ножками, пытается скрыться. И тогда я вижу, как личинка легко упирается своей лапкой с растопыренными пальцами, подталкивает ею длинное туловище. Вот так седьмая нога! Это крохотное тельце, как и человек, имеет многомиллионную историю своей жизни, каждый на нем членик, щетинка, хвостик, ямка, бугорок и вот эта забавная нога созданы длительным и сложнейшим процессом развития всей органической жизни на Земле.
Мне хочется разыскать еще таких личинок, поэтому я вытаскиваю из-за пояса топорик и принимаюсь снимать кору со старого пня.
Под сырой, гниющей корой множество всяких жителей. Здесь свой особенный мир. Больше всех сороконожек. Сверкая кольцами тела и изгибаясь, они в спешке разбегаются в стороны. Их крохотным и почти прозрачным деткам тоже не нравится солнце, и они всеми силами стараются спрятаться от него в укромные места. Бегают крошечные, прозрачные нежно-розовые клещи с очень длинными передними ногами. Эти ноги как усики. Ими клещи усиленно размахивают, ощупывая все вокруг себя. Два обеспокоенных клеща случайно столкнулись вместе и долго размахивали ногами, поколачивая ими друг друга, будто что-то сообщая важное.
Больше всех здесь колембол, покрытых блестящими серебристыми волосками. А вот какой-то мешочек из полупрозрачной паутинной ткани, в нем копошится что-то темное. Мешочек вздрагивает, перекатывается. Вдруг из него высовываются черные ноги, тонкая кисея разрывается, и наружу выскакивает шустрый паук. Он, оказывается, под корой сплел себе уютное гнездышко и в нем перелинял, оставив старую рубашку.
Еще ползают какие-то прозрачные и длинные черви, личинки грибных комариков, суетятся крохотные муравьи.
Весь старый пень очищен от коры, но больше нигде нет личинки-семиножки. Тогда я осматриваю другие пни. Они все разные. Вот слишком старый и весь источенный. У его основания пристроился молодой муравейник Formica sanqinea. Муравьи-разведчики отважно бродят по темным галереям, проделанным различными насекомыми, тащат все живое, доступное их челюстям, они очень заняты. В сухом пне с плотной корой, присохшей к древесине, живут муравьи-древоточцы и выглядывают наружу через дырочки-окошечки, сбрасывают вниз на землю свежие опилки. Они тоже заняты, делают новые камеры для подрастающего потомства. В свежем пне искать нечего. Он еще пахнет смолой, его только начали обрабатывать короеды, а осы-рогохвосты сверлят яйцекладом кору, откладывая яички.
В поисках пней я отхожу от горного ключа, вот подошли товарищи, зовут меня. Наш бивак далеко, нужно торопиться, пока не село солнце.
Так я и не нашел семиножки. Но пришла зима, я долго разглядываю семиножку под микроскопом и вспоминаю короткий отдых возле горного ключа, а также многочисленных насекомых под корой старых еловых пней.
Много раз я собирался заглянуть в ущелье Караспе в горах Богуты, но всегда что-нибудь мешало. Сегодня, изрядно помотавшись по горам, увидел его издалека и решил заехать. Не беда, что дорога оказалась очень скверной, нельзя ни на минуту отвести в сторону взгляд из опасения налететь мотоциклом на камни. Сухие желтые горы с зелеными пятнами можжевельника быстро приближались, и вот, наконец, за узким проходом открылось ущелье, отороченное скалистыми воротами. Дальше дороги нет, груды камней перегородили путь.
Какое разочарование! Вся растительность съедена овцами, склоны изборождены тропинками, и земля обильно усыпана пометом животных. А от ручья осталась только большая грязная лужа. В ней кишели мелкие дафнии. Они толкали друг друга и дружно нападали на красных личинок ветвистоусых комариков, теснились возле трупов потонувших насекомых. На воду беспрерывно садились осы и жадно утоляли жажду. Тут же крутились жуки-вертячки. Всюду по черному илистому берегу бегало множество мух. Рядом, в небольшой куртинке, цвели борец и мята, жужжали шмели, порхал желтый махаон с обтрепанными крыльями, летал неутомимый бражник. Он был очень красив, с красными и белыми перевязями и полупрозрачными крыльями. Ни на мгновение он не прекращал работы неутомимых крыльев, повисал в воздухе то на одном, то на другом месте, тщательно обследуя белые цветы борца и запуская в них свой длинный хоботок. Посетив все цветы, он начинал их облет снова. И так до бесконечности. Летал, чтобы найти крохотные капельки живительного нектара, выпивал их, чтобы найти силы для полета. Еще на цветы садились бабочки-белянки, перламутровки и толстоголовки.
Один раз прилетела изумительная оса-эвмена, тонкая, гибкая, в ярко-желтых перевязях, с особенно длинной талией, на которой блестел бордово-красный фонарик-узелок. Оса необычная, невиданная, я досадовал, что она, напуганная моим промахом, поспешно скрылась.
Может быть, вернется? Надо посидеть, подождать.
Погода портилась. В скалах засвистел ветер. Из-за гор выползли белые кучевые облака и медленно, величаво, как лебеди, поплыли к западу по синему небу. За ними потянулись длинными полосами серые космы туч, а потом пошла их черная громада. Солнце скрылось. От жары не осталось и следа. Похолодало.
Напрасно я сидел у куртинки борца и мяты. Постепенно их стали покидать насекомые. Исчез нарядный бражник, куда-то спрятался махаон. Забились в самую гущу растений белянки, бархатницы и толстоголовки. К грязной лужице больше не прилетали осы. Перестали быстро носиться жуки-вертячки, а вяло кружились на одном месте. Даже дафнии успокоились и оставили в покое красных личинок. Оса-эвмена так и не прилетела. Какая досада! Быть может, когда-нибудь она будет найдена и описана, и специалист, прочтя этот очерк, улыбнется и назовет ее латинское название.
Тучи все темнели и темнели. Временами доносились далекие раскаты грома. Где-то шла гроза. Здесь, в этих жарких пустынных горах, был только край фронта непогоды. Когда же стало смеркаться, ветер неожиданно прекратился, и над горами застыла удивительная тишина. Было в ней что-то тревожное. Ничтожный звук казался громким шумом. Урчание желудка маленького спаниеля Зорьки чудилось рыканьем барса. Ручные часы тикали так, будто в кузнице молоточек звонко бил по наковальне. В городе не знают такой тишины. Она не бывает там такой даже ночью.
Откуда-то появились две небольшие стрекозы и стали носиться в воздухе, выделывая сложные пируэты. Потом раздался низкий дребезжащий звук крыльев таинственного аскалафа. Но ни странные сумеречные стрекозы, ни аскалафы, жизнь которых так плохо изучена, не завладели моим вниманием. Низко над землей металось какое-то странное насекомое. Чтобы его увидеть, приходилось ложиться на землю. Его толстое кургузое тело спереди было увенчано длинными, тонкими и разведенными в стороны усиками, а большие и широкие крылья неудержимо трепетали в быстром полете, издавая нежный и какой-то удивительно приятный шепот. Когда загадочное насекомое пролетало вблизи, что-то странное происходило с моими ушами: барабанная перепонка вибрировала, будто по ней беспрерывно били молоточками.
Мое напряженное внимание, неудачные и резкие броски с маленьким походным сачком, страстное желание завладеть незнакомым пилотом передались спаниелю Зорьке. Она видела в сумерках значительно лучше меня, но, не обращая внимания на странное насекомое, принялась гоняться за аскалафами, высокого подпрыгивая и лязгая зубами.
Когда совсем стемнело, и наступила ночь, оглушительно громко запели сверчки, в слаженный хор множества голосов начала вплетаться нежная трель сверчка-трубачика, стало бессмысленно продолжать охоту. Загадочное насекомое, а оно было, наверное, очень редким, осталось недосягаемым. Кто знает, удастся ли с ним когда-нибудь встретиться, и сколько пройдет лет, пока оно попадется какому-нибудь энтомологу.
Быстро растянув полог и расстелив спальный мешок, я улегся спать. Громко всю ночь кричали сверчки, из-за их непрерывного пения не было слышно нежного шепота крыльев незнакомца. Впрочем, один раз сквозь сон мне почудилось, будто он раздался над самым пологом.
Рано утром, едва пробудившись, я увидел сквозь марлю полога полосы ярких солнечных лучей на высоких скалах и подумал, что тучи ушли, и опять будет изнуряющий зной и беспощадное жаркое солнце. Но лучи солнца быстро погасли, небо закрыли облака, в скалах зашумел ветер, раскачивая борец и мяту.
Я собрал вещи, уложил их в коляску мотоцикла и присел на походный стульчик, чтобы привести в порядок путевые заметки. Но писать не удалось, так как что-то большое и неприятное поползло по моей ноге и укололо. Осторожно, стараясь не придавить к телу, я захватил рукой вместе с материалом брюк неприятного посетителя и сильно сдавил пальцами. Послышался легкий хруст. В складках одежды оказался полураздавленный скорпион. Он еще судорожно размахивал хвостом с ядоносным оружием, шевелил клешнями. На месте укола виднелось маленькое красное пятнышко. Боль, неприятная, жгучая, пронизывающая, становилась сильней с каждой минутой.
Когда-то я немного изучал жизнь скорпионов, изучал действие их яда на морских свинках. И вот теперь пришлось испытать на себе. Чтобы отвлечься от боли, я сел на мотоцикл и поехал по трудной дороге, усыпанной камнями.
Сколько неудач пришлось испытать в этом месте. Чудесная оса-эвмена все еще стояла перед моими глазами в великолепном изящном костюме с бордово-красным фонариком. Таинственный пилот так и остался мучительной загадкой, я не мог даже назвать отряд насекомых, к которому он принадлежал. И, наконец, этот скорпион! Откуда он мог взяться? Наверное, в сумрачное и прохладное утро он, ночной бродяга, не любящий солнечный свет и жару, продолжал свое путешествие и незаметно заполз на меня, когда я сидел на стульчике. Не поэтому ли рядом со мной трудились любители прохлады муравьи-жнецы, ползали между камнями чешуйчатницы, степенно перебирались от кустика к кустику жуки-бляпсы.
Несколько часов боль не стихала. Я думаю, что я легко мог бы перетерпеть боль от укуса этих мрачных и неприятных обладателей яда, если бы в моей морилке лежала восхитительная оса-эвмена и таинственный ночной незнакомец.