ую хвою поверх оставшегося от завтрака мусора.
— Все, вперед! — скомандовал Поэт и пошел.
— Подожди, — остановил Егор, — а разве в ту сторону?
— В ту, в ту, — быстро ответил Поэт. — Идем как шли.
— А я поэтому и спрашиваю, что до остановки мы брали на четверть круга правее.
Тот продолжал грузно идти.
— Поэт! — крикнул Егор, стоявший на месте.
Тот побагровело обернулся и внятно произнес:
— Замолчи! Идем как шли и не путай! — и пошел дальше, но, как показалось будто, помедленнее. Егор поспешил следом.
— Постой, Поэт, — он догнал его и тронул за плечо. — Я ясно помню, что мы шли в том направлении.
Поэт остановился и, улыбаясь, снял с себя рюкзак.
— Все, здравствуй, бабушка. Этого я боялся.
Егор непонимающе смотрел.
— А теперь не двигайся и внимательно вспомни, Егор, откуда мы пришли?
Егор не задумываясь указал рукой. Поэт показал в другую сторону.
— А вот я, брат, — сказал он, — насколько еще доверяю своей памяти, помню что пришли оттуда.
Егор все не понимал. Он был уверен. Впрочем что там, эта уверенность быстро таяла и вскоре как пшик исчезла. Теперь, напрягши память, он видел перед глазами только стволы, стволы и листву под ногами.
— А ты твердо убежден в своей правоте? — спросил Егор Поэта.
— Только без паники.
— Да уж, — сказал Егор.
— Без паники, я сказал! Мы не маленькие дети…
Справа раздался рык.
…
В мгновенье ока, без слов поняв друг друга, содрав неуклюжие рюкзаки свои с плеч, царапаясь и соскабливая кожу с рук и ткань с одежды, забыв про условности и усталости, они расторопно вскарабкались на соседние деревья до развилок сучьев с колотящейся грудью.
— «Кто это?» — «Тсс, тихо!» — «Ружье надо было брать!» «Бесполезно!» — Где-то поблизости — за полем зрения — неуклюже и деловито вытаптывали кусты. — «А по голосу кто? — спросил Егор, потому что ему не хотелось здесь сидеть. — Хищник?» Поэт не ответил. Тогда Егор поднялся еще выше, на удобный сук и достал из кармана измятый клочок схемы леса. Итак, где же мы теперь? Он повертел ее и так и сяк в руках, однако вскоре пришел к выводу, что не понимает в этих символах ни на полушку. Как будто бы схема говорила если и про лес, то не этот. По пути их следования там стояло: приблизительно на месте болота кружочек с четырьмя рисками; бурелом указан верно, но как-то странно, в виде частокола; а дальше вообще шел кавардак — перевернутый грузовичок, сердечко. Потом, наперерез всей схеме тянулась железная дорога, разветвляясь и упираясь одним концом в колючую проволоку тюрьмы, другим в подземный завод посреди тайги, а третьим круто поворачивая к Светлоярску. Ну и ладно, грустно подумал Егор, буду знать впредь, что человеку надлежит полагаться только на себя. Затем он слазил на верхушку дерева, но в вышине так ничего и не смог увидеть, кроме густой зелени. Тогда он слез обратно и позвал Поэта. Шепотом переговорив, они решили спуститься, по крайней мере на первый взгляд в кустарнике больше не шебутились.
— Наверное мумерага… или волкодавы, — произнес Поэт.
— Куда направимся?
— А почем я знаю — куда! Куда-нибудь.
Весь оптимизм его обратился мишурой. Егор сказал:
— Тогда пошли на то место, где завтракали. А если по солнцу определять — не помнишь как оно стояло к нам когда выходили?
— Не помню я ни фига, — психанул Поэт и как противный сел на землю и закрыл пальцами лицо.
— Поэт! — заорал Егор. Поэт не отозвался. Тогда Егор схватил его за руку и с силой дернул на себя. — Надо идти, чего мы здесь забыли? Надо идти!
Сам не в себе, совсем размякший Поэт поднялся и поплелся за Егором. До той поляны они ничего не придумали. Вдруг Поэт вскрикнул: «Ложись!» и повалился на Егора и они покатились в сырую ложбинку, переваливаясь друг через друга, а по стволам вдарил тугой автомат длинной очередью и пули срывали кору, злым рикошетом взрыхляя землю. «Ид-диоты… Сволочи…» задыхался Поэт и они вскочили и побежали, прячась за стволами, а пули все визжали и взрыхляли землю, а потом затихли и тогда они остановились внутри оврага и сокрушенно упали в песок. «Гады…» — бормотал Поэт и прикладывал мохнатый лист какого-то растения к ободранному запястью.
А потом их заели слепни и Поэт сказал: «Это был армеец, а значит город совсем близко». И они устало поперлись дальше по светлеющему лесу.
Вскоре вышли на широкий просек с железнодорожным полотном. Справа медленно выплыла угольно-черная морда паровоза и, сотрясая основы мирозданья, мимо них пронесся тягач с бесконечно длинным составом… Дуду-дудук… дуду-дудук… Они с трудом перебрались через крутую шлаковую насыпь с горячими рельсами и промасленными шпалами, и снова углубились в лес, но это уже был скорее не лес, а брошенная обросшая свалка. И когда они проходили мимо наваленной кучи мусора — кучи подпорченных пользованных артефактов, Егор странновато посмотрел на нее и задумчиво произнес: «Гомосапиенс».
Они вышли прямиком на могилки, откуда их прогнал разъяренный сторож с увесистой метлой, а расхрабрившийся Поэт с ним чуть не подрался. За кладбищем неожиданно лес кончился и с высокой горы, на край которой с бетонным парапетом и крутым зигзагообразным серпантином лестниц они вышли, им открылся широкий, слегка задымленный вид Светлоярска.
Город! Какое шикарное и избитое слово! Попробуйте его на вкус и вы почувствуете соседство роскоши и нищеты, любви и мизантропства, интеллекта и варварства, прямоты и ханжества, целомудрия и разврата. Это Город!
Вдосталь налюбовавшись видом, стали неторопливо спускаться по истертым ступенькам вниз. Сегодня они победили. Что-то будет еще завтра, а сегодня они достигли цели.
— Значит так, — сказал Поэт, — вот тебе мой адрес и номер телефона, при случае ты легко найдешь меня. А сейчас доставай твой адрес, я провожу.
Но они так и не успели добраться до места засветло, ночь заступила на пост слишком стремительно. Долго-долго катились они по большому, одетому в каменный панцирь городу, тряслись в переполненном трамвае и дважды делали пересадку, ехали с окраины на окраину — дальний свет! А в черные окна трамвая и автобуса виднелись черные остановки с черными людьми, и ожесточенная драка на тротуаре, и язычки огней над черными трубами электростанций, и черная громада комбината, и ищущие фары ревущих машин. Расспросив с дюжину шарахающихся в сторону людей, наконец нашли нужный дом и квартиру. Звонок не работал и они постучались в металлическую дверь.
— Черт попутал ночью явиться, — сказал Поэт.
Постучались громче. В прихожей зашаркала обувь и хрипло осведомились: «Кто?» Они как могли объяснили, а пролеты подъезда гулко игрались их словами. С той стороны чертыхнулись и тогда дверь чуть приоткрылась — в ладонь на цепочке — и выглянула угрюмая физиономия.
— Слушаю!
— Мы… Ну вот… — сказал Егор и просунул в щель рекомендательное письмо. Физиономия исчезла и в прихожей стали шушукаться.
— «А почему мы должны его пускать!.. Вдруг он проходимец…» — «Но письмо же от Землиса!» — «Не знаю, сам решай. Еще не хватало…»
Шушуканья стихли до полушепота и перестали быть слышны. Минуты через три-таки вопрос был решен в пользу Егора. Дверь распахнул мужчина в панталонах и сказал: «Заходите. Меня зовут Минилай, а супругу Виолией».
— Ну тогда я пошел, Егор, — сказал Поэт. — Бывай себе.
— Эй! — сказал мужчина. — Да вы сдурели, видать. Заходите тоже — ночь на дворе. Заходите, заходите!
Глава четвертая
Егор бесшумно соскочил с постели и открыл форточку. В комнату ворвался грязный воздух, сжавший лёгкие, но он постарался представить себе, что это прелестная утренняя свежесть и это ему почти удалось. Он стал делать зарядку. Поэта не было — постель Поэта белой грудой покоилась на тёмном полированном столе. В соседней комнате нехотя и привычно переругивались: «Хватит валяться!» — «А что?» — «Ну ничего себе! А зачем отгул брал?» — «На дачу съездить.» — «На дачу съездить! — язвительно передразнивал женский голос. — Нормальные люди с рассветом встают, а он, видишь ли, на фильмы всю ночь глаза пролупит, на порнографию всякую, а утром до обеда дрыхнет.» — «Не ворчи, старуха. Кто рано встаёт — торчит в пробках» — «Не надо ля-ля! А сам хочешь обеденного часа пик дождаться? Знаем — чтобы вообще никуда не ехать. Семья побоку. А ну, марш за машиной!» Скрипнула кровать и через десять минут с хлопотом закрылась парадная дверь. Егор представил себе, как сейчас Минилай будет жаться в издёрганных транспортах, добираясь до гаража злополучные три-четыре остановки — ни туда, ни сюда… Он доразмял суставы и мягко вышел умываться.
В дверях он столкнулся с Виолой. «Ой, — испуганно вскрикнула она и отшатнулась. — Это вы?.. Доброе утро».
— Доброе утро, — сказал Егор не своим, ещё не проснувшимся голосом и вдруг поразился большим манящим глазам.
— Я вам кофе сделаю, — очень ласково сказала Виола. — Ладно? Вы пока умойтесь. А ваш друг уже давненько прогуляться ушёл, должен вернуться.
И точно, о ком вспомни… Гулко пробарабанила дверь и они впустили Поэта.
— Очереди! — первым делом сообщил он. — Везде скопления, толпы, — не протиснуться. Как муравейник, честное слово. Ох, совсем по-другому стало.
— А куда ты ходил? — спросил Егор и закрылся в ванной.
Потом они завтракали, в основном молча. Виола зачарованно глядела на Егора, Поэт на Виолу, а Егор перепрыгивал взглядом с подоконника, заставленного цветочными горшками, на тарелку с серой комковатой кашицей, хрумкавшей на зубах.
— Манка подорожала, — в никуда сказала Виола. — Цены растут, категории растут, как жить будем — не представляю.
— Вот смешно, — встрепенулся Поэт. — Рассудить, так счет должен начинаться с первой категории — тухлая пища, и с улучшением качества увеличивать номер категории. С развитием прогресса мы должны придумывать все большую и большую чистоту продукта. А у нас — посмотрите! — есть первый сорт, арифметически улучшать вроде бы некуда, а ухудшать еще как! До тридцатых и сороковых категорий, как в Багадаге — мне сегодня сказали.