первые, у них длинные клешни, и они ловко ими размахивают, задрав вверх брюшко.
От когда-то изолированных семей ничего не осталось. Уховертки-матери, закончив воспитание потомства, погибли, и их трупы кое-где сохранились под камнями. Покрытые белыми грибками, они стали неузнаваемыми. Молодые уховертки разбрелись повсюду и, забираясь на день под камни, собираются большими скоплениями, так же, как в детстве, они сообща дружно поедают травинки. Но добычей провианта, когда не стало родительниц, занимаются все. Тут же вместе с уховертками пристраиваются к еде и маленькие кургузые чернотелки. Их никто не прогоняет от общего стола, по всему видно, что между чернотелками и их квартирантами существуют дружественные давние отношения. Ночью все многочисленное население уховерток выползает наружу.
Лето выдалось дождливое и холодное. Очень давно не было такого прохладного лета. Солнце было редким гостем ущелья. Многие травы продолжали летом цвести по-весеннему, многие насекомые запоздали в развитии. От недостатка тепла уховертки были вялыми, сонными, продолжали держаться скоплениями и, судя по всему, не собирались откладывать яички и обзаводиться детьми. Успеют ли уховертки подготовиться к зиме? Ведь для этого надо не только отложить яички, но и дождаться, когда из них выйдут маленькие уховертки и хотя бы немного их воспитать. Обычно насекомые приурочены зимовать в строго определенной стадии. Зима — суровое испытание.
Мой последний визит в ущелье уховерток был в начале осени. Поблекли склоны ущелья, и не стало цветов и сочной зелени. Как теперь живут уховертки? И я вижу, что под плоскими камнями пусто, уховертки, а их было здесь многомиллионное общество, куда-то исчезли. Неужели улетели?
Уховертки редко пользуются крыльями. Они тонкие, прозрачные и очень компактно сложены под маленькими покрышками на груди. Раскрыть такие крылья нелегко. Для этого уховертка использует свои клешни. Загнув их на спину, она помогает крыльям высвободиться из-под покрышек. Наверное, все уховертки покинули ущелье на крыльях, перелетели туда, где теплее. Значит, не будут в этом году зимовать уховертки в ущелье Карабалды. Кто знает, сколько пройдет лет, прежде чем они снова заселят это ущелье, бывшее раньше для них таким хорошим.
Прошло много лет. Я часто встречал уховерток в природе. Большей частью эти встречи были неприятными. Помню, как на берегу реки Или в жаркую душную ночь, когда небольшой дождь заставил нас покинуть полога и перебраться в палатку, в ней до утра нам не давали спать уховертки. Они всюду бесцеремонно ползали, забирались на тело, пытались проникнуть в нос, в уши.
В другой раз на озере Балхаш мы остановились на ночь на низком берегу, поросшем травой. Здесь кишели уховертки. Они забрались во все наши вещи, в ящики с продуктами, рюкзаки и спальные мешки. Балхашские уховертки, хотя и принадлежали к тому же виду Riparia fedchenco, оказались удивительно агрессивными и, добравшись до кожи, чувствительно щипались. После неудачного бивака несколько дней нам пришлось избавляться от непрошеных гостей, отправившихся с нами путешествовать.
И еще вспоминается одна интересная встреча с ними. После долгих странствований по жаркой пустыне перед нами неожиданно на ровном месте открылся глубокий и обрывистый каньон в красных глыбах, столбах и нишах. На дне его виднелась темно-зеленая полоска тугаев. Как оказалось, это был каньон реки Темирлик.
В каньон вела дорога. Каким раем нам показалось царство трав и деревьев, глубокая тень, влага, прохлада и шумящий веселый и прозрачный ручей! Здесь на большом развесистом лопухе я увидел уховертку. Она сидела неподвижно, наполовину свесившись в каморку, образованную молодыми распускающимися листьями и, казалось, спала. Вокруг нее прикорнули маленькие уховерточки. Было более восьмидесяти братьев и сестер, все одинаковые, черные, с короткими щипчиками-клещами. Лопух для них служил родным домом. Там, где черешок листа прилегал к стволу, в узкой и полузакрытой щелке они мирно спали кучками, и лишь немногие бродили по растению и грызли пушок, покрывавший листья, пили сок из них.
Уховертки, видимо, давно жили на лопухе. На нем они родились, вместе с ним росли, об этом можно было догадаться по черным точкам испражнений, разбросанным всюду, особенно в местах отдыха.
В самой нижней и старой щелке виднелись длинные щипчики и остатки оболочки брюшка уховертки. Это, наверное, был отец, погибший от старости, который по существующему обычаю был съеден многочисленными детьми.
По-видимому, уховертки ночью спускались вниз со своего многоэтажного дома и бродили по земле, неизменно возвращаясь обратно под родительский кров и опеку, хотя, возможно, пока подобные вольности разрешались только матери. Жизнь на лопухе имела свои особенные законы, которые отличались от законов жизни под плоскими камнями ущелья Карабалты. Я пересмотрел множество лопухов, но больше не нашел на них уховерток. Видимо, в разных местах они, смотря по обстановке, меняют свои обычаи, не совсем правы те, кто полагает, что жизнь насекомых управляется только трафаретными правилами унаследованного инстинкта. Не так уж и консервативен этот инстинкт.
О многих понемногу
Расцвели тамариски, и узкая полоска тугаев вдоль реки Курты стала совсем розовой. Лишь кое-где в эту яркую ленту вплетается сочная, зеленая, нет, даже не зеленая, а изумрудная листва лоха. За полоской тугаев видны оранжевые пески. Я перебираюсь к ним через речку, собираясь побродить по барханам.
Весна в разгаре, и птицы славят ее, наполняя песнями воздух. Звенят жаворонки, неумолчно распевают удоды, послышалось первое кукование. Но весна сухая, травы стоят хилые, почти без цветов. Песчаные бугры тоже без цветов. Впрочем, набухли бутончики песчаной акации, скоро украсятся цветами и джузгуны. Им сухость нипочем. Длинные корни растений проникают глубоко в землю за живительной влагой.
А жизнь кипит, несмотря на засуху, постигшую землю. Всюду носятся ящерицы, степенно на ходульных ногах вышагивают черепахи. Теперь, став редкими, они изменили поведение, стали более осторожными, боятся человека, самые несмелые ползают даже в сумерках да ночью.
На песке масса следов зайцев, больших песчанок, тушканчиков, ежей, лисиц. Снуют светло-желтые муравьи-бегунки, ползают жуки-чернотелки, скачут кобылки. Из-под ног выпархивает жаворонок, ковыляет в сторону, хохлится, припадает на бок, притворяется: под кустиком в глубоком гнездышке лежат его пять крапчатых яичек. Солнце накаляет песок, он жжет ноги через подошвы ботинок; синее небо мутнеет в дымке испарений. Барханы, похожие один на другой, бесконечны и однообразны. Но вот глубокое понижение между ними, и на самой его середине весь в цвету сияет фиолетовый кустик астрагала, нарядный, яркий. Растение источает нежный аромат, и не простой, а какой-то особенно приятный и необыкновенный. Быть может, мне так кажется в этой раскаленной жаркой пустыне!
Участь кустика печальна. Его облепили со всех сторон прожорливые жуки-нарывники, гложут венчики цветов, торопятся, будто соревнуются в уничтожении растения. Для них кустик — находка: весна ведь так бедна цветами.
Еще жужжат разные пчелы, мухи. Крутятся желтые бабочки-толстоголовки, грациозные голубянки. Им всем не хватает места, они мешают друг другу.
Я присматриваюсь к пчелам. Какие они разные! Вот серые с ярким серебристым лбом. Он светится, как зеркальце, сверкает отблесками. А вот черные в белых полосках. Самые большие пчелы — желтые, как песок. В тени примостился черный с красными полосами паук. Он очень занят: поймал серую пчелку и жадно ее высасывает. Этот заядлый хищник подкарауливает добычу только на цветах. В общество насекомых шумно влетает оса-аммофила. В своем черном одеянии она кажется такой яркой в мире сверкающего солнца и света.
Но вот у кустика повисает, будто раскаленный оранжево-красный уголек, пчелка. Никогда в пустыне не встречалась такая яркая. У нее среди ровных, как палочки, усиков торчит длинный хоботок. Надо ее изловить. Но взмах сачком неудачен, и раскаленный уголек так же внезапно, как и появился, исчезает за желтыми барханами.
Теперь покой потерян. Как забыть такую пчелку? Глаза ищут только ее, больше, кажется, нет ничего интересного в этой пустыне. Но на кустике астрагала крутятся все те же самые нарывники, бабочки, мухи да разные пчелы.
Если встретился один кустик астрагала, то должны быть и другие. Я торопливо хожу с холма на холм и не нахожу себе покоя. Солнце же все выше, и жарче барханы. Долго ли мне мучить себя в поисках, не лучше ли все бросить и поспешить к биваку.
Но вот в струйках ветра почудился знакомый аромат. У меня теперь есть ориентир. Я иду против ветра, забираюсь на вершину бархана и, наконец, вижу то, что искал: весь склон бархана фиолетовый от цветущего астрагала. Вот так же, наверное, как и я, по запаху, насекомые разыскивают цветущие растения.
В большой пустыне без такого ориентира не выжить. Многие цветы астрагала уже опали, засохли, ветер смел их в ямки темно-синими пятнами. Какое на цветах ликование насекомых, какой гул крыльев и пиршество многоликой компании, опьяневшей от запаха сладкого нектара и вкусной пыльцы!
Наверное, здесь я найду мою оранжевую пчелку! И действительно: я вижу раскаленный уголек среди фиолетовых цветов, а мгновение спустя он жалобно плачет в сачке. Но в морилке я вижу не пчелу, а муху-тахину, хотя и такую же сверкающую и яркую, но в длинных жестких черных волосках.
Не беда, что вместо пчелы попалась муха. Она тоже интересна, наверное, не случайно наряжена в такой же костюм, желает походить на того, кто вооружен жалом. Теперь красная пчелка вдвойне интересна, раз у нее есть подражатели. Надо продолжать поиски. Но пчелка редка. Нет ее среди массы беснующихся насекомых. Как будто раз мелькнула — даже сердце екнуло в груди — и исчезла. Может быть, показалось?
Но вот, наконец, яркий комочек жужжит над синим цветком, застыл в воздухе, переместился в сторону, примчался прямо ко мне и повис перед глазами.