик, способный послать сигнал на родную Землю.
Гадать пришлось недолго. Коридор закончился лестницей, за лестницей оказался дверной проем. Дверь, сорванная с петель, валялась на дороге. Три луча направились в темное помещение, скользнули, по низким каменным же полкам, на которых пачками лежали металлические листы…
Что за листы, зачем? Какие-то клеточки выдавлены на них. Металл желтый. Латунь, что ли?
— Да ведь это золото! — вскричал Ренис. — Черт возьми, сколько золота! — Он поворачивал голову во вес стороны, луч фонарика скользил по листам, листам, листам… — Черт возьми, наверное, они хранили тут золотой запас. Теперь мы богачи, миллионеры, миллиардеры, самые богатые люди на свете. Слышите, Надежда Петровна, самые богатейшие!
А у Надежды слезы стояли в глазах… Она всхлипывала, кусала губы, но ничего не могла поделать с собой. Слишком велико было разочарование. Огромные бессмысленные деньги, — вероятно, на Фаэтоне золото тоже было деньгами, — на которые не купишь ни одного глотка воздуха, даже кусочка хлеба, даже секунды жизни…
— Деньги — всюду деньги, — твердил Ренис в упоении. — Золото — это цифра в чистом виде, овеществленная цифра, мечта, имеющая вес. Чего же стоят все ваши речи, Надя? Вы уверяли, что капитализм обречен на гибель, и вот пожалуйста: что мы видим в космосе? Капитал. Золотой запас. Деньги.
— Пример Фаэтона ничего не доказывает, — возражала Нечаева. — Капитализм — обычная стадия в истории, на многих планетах можно будет встретить эту стадию. И золото ничего не доказывает еще. Золото будег нужно и при коммунизме. Это могли быть листы, приготовленные для лабораторных приборов. А еще вероятнее, здешнее общество было похоже на Древний Египет или на Перу. Ведь до железного, до бронзового века народы пережили золотой век. И тогда золото было не деньгами, а просто металлом. Я думаю, мы застали золотой век на Фаэтоне.
И даже у Роберта возникла своя теория — самая научно-фантастическая. Роберт думал, что на Фаэтоне побывали путешественники с далеких звезд, устроили тут ремонтную космическую станцию, добывали металлы, среди них и золото: нержавеющий, красивый, гигиенический материал для мебели, для посуды, для приборов, для перегородок, для умывальников и канализационных труб.
— Космические путешественники не тесали бы камень, они выжгли или высверлили бы подземелье, — говорил Ренис-дядя.
Роберт смущенно замолкал. Нечаева подсказывала ответ:
— Они могли использовать старую пещеру.
И сама же возражала себе:
— А город? Город с кварталами у залива. Зачем космическим путешественникам кварталы?
— Египтяне ставили свои города у рек. Это был речной период истории, — напоминал Ренис.
— А жители древнего Крита?
Спорили. Рассматривали золото. Ощупывали плиты, искали инструменты, опять спорили. Сошлись только на одном: поиски надо продолжать. Должны быть другие камеры. Простукали стены, переложили золотые листы, простукали пол. В одном углу отзвук был гулким. Начали долбить там стену. Наконец, открылась щель, Роберт первый втиснулся в коридор. Опять тьма, завалы камней, повороты. И тупик. Что там, за глухой стеной?
Ренису виделись новые пачки листов, груда самородков, сундуки с драгоценными камнями — ценности, ценности, деньги, деньги, деньги.
Надежде представлялась гробница фаэтонского царя, подобие тайной гробницы Тутанхаммона. Короны, браслеты, золотые щиты и латы, груды узорной посуды, тяжеловесный саркофаг и портрет фаэтонца (похожи ли они на людей?). И букетик цветов, положенный молодой женой (полевые цветы положила Тутанхаммону его подруга). А главное — рисунки, рисунки, рисунки. Быт фаэтонцев, фаэтонцы пашут, сеют, добывают и плавят золото, отливают шлемы и латы…
А Роберту мнилось самое заманчивое: склад-мастерская космо