Иду дальше вдоль красной гряды. Возле большого камня, лежащего ниже гряды, вьется и пляшет рой ветвистоусых комариков. Их свадебный ритуал совершается по стандарту: каждый танцор мечется в быстром темпе рывками из стороны в сторону, непостижимо ловко избегая столкновения с партнерами. Иногда в это скопище изящных танцоров влетает крупная светло-желтая самка и падает на землю, увлекая за собой избранника.
Поглядев на комариков, я собираюсь идти дальше, но случайно спохватываюсь, откуда здесь, в сухой каменистой пустыне, почти в ста километрах от реки могли появиться ветвистоусые комарики? Вряд ли они могли выплодиться в прохладных и мелких родничках, пересыхающих летом, текущих кое-где по ущельям.
Я взмахиваю сачком по рою, расстраиваю слаженную пляску самцов, они разлетаются в стороны, и мне немного жаль этих крошечных созданий, удел которых погибнуть после исполнения своего долга.
А что же в сачке? Вот так комарики! Моему удивлению нет конца. Я вижу крошечных крылатых муравьев-самцов, это жители каменистой пустыни Pheidole pallidula. Какое удивительное совпадение! Насекомые, принадлежащие совсем к разным отрядам, выработали сходные правила брачного роения и, наверное, за время эволюции приобрели и сходные органы, посредством которых рой посылает сигналы призыва самок.
Я присматриваюсь к земле возле камня. Как будто никого нет. Ползает забавная личинка аскалафа, похожая на личинку златоглазки. У нее такие же длинные кривые челюсти, вся она увешана сухими панцирями муравьев, это ее охотничьи трофеи. Это только вначале показалось, будто нет никого на земле возле камня. Почти всюду укрылись светлые с длинным и объемистым брюшком самки феидоли. Кое-кто из них уже распростился с роскошными крыльями, сбросил их с себя, как ненужный свадебный наряд, и озабоченно снует между щебнем в поисках удобных укрытий.
Брачный полет этого муравья пустыни поздней осенью является для меня новостью. Ну что же! Тем самым самкам-крошкам представляется изрядный запас времени: осень, зима и весна для обоснования собственного муравейника до наступления жары и сухости пустыни.
Солнце прячется за горы. Тянет холодком. Красной гряде все нет конца. Придется кончать поход. Пора к машине, на бивак, готовиться к ночлегу.
Ущелье Кзылаус гор пустыни Чулак многоводное. Ручей местами трудно перейти, не замочив ноги. Иногда он, падая с небольшой высоты, образует что-то подобное небольшому водопаду. Высокие травы подступают к самому берегу, над водой склоняются ветви раскидистых ив. Немного поодаль от них растут боярка, железное дерево, значительно реже — яблоньки. Иногда высокие кустарники эфедры образуют труднопроходимые заросли. Колючий шиповник цепляется за одежду. В густых зарослях поют соловьи, летают, сверкая ярким оперением, сизоворонки, много юрких славок. В воздухе реет множество стрекоз, порхают крупные желтые махаоны. У самого берега ручья ползают черные слизни. Медлительные, вялые, они, встречаясь друг с другом, долго шевелят рожками. Ущелье — прекрасный оазис среди громадных скалистых гор, опаленных сухим зноем пустыни.
По листьям железного дерева, боярки и ивы ползают волосатые гусеницы с черными, красноватыми и белыми пятнами. Они жадно обгладывают зелень и оголяют ветки. Под деревом покачнулась травинка, и блестящая сине-зеленая жужелица быстро взбежала по стволу. Заметила гусеницу, остановила бег, шевельнула усиками и, раскрыв острые челюсти, накинулась на нее. Через десяток минут от добычи осталась сморщенная волосатая шкурка, а фиолетовая жужелица помчалась дальше разыскивать следующую жертву.
По характерному рисунку в гусенице нетрудно узнать потомство бабочки непарного шелкопряда. Бабочка является отъявленным врагом леса, она широко распространена по всей планете. Непарным шелкопряда называют за разницу во внешнем виде самцов и самок. Первые охристо-желтые, вторые ярко-белые с темноватыми линиями. Жужелица относится к роду красотелов, Calosoma, представители которого известны как враги бабочек. Быстрая, энергичная, очень прожорливая эта жужелица уничтожает много гусениц. В этом ущелье красотел был довольно обычен, и деревья обязаны своим благополучием этому жуку, он охранял их от массового нападения шелкопряда.
Если осторожно, чтобы уберечься от острых челюстей, схватить с боков красотела, то, как большинство жужелиц, он, защищаясь, выпустит едкую коричневую жидкость. Обычно, эта жидкость обладает очень неприятным запахом. Но у местного красотела запах положительно приятен, по крайней мере, для обоняния человека и напоминает что-то среднее между ароматом дорогого трубочного табака и духов. Когда-нибудь этот красотел будет более подробно изучен, а его переселение и акклиматизация в районы, где шелкопряд постоянно вредит лесам, быть может, окажутся необходимыми.
Весь день в воздухе носятся разнообразнейшие стрекозы. В Кзылаусе их особенно много. Полноводный ручей, по-видимому, неплохое место для жизни их личинок. Впрочем, прекрасные летуны, они проникают далеко от мест своего выплода, например, высоко в горы, а также вглубь безводной пустыни. Днем в нестерпимую жару стрекозы усаживаются на ветви деревьев в тени и отдыхают. Изредка стрекоза, заметившая добычу, взлетает и тотчас же возвращается обратно. Под вечер все многочисленное стрекозье население реет в воздухе, истребляя разнообразных мелких насекомых. Достается, конечно, и комарам. Благодаря стрекозам, мы совсем забыли об этих маленьких мучителях, спим под пологами только из-за возможных неприятностей от скорпионов да каракуртов.
На склоне горы, у самого бивака, среди высохших, торчащих, как столбики, больших зонтичных растений, со всех сторон раздается странное скрипучее стрекотание, напоминающее песни кобылок. Я слышу их впервые, да и певцы, по-видимому, не попадались ни разу на глаза. Я осторожно приближаюсь в сторону звука, но он замолкает, подкрадываюсь к другому певцу, но и тот прерывает несложную песенку. Вот третий, менее чуткий, поет рядом со мной. Но где же он? И я, напрягая зрение, тщательно просматриваю все сухие палочки и, подозревая обман, даже ощупываю их руками. Нет, певцы невидимы, будто в насмешку над неудачным охотником, их песни раздаются со всех сторон.
Проходит немало времени в поисках, пока я слышу загадочный звук у самого уха: «Вот где ты, попался!» — радуюсь я, осторожно поворачивая голову, но рядом со мной стебель высохшего зонтичного растения, никого на нем не видно. Где же он, загадочный певец?
В нижней части стебля темнеет свежая круглая дырочка, ниже ее сухой листик присыпан мелкими опилками. Уж не жителю ли сердцевины сухого стебля принадлежат стрекочущие звуки? Придется поработать ножом. Два-три срезанных стебля — и все становится понятным. В белой тонкопористой сердцевине растения проточены ходы, забитые плотной буровой мукой. Вверху, в конце хода, под самой поверхностью стебля сидит скромно окрашенный серенький слоник размером не более одного сантиметра. Ему совсем осталось немного потрудиться, чтобы выбраться наружу. Вскоре я становлюсь обладателем десятка слоников и удивляюсь, как они в одно время затеяли свое освобождение, в одно время прогрызли боковые ходы, добрались до поверхности своей темницы. Возможно, ради того, чтобы выбраться сразу всем вместе в одну-две ночи и легче встретиться в большом мире, в котором так легко затеряться и так трудно найти друг друга? Не для этого ли и посылаются четкие сигналы, похожие на стрекотание кобылок, обозначающие начало выхода взрослых жуков из детских колыбелек?
Из-под ног вспархивают кобылки-пустынницы. Они будто летающие цветы пустыни. Мне кажется загадочным то, как равномерно они распределены в местах своего обитания, и нигде не встретишь рядом, допустим, скопления скальных пустынниц или кобылок мозера. Может быть, прислушиваясь и приглядываясь друг к другу, каждый держится своего места, как вороны своего гнездового участка. Орел — охотничьей территории, лисица и многие другие звери и птицы своего обжитого района. Допустимо ли такое сравнение существа, стоящего на низкой степени развития, с птицами и зверями, животными более высокоорганизованными!
Мне удалось доказать, что каждая кобылка строго придерживается избранного ею места, об этом было рассказано в очерке «Обжитое место», в главе о кобылках и кузнечиках. Когда мы видим вспархивающих из-под ног кобылок, то это вовсе не паническое бегство от преследователя, а более простая реакция на приближение крупного животного, которое может раздавить в траве маленькое насекомое. В степях и пустынях всегда паслись табуны диких травоядных животных, и сейчас пасутся домашние животные. Поэтому многие кобылки, чтобы зря не прыгать, уступают дорогу, поднявшись же в воздух, одновременно трещат крыльями, привлекая своих подруг.
Однажды из-под моих ног легко и с треском вылетела голубокрылая кобылка мозера, высоко поднялась в воздух, собираясь потрещать крыльями. В стороне сидела каменка. Она кинулась на взлетевшую кобылку, но в самый последний момент заметила меня и, сконфузившись, быстро спланировала в сторону. Кобылочка мозера мгновенно упала вниз, забилась в густой кустик, я долго топал возле нее ногами, шевелил ветвями, но она не желала покинуть своего укрытия. Реакция на крупное животное исчезла. Может быть, кобылочка была настолько напугана нападением своего врага, что у нее затормозились все рефлексы. Этот случай невольно напомнил одну встречу с горными куропатками-кекликами. Случайно я вспугнул стайку этих птиц. На поднявшихся в воздух кекликов внезапно налетел ястреб-тетеревятник и, отбив одну из них в сторону, понесся за ней. Перепуганный кеклик упал на каменную осыпь и забился между крупными камнями. Ястреб пронесся дальше, а кеклик был настолько ошеломлен, что не стал спешить выбираться из укрытия, чтобы присоединиться к стае, а свободно позволил взять себя в руки.
Вечерами, когда ущелье звенит от песен сверчков, среди хаоса звуков выделяется нежная треть колокольчика. Певец начинает свою песню позже всех, когда сгустятся сумерки, он пробует силы вначале робко и неуверенно. Песня его всегда раздается со стороны каменных осыпей. Но вот первому смельчаку отвечает второй, третий, и вскоре ущелье звенит нежными колокольчиками.