и сильно разветвленными колючими веточками. Листья у верблюжьей колючки, как и у большинства растений пустыни, немногочисленны, колючки тонкие, некрепкие, но очень острые, легко проникающие через одежду.
Растение относится к семейству мотыльковых и в некотором отношении является родственником фасоли, сои, люцерны и клевера. Как и все представители этого семейства, верблюжья колючка очень питательна, но едят ее только верблюды, которым колючки нипочем, за что и получила такое название. Цветет она обильно, бледно-розовые цветы испускают слабый аромат. Около цветущих растений всегда крутится много разных насекомых. Одно из них и заставило меня присмотреться к этому растению.
В конце июля, почти в разгар лета, жарким днем мы ехали по пыльной дороге. Кругом расстилалась серополынная пустыня, ровная до самого горизонта. В машине было нестерпимо душно, несмотря на то, что лобовое стекло мы сняли вместе с рамой. Слева протекала одна из крупнейших рек пустыни — Сыр-Дарья. Мы то и дело смотрели в бинокль, надеясь ее увидеть, но от раскаленной земли воздух так сильно струился, что все было заполнено озерами-миражами. Иногда над дрожащим горизонтом появлялись искаженные очертания какого-нибудь далекого бугра, полуразваленного мавзолея или просто чего-то непонятного.
Постепенно пейзаж менялся, и ровная серополынная пустыня уступала место небольшим холмам с редкими кустиками боялыша и еще каких-то растений. Вдруг над горизонтом показалась оранжево-желтая полоса, яркая, как раскаленный металл. В струйках горячего воздуха она колыхалась и все время меняла очертания.
Томительное однообразие пустыни и удушающая жара действовали угнетающе. Поэтому, увидев оранжевую полосу, мы решили свернуть с дороги. Может быть, там окажется вода или хотя бы кусочек спасительной тени.
При нашем приближении оранжевая полоса стала опускаться к горизонту и, наконец, слилась с ним. Это оказался мертвый город, остатки средневековой крепости. Высокие, источенные дождями глиняные стены ограничивали четырехугольную площадь длиной около полукилометра. По углам крепости располагались полуразвалившиеся башни с бойницами. На площади внутри городища было пусто, и только неясные холмы говорили о давно разрушенных строениях. Здесь особенно сильно чувствовалась тишина. Хлопанье крыльев потревоженных голубей и сизоворонок, гнездившихся в щелях глинобитных стен, казалось почти оглушающим.
Пробираясь к мертвому городу и изрядно исцарапавшись о тонкие и острые иглы верблюжьей колючки, я случайно заметил на ее листочках какие-то вздутия розоватого цвета. Это оказались галлы. Меня они заинтересовали, захотелось узнать, кто в них обитает. Походная лупа, препаровочные иглы — все это было при себе в полевой сумке.
Галлы оказались своеобразными. Листик растения немного утолщен, края его загнуты вдоль и кверху и плотно подогнаны друг к другу. Между краями образовался прочный шов, разорвать его можно было только с некоторым усилием. В таком виде листья скорее напоминали боб с продольной полостью внутри. Стенки этой полости гладкие и слегка влажные. В галле оказались мелкие, длиной не более двух миллиметров, подвижные белые личинки. У них не было ни ног, ни глаз, ни заметной головы. Неясные отросточки на месте ротовых придатков, да темная хитиновая полоска на груди выдавали личинку комарика-галлицы.
Очевидно, галлица откладывала яички на лист. Личинки выделяли особые вещества, они искажали его рост, заставляли складываться вдоль, срастаться краями, образуя домик-галл. Раздражая внутренние стенки галла, личинки вызывали выделение питательной жидкости, которую и поглощали. Сколько надо было времени, чтобы заставить растение служить себе.
Личинки оказались очень чувствительными к сухому воздуху и, вынутые из галла, быстро погибали.
Все обрадовались тому, что свернули с дороги. В тени высоких стен переждали жару, нагляделись на мертвый город, а я набрал полный полотняный мешочек галлов. Судя по размерам личинок, по оформившемуся и чуть розовому галлу, можно было надеяться, что скоро произойдет окукливание личинок, и, возможно, сразу же за ним и вылет комариков. Но могло случиться и по-иному. У насекомых, жителей пустыни, часто личинка забирается глубоко в землю, окукливается в ней и замирает до будущего года. Тогда изволь в искусственной обстановке лаборатории сберечь жизнь замершей куколки.
Когда жара спала, мы тронулись в путь, проехали холмистую пустыню, попали на ровные, как асфальт, такыры с потрескавшейся глинистой почвой и остановились на ночлег на дне высохшего озера.
Заниматься галлами вечером не было времени, устроить их в стеклянные банки я решил на следующий день. Но утро началось с загадок: все галлы исчезли, в мешочке остались только одни слегка подсохшие листики. За вчерашний день и прошедшую ночь галлы раскрылись, и личинки покинули свои домики. Но куда они делись? Их было немало, в каждом галле штук по десять-тридцать, всего же не менее полутысячи. Не могли же они превратиться в ничто! Но ни в мешочке, ни в полевой сумке, в которой находился мешочек, личинок не было. По-видимому, они каким-то образом заставили раскрыться начавшие подсыхать галлы и, очутившись на свободе, проникли сквозь плотную ткань мешочка наружу, нашли и ничтожные щелочки и в полевой сумке. Разве это препятствие, если личинки способны зарываться в твердую как камень сухую почву пустыни. В этом я был уверен.
Жалко расставаться с находкой. Вернуться к мертвому городу не было ни времени, ни лишнего горючего. Я всюду искал галлы и останавливался возле зарослей верблюжьей колючки. Но поиски были безуспешными. Крохотные и нежные галлицы плохо летают, расселяются с трудом, особенно в пустыне с ее громадными просторами, поэтому часто обитают очажками. И все же удалось найти галлы из сложенных листиков. Многие из них уже открылись, освободив от плена галлиц, другие только что начали раскрываться.
Чтобы выбраться из галла, личинки все сразу скоплялись вдоль шва. В это время они, наверное, начинали выделять какие-то вещества, расплавлявшие шов.
Галлы я тотчас же поместил в стеклянную банку с плотно утрамбованной на их дне почвой. Все личинки тут же закопались в ней, свили шелковистые кокончики и окуклились. Через неделю из куколок вылетели комарики, светло-серые, настоящие пустынницы, с нежными, длинными, ветвистыми усиками, украшенными причудливыми узорами из тончайших нитей. Самки отличались от самцов длинным и тонким яйцекладом, который втягивался в тело. За лето галлицы развивались в нескольких поколениях. Они оказались новым видом, я его назвал «пустынным» — Contarinia deserta.
После того, как о галлице с верблюжьей колючки была напечатана в научном журнале статья, я подумал, для чего же листочки галла так полно раскрываются? Для того чтобы личинкам выбраться наружу, достаточно крохотной щелочки или дырочки.
Дело было, видимо, вот в чем. Галлица отлично приспособилась к верблюжьей колючке. За многие тысячелетия совместной жизни она сумела приносить как можно меньше ущерба растению. От благополучия своего прокормителя зависела и ее жизнь. Что бы случилось, если бы галлицы погубили свою хозяйку, тем более что они приспособились жить только за ее счет? Они бы погибли и сами. Вот почему личинки, покидая свое убежище, полностью раскрывали галл, и он постепенно принимал форму листочка и, хотя слегка покалеченный, продолжал служить растению.
Мы не предполагали, что окажемся в таких глухих местах. Более сотни километров тянется желтая пустыня с выгоревшей травой, редкими кустиками караганы и таволги. Дорога вьется и петляет с холма на холм, иногда пересекает низинки с пятнами соли и редкими солянками, отклоняется то в одну, то в другую сторону. Нигде нет следов жилья, ни ручейка, ни колодца, ни живой души на целые сотни километров. Долго ли так будет, скоро ли озеро Балхаш, к которому мы так стремимся, измученные путешествием и нестерпимым зноем. Но вокруг ровный горизонт продолжает полыхать, колышется обманными озерами-миражами. Но вот, наконец, вдали показывается неясная голубая полоска, и в это время дорога поворачивает на восток и идет параллельно озеру.
Что делать? Ехать напрямик через солончаки, сухие колючки, кустики солянок и ухабы? Может быть, где-нибудь дорога приблизится к озеру, или от нее появится отворот в его сторону? Озеро же почти рядом. Но как верить глазам, если далеко от мнимого берега из обманной воды торчит высокая топографическая вышка. И опять тянутся километры бесконечного пути. Но вот, наконец, находится съезд в сторону озера, хотя и не торный. Машина мчится под уклон, и озера-миражи расходятся в стороны, уступая место настоящему озеру. Оно — громадное, ослепительно-бирюзовое, такой неестественно ярко-зеленой кажется небольшая полоска тростников у берега после желтых бесконечных холмов. Совсем мы отвыкли от зеленого цвета!
И опять на многие километры ни души, странное бирюзовое озеро в красных и розовых берегах кажется загадочным.
Медленно плещутся волны, нагоняя на галечный берег аккуратную полоску белой пены, медленно пролетают мимо белые чайки, степенно взмахивая узкими крыльями. Где-то далеко от берега маячат черными точками нырки, и все озеро, такое большое и спокойное, кажется застывшим в равнодушии и величии к окружающему миру.
Настрадавшись от жары и духоты, запыленные и грязные, мы бросаемся в воду.
Вскоре стихает легкий ветер, и озеро становится совершенно гладким. Царит тишина. Все устали, угомонились, забрались под полога, молчат. Я прислушиваюсь к музыке природы. Издалека крикнули журавли, зацокал козодой, собираясь на ночную охоту, просвистели кроншнепы. Сперва робко, потом смелее запел сверчок. Откуда-то издалека ему ответил другой. Всплеснулась рыба. Заныли комары. Прогудел летящий крупный жук. Потом незаметно и постепенно усилился какой-то непрерывный шорох вместе с легким нежным звоном. С каждой минутой он становился все громче и громче.
На небе загорелись звезды и отразились в озере. Клонит ко сну. Мысли путаются. Но надо перебороть усталость, выбраться из-под полога и узнать, откуда нежный звон и шорох.