На каждом шагу встречались разные насекомые. Вот громадный ктырь уселся на веточке, пожирая кобылку. Вот его родственники, крошечные ктыри, сидят на земле, сверкая большими выпуклыми глазами. Как ягодки красовались красные в черных пятнах божьи коровки, уплетая толстых и ленивых тлей. Слышалось тонкое жужжание крыльев осы-аммофилы. Парализовав гусеницу, она принялась готовить норку для своей очередной детки, используя своеобразный вибратор. В бешеном темпе носилась над землей пестрая оса-сколия, исполняя сложный ритуал брачного танца. По травинкам, не спеша и покачиваясь из стороны в сторону, как пьяный, пробирался молодой богомол, высматривая большими стеклянными глазами на кургузой голове, зазевавшегося насекомого.
Всюду копошились насекомые. Они собрались сюда, будто на Ноев ковчег, спасаясь от катастрофической засухи в умирающей пустыне.
Среди этой ликующей братии, не торопясь, бродили маленькие и толстобрюхие жабята, лениво, на ходу, как бы нехотя смахивая с травы в свой объемистый широкий рот зазевавшихся неудачников. Иногда жабята выскакивали из-под ног целыми стайками и неторопливо разбегались в стороны. Некоторые, увидев меня, прежде чем скрыться, на всякий случай оставляли позади себя мокрое пятнышко. В одном месте шевельнулась трава, и поползло что-то большое. Я догнал, посмотрел: осторожная гадюка попыталась избежать встречи с человеком. Она забрела сюда не случайно: вот сколько добычи для нее, предпочитающей кобылок любой другой пище.
Видный издалека небольшой серый камень давно привлекал мое внимание. Как он сюда попал? Случайно? Вдруг я заметил, что он шевельнулся. Это, оказывается, молоденькая черепаха пожаловала в этот оазис. Мигая глупыми подслеповатыми глазами, она вовсю уплетала сочную зелень. Все ее родичи давно зарылись в норы, заснули до следующей весны, а эта, вопреки принятой традиции, продолжала предаваться обжорству.
В этих джунглях растительности незримо, на самой земле, копошилось величайшее множество мелких насекомых: крошечных трипсов, мушек, комариков, жучков. Их было здесь так много, что казалось, если собрать сюда энтомологов разных специальностей, всем бы нашлась работа, каждый для себя составил бы удачную коллекцию. Это был настоящий, хотя и крошечный заповедник! И в этом изобилии форм и красок время летело быстро и незаметно.
Но пора было спешить к машине. Едва мы расстелили тент и приготовились завтракать, как на него сразу уселось множество крохотных кобылок, не преминувших занять место на свободной площади. На дужке чайника угнездилась большая светло-зеленая стрекоза. Посидела немного и улетела: уж очень горячим ей показался чайник. Появились крохотные мушки и закружились в погоне друг за другом, устроив подобие веселого хоровода. Тент им очень подошел для этого занятия. Слетелись большие мухи. Они бесцеремонно полезли в кружки, миски, садились на ложки, вели себя самоуверенно и нагло. Когда же мы собрались продолжать прерванное путешествие, они забрались в машину, проявив удивительную проворность, и без промедления принялись слизывать капельки пота с наших лиц.
С сожалением мы тронулись в путь. Оглянувшись назад, я бросил последний взгляд на сверкающее зеленью пятно среди желтой пустыни, на зеленый оазис с живущими в нем насекомыми.
Что может быть чудесней заброшенных и слабонакатанных дорог в незнакомой местности! Все ново, неожиданно, за каждым холмом ожидает что-нибудь интересное. Вот и сейчас после скалистых угрюмых гор пустыни, каменистых ущелий с испуганно бегущими по осыпям кекликами, настороженно выглядывающими из-за вершин рогатыми архарами внезапно открывается широкая долина со змейкой желтых прошлогодних тростников. Здесь проносятся стремительные чирки, неохотно поднимаются с земли журавли, присевшие отдохнуть после долгого пути на северную родину.
Дорога упирается прямо в ручей. Воде мы рады: можно пополнить иссякнувшие запасы в бачке, очистить от грязи и пыли машину. Ручей в тростниках немалый, и сейчас, весной, он предстал перед нами во всей своей мощи. Поэтому радость поездки омрачается заботами, потому что я знаю по опыту, что прежде чем выйти из ущелья, дорога должна пересечь ручей несколько раз и, кто знает, сможет ли наша машина пересечь его. Приходится разуваться и лезть в холодную воду.
Дно здесь каменистое, а вода выше колен. Трудно будет проехать это место. А дальше может быть еще хуже. Обидно возвращаться обратно. Наспех разбив палатку, мы отправляемся на разведку, обследуем броды, тщательно осматриваем объезды, убираем с пути большие камни. В прозрачной воде мелькают стайки рыб. На отмелях, где вода теплее, греются водяные ужи. Ущелье то широко расходится, то сужается, и тогда черные скалы подступают к самой воде и тростникам. Но вот ущелье становится совсем широким, ручей уходит влево, дорога идет по высокому правому берегу. Разведка закончена, нам предстоит пересечь шесть бродов.
Прежде чем вернуться к биваку, мы забираемся на вершину горы и смотрим на выход из ущелья в ту сторону, куда бежит ручей: на обширную пустынную равнину, уходящую на сотни километров к едва различимой полоске горизонта, задернутой сизой дымкой. С горы хорошо видно, как много всюду красно-оранжевых тюльпанов, ярких красных маков и ревеня Максимовича с громадными плоскими листьями. По небу плывут кучевые облака, по бескрайней желтой пустыне тихо ползут от них синие тени. У выхода из ущелья синяя тень заползает на черную гору, а там, где она была раньше, появляются какие-то светло-желтые пятна.
— Сайгаки! — с возбуждением восклицает Николай.
Пятна как будто слегка передвигаются с места на место, сходятся вместе, расходятся в стороны. Может быть, просто светлые камни кажутся живыми? Надо посмотреть подольше, тогда все выяснится. Но тихо подплывает еще одна синяя тень и закрывает пятна.
— Определенно, это сайгаки, — заверяет мой спутник.
Солнце стало клониться за горы. Пора торопиться обратно, чтобы по теплу перейти через холодную воду.
Так мы и не узнали в тот день, что это были за пятна, и, конечно, никто из нас не подумал, что это одноногие скакуны. Впрочем, мы тогда о них ничего не знали.
Первая половина дня ушла на переправы, к выходу из ущелья мы добрались только к обеду. Здесь ярко светило солнце, тюльпаны казались маленькими язычками пламени, пробивающимися из земли. Кое-где большие листья ревеня захватили дорогу и скрипели под колесами машины. А там, где вчера почудились сайгаки, стояли в цвету высокие илийские ферулы.
Ферулы — замечательные растения. Толстый их стебель с блестящей поверхностью, не утончаясь и не ветвясь, шел от земли до вершины и заканчивался развесистой, круглой, как шар, шапкой мелких веточек, усыпанных желтыми цветами. Каждый цветок нес широкий рубчик. Снаружи стебель был покрыт тонкой, но прочной оболочкой, внутри же заполнен очень пористой и легкой белой тканью. Все растение, вырванное из земли, очень легкое. И как только оно удерживается в почве, когда в пустыне разгуляется ветер! Ферула илийская — типичное растение пустыни, развивающееся в короткое время только ранней весной, как и красные тюльпаны, маки, ревень Максимовича и многие другие растения. Семена этого растения обладают ценным свойством увеличивать отделение молока у коров.
Цветы ферулы издают сильный и приятный аромат. На этот запах слетаются насекомые пустыни. Тут пчелы, осы, наездники, мухи, жуки, бабочки. Весь этот многоликий мир насекомых жужжит над желтой шапкой цветов, сверкая разноцветными нарядами. Когда налетает ветер, желтые цветы слегка вздрагивают, потревоженные насекомые поднимаются роем и толкутся в воздухе.
Вскоре мы расстались с ферулой. Но не навсегда. Пришло время второй встречи. Она произошла в разгар жаркого лета.
Над пустыней висело ослепительное солнце и нещадно обжигало сухую пыльную землю. Горный ручей в ущелье, который доставил нам столько хлопот в начале прошлого лета, неузнаваемо обмелел. По сухим тростникам прогулялся кем-то пущенный огонь, а на месте сгоревших растений выросли новые, пышные, зеленые тростники с серебристыми метелочками. Над тихими мелкими заводями реяло множество синих и зеленых стрекоз-стрелок, беспрерывно подлетали к воде страдающие от жажды осы, пчелы и мухи. В густых тенистых зарослях спрятались комары и замерли в ожидании прохладной ночи. Даже почуяв нас, они не рисковали вылетать из своих укромных уголков, слишком жарко и сухо было для этих любителей прохлады и сырости.
Пустыня выгорела, как-то не верилось, что еще недавно она была покрыта яркими цветами тюльпанов и маков. Большие листья ревеня высохли, ветер их поломал и разметал, как клочки бумаги. Куда же делась красавица ферула? Она куда-то исчезла, и только обрывки сухих листьев кое-где застряли на редких кустиках солянки боялыша. Неужели кто-то заготовил ее как топливо или еще для чего-нибудь? Вряд ли она могла пригодиться путнику и для костра, ведь от большого и очень легкого растения мало тепла.
Налетает ветер, шуршит сухими коробочками семян, поднимает в воздух сухие обрывки листьев ревеня, взметывает их вверх и несет по пустыне к горам.
— Скачет, кто-то скачет, смотрите! — кричит Николай.
То, что я увидел, было неожиданным. Не сайгаки неслись по пустыне, не лисица выскочила из-за пригорка. Через кусты боялыша, перекатываясь по ветру на круглой шапке высохших пружинящих ветвей, мчится ферула. Вот она уткнулась в кустик, зацепилась за него и, влекомая ветром, повернулась боком, взмахнула в воздухе толстым стволом, уперлась им о землю, перескочила на одной «ноге» через препятствие и помчалась дальше. Опять на ее пути препятствие: снова взмах ногой, упор, скачки и стремительный бег.
Мы бросаемся на поиски одноногих скакунов, находим среди них еще не полностью вырванных ветром, а в глубоких ложбинах натыкаемся на целые завалы застрявших путешественниц.
Сухая ферула очень легка, несмотря на свои крупные размеры, кажется невесомой. Круглая шапка — хороший парус. Ветер раскачивает ферулу. В том месте, где ствол переходит в корневую шейку, погружается в землю, образуется воронка. Ткань корневой шейки какая-то другая, чем в пористом и легком стволе, странно, но она слегка влажна на ощупь. По-видимому, она гигроскопична из-за обилия в ней солей. Достаточно пройти небольшому дождю, как влага скопляется в воронке, а потом попадает на корневую шейку.