— А кто это был? — спросил Егор.
— Всякое бывает, надо быть предельно осторожным.
— Он мне еще блок обещал принести! — неожиданно громко сообщил веселый Гата и подмигнул Егору сразу двумя глазами. Землис вздрогнул. Акцентируя на каждом слове, он крепко произнес:
— Все. Забыли об этом!! Никто. Не приходил. Беги-ка, Гата, поиграй лучше с соседскими ребятишками.
— Я не буду с ними играть, — заупрямился Гата. — Они… п-пакость.
— Так нельзя говорить!
— Они п-пакость…
Землис сверкнул очами. Он вытащил для Егора сухую одежду, показал месторасположение душа, а сам повел куда-то бедного ребенка.
«Так, — подытожил Егор, подставляясь под струи горячей воды и одновременно стягивая с себя намокающий костюм. — То, что я до сих пор видел — это мизер. Мир сложен и мне предстоит еще увидеть немало разноцветных граней его, кричащих со всех сторон: вот он я какой, Мир, не такой, каким ты его представлял». Прозрачные струи низвергались на голову, шею, плечи, прожигали тело и уходили по отводящим каналам пола. Он докрасна растерся намыленной вихоткой, ополоснулся и вырубил воду. Теперь он чувствовал себя совершенно другим, освеженным человеком.
Он оделся и вышел в общую комнату, занавешенную шторами. Тяжело гудели невидимые трансформаторы. Разумеется, в проеме двери тотчас же возник ребенок Гата с заговорщицки состроенной рожицей. Егор показал ему язык и уже через мгновение они сидели в уголке тахты чуть ли не в обнимку.
— Ловко ты нас провел, а? — пихнул его в бок Егор. — Только зачем было потолок пачкать?
— Говорю тебе, это Курвис приходил!
Курвис, со слов Гаты, получался без лица и с разным ростом (?). После этого разговор о мистических следах в прихожей скатился на различия между хорошими людьми и плохими. Гата все не мог взять в толк: как жирный бородатый Скруци мог быть одновременно хорошим папиным другом и не выполнять своих обещаний, а также беспросветно дуть вонючее пиво.
Тут грозно забарабанили по окну. «И-ой!» — воскликнул мальчик. — Тсс, — дыхнул он в Егора, приложив палец к губам, — тихо! — потом на цыпочках прошелся запереть дверь в комнату, выключил искусственный свет, все так же на цыпочках приблизился к окну и неслышно отдернул шторину. Упали потоки света. За окном двигалась расплющенная стеклом рожа, старавшаяся заглянуть внутрь комнаты.
— Гата! — сердито шепнул Егор.
Малыш плеснул в ладоши, одной рукой схватился за рот, а другой за животик, плечи задрожали. Он зашелся кругом и чуть не упал, он насмехался.
— Ну-ка прекрати! Мигом включай свет! Или мне?
— Не, — еле выдохнул тот, задыхаясь безудержным смехом. — Гляньте, и затрясся сильнее, тыча пальцем в сторону изогнутого стеклом носа.
Под Егором скрипнула половица, а вдалеке, даже, пожалуй, где-то в лесу глухо залаяли собаки. Человек, пытавшийся заглянуть внутрь комнаты, вздрогнул, убрал руки с висков и выпрямился.
— Сосед! — крикнул он неожиданно плаксивым женским голосом. — Ты дома? Приходи на сходку к Найле вечером, а? Слышишь? — и сразу пошел вон из поля зрения, куда-то за угол.
— Все испортил! — топнув ножкой, воскликнул дикий малыш.
— Как тебе не стыдно! Ай-я-яй. Уши отодрать мало.
— Сам ты… — отчетливо обрезал малыш и молнией исчез из комнаты.
И тишина. Беспристрастно гудит трансформатор. Пусть. Все равно тишина — тишина, от которой никуда не спрятаться. Когда рядом был лесник, не было так одиноко. Надо чтобы кто-то всегда стоял рядом. А лучше — шел. И тянул тебя за собой.
«Душно. Почему так душно? Наверное мир такой — душный. Противный мир. Чужой.
Я ненавижу этот мир!
Господи!»
Из-за гардины на пол шуршали потоки сладкого солнца — с улицы, где лес и люди, — а значит непонимание, — и драки, и эволюции, и революции, и жизнь. Та ли это жизнь, настоящая?
«Господи! Смилостивься!
Одиночество.»
Егор прислонился лбом к теплому дереву стены. И вдруг на него опять нахлынуло ЭТО…
… Магистр бесшумно сел на траву, чтобы барашки волн доставали до его ног, и взглядом показал мне усесться рядом. Я уселся и мы долго молчали. Он хотел что-то сказать, а я многого чего хотел спросить у него. Но мы молчали. Взвешенный, пропитанный пряностями воздух звенел всеми, даже бесконечно высокими обертонами. Наконец Магистр пошевелился. «Все мы, — тихо сказал он. — пленники, живущие в составе НАСТОЯЩЕГО, несущемся с дикой скоростью по рельсам Истории. Его пассажиры могут смотреть в окошко, иногда замечая: «Как быстро убегают холмы!», а иногда восклицая: «О! Полыхающий пурпуром в отсветах горящего солнца пролесок — я его никогда раньше не видел, разве что это было до моего появления.» И мы все живем в этом поезде, не смея выйти наружу пощупать истинную природу проносящихся вдали вещей, мы боимся того, ИНОГО мира, с ужасом взирая на повелителей скорости — фениксов, с легкостью парящих в выси над нами, одним мановением крыла обгоняющие задыхающийся наш паровозик. Они хохочут, глядя на жалких узников; — и многие из нас, не выдержав манящей мечты, прыгают… но, не умея летать, падают с откоса и отстают. Навсегда…»
И опять мрачная тишина. Ну хоть бы лесник пришел что ли. И это жуткое царапанье в печной трубе. Э-эй! Кто там лезет по дымоходу? Не шути! Ну, черт возьми!
Егор стал наклоняться для того, чтобы заглянуть в темное отверстие топливника камина. Брюки зашуршали и он вздрогнул от этого внезапного шороха, его словно окунуло одновременно и в жар и в лед. Он почти упал на колени и заглянул в чернильное отверстие, пугающая темнота которого настораживала. Бу-бу-бу, — бубнило в колодце трубы. Наверное бурчал домовой, а может быть переговаривались за стенкой. Егор приблизил голову к камину. Еще ближе. Его объял подсознательный страх того, что могут схватить за волосы, или откусить голову, или проткнуть глаза. Это надо пересилить. Ведь там же никого нет, — что за худобу должен иметь человек, чтобы пролезть через трубу. Но эти звуки. Невероятно! Ну кто там — иди сюда, по-мужски поговорим. Стоп!! Крыса… или голем — прыгнет сверху и вцепится в нос, — и ведь точно в штаны наделаю. Темнота какая!
Вдруг Егор испугался всамделишно — на него смотрел горящий немигающий глаз. Сердце бешено заколотилось в груди. Глаз стал расширяться. Свет включить!!! Свет!
— Как-то не верится, Нитус, что это сделал он, — послышалось из-за двери и сразу потянули за ручку. — Гха, здесь тоже нико… — тут Землис, голос которого и был слышен, совершенно, кажется, того не ожидая, увидел сидящего на корточках Егора. Егор встал, отряхнул брюки, виновато включил свет. Как-то болезненно вдруг стало ойкать в области живота. Из-за спины Землиса выступил Нитус.
«…Железным кулаком перебить всю сволочугу!..»
— Я…
— О, простите, что я на вас подумал, — как можно извинительнее сказал лесник. — Это не вы были. И молиться мы вам помешали…
Егору стало неловко.
— Это там в трубе шуркало, вот я и решил посмотреть…
— О, не обращайте внимания, это мой звереныш. Но видите ли в чем дело, я только что обнаружил, что меня обворовали: вынесли из сарая бензопилу, генератор энергии и еще кое-что, «по мелочи», а вас, Егор, нигде не было и я подумал… Прошу, конечно прощения!
— Не может быть! — только и смог выговорить Егор.
— Сами вы ничего подозрительного не заметили?
— Нет. Мы с Гатой вместе вначале были, а после прихода соседа он ушел. Сосед такой курчавый с тонким голосом, — звал вас на сходку к Найле.
— Церкул? — сразу насторожился Нитус.
— Кто угодно — только не Церкул! Кто угодно, но только не он. Никогда! Все же, видимо, кто-то с Восточной окраины.
— Как знаешь.
— Нет, нет, даже не думай.
— Тогда пошли пошерстим по окраинам!
— Знаешь, Нит, спасибо за помощь. Видимо вору эти вещи оказались нужнее. Бог с ним. Буду умней в следующий раз — навешу замков, собачку заведу как советовали.
— Ты что! Генератор — вещь! — возмутился Нит.
— Разживусь…
У Егора запершило в носу и он чихнул в обе ладошки, накрыв ими лицо. Опять стало неловко. Но самое удивительное было в том, что среди этих людей он совсем не чувствовал себя лишним. На равных. Один из них.
— Егор, — сказал Землис, — вы хотите пойти на сходку?
— А что там будет?
— Идите, идите, Егор, скучно не будет! — сагитировал Нит.
— Ладно, мы вместе и сходим.
Внушительный Нит напоследок кивнул им и исчез по своим делам; они остались вдвоем и сразу не о чем стало разговаривать. По коридору пробежал, топоча, Гата.
— Так вы, наверное, до сих пор не кушали? — ошеломленно спросил Землис. — Вперед, на кухню! На кухню!
…
Вечером они ходили на сходку к Найле. Приоделись, приумылись торжественностью усталость как рукой сняло.
Из Истории нам известно множество противопоставлений: нового старому, правого левому, ибо изначально нам не была показана тропа к рассвету. Тропу эту впоследствии и ее направление мы придумали сами, ориентируясь по некоторым вешкам (по нашему мнению — вешкам). Мы с завязанными глазами пытались, якобы, идти вперед, — при этом часто забуривались в чащу. Иногда удавалось выходить на просеку, или даже на шоссейную насыпь — ну и что! Идти становилось легче, но в ту ли сторону?
Одним из упомянутых противопоставлений были Светлоярск и Дубравная Слободка. Так называемые эффекты кучности (города) и общности (деревни), каждый из которых отражает одну из сторон человеческой организации. Город характерен тем, что все здесь находится под рукой, жизнь дешева и технологична, но тесна, а простота и свобода подавлены. Для Деревни характерны вольная жизнь, наличие большого свободного времени, но крайне низкая технологическая продуктивность. «В городе удобнее жить», проносится шорох ветра, и люди устремляются в город. «Город — это свалка и чугунный ритм жизни, — восклицают новоявленные властители умов, вдаль устремляющие взгляд, и люди, через года поняв мысль, бегут, бредут, выползают из городищ, нацеливаясь в Ауровилли и Дубравные Слободки. И так без конца, потому что нет среднего.