Но особенно богат мир мух-жужжал, этих неутомимых и виртуозных пилотов. Я различаю среди них несколько видов: одни — совсем маленькие, светло-желтые, другие — чуть побольше, темнее, размером с домашнюю муху. И еще есть несколько крупных элегантных красавиц, пушистых, бархатисто-черных с ярко-белыми перевязями.
Больше всех тех, что размером с домашнюю муху. Они и резвее всех. Звон крыльев их громкий, высокий, судя по тону, крылья в полете делают не менее трехсот взмахов в секунду! Такая, застыв на месте в воздухе, неожиданно ринется в сторону, вернется обратно и снова повиснет на прежнем месте. На лету муха иногда чистит свои ноги, потирая их одну о другую, опорожняет кишечник. Мало мух, которые умеют заниматься подобными делами в воздухе! Иногда у жужжал наступает короткая передышка, но тоже в воздухе над крохотным цветком во время поглощения нектара.
Я пытаюсь изловить неутомимых жужжал. Но куда там! Даже самый быстрый и точный взмах сачком не приносит успеха. Сачок пуст, а муха снова висит в воздухе как ни в чем ни бывало и слегка покачивается на своих изумительных крыльях. Тогда, прежде чем взмахнуть сачком, я медленно и осторожно подвожу его поближе к аэронавту. Но и этот прием не помогает.
Неуловимость одной мухи я хорошо испытал. Пять раз я бросался на нее с сачком, но она, ловко увернувшись, будто издеваясь над моей беспомощностью, вновь повисала на том же самом месте. Так я и не поймал лукавую игрунью.
На чистую от растений площадку садится оса-бембекс, охотник за слепнями, и, как всегда, после усиленного полета энергично втягивает и вытягивает брюшко. Потом взмывает вверх и бросается на жужжал. В воздухе теперь клубок неразличимых тел. Нет, осе не угнаться за ловкой мухой, и та, будто сознавая свою неуязвимость, реет почти над самой хищницей, присевшей вновь на землю. И так несколько раз.
Мне кажется, что оса и муха просто играют от избытка здоровья и сил.
Солнце жарко греет, мухи-жужжалы с еще большим упоением предаются воздушным танцам, и тонкое пение их крыльев раздается со всех сторон.
Я не огорчаюсь неудаче. Вот спадет жара, тогда ловкости у мух станет меньше. Да и жаль мешать им резвиться, наслаждаться сладким нектаром и заодно опылять солянку с крошечными цветами.
Сперва на земле, покрытой темно-коричневым от солнца щебнем, я увидел два крохотных ярких и белых пятнышка. Когда же присел на землю, крохотные пятнышки повернулись вокруг оси и снова заняли прежнее положение. Хотелось отдохнуть, посмотреть с высокого холма на сверкающий синевой Балхаш. Но теперь не до этого. Белые пятнышки — что-то необычное. Медленно-медленно я тянусь к ним поближе, но тяжелая полевая сумка (сколько раз она меня подводила!), неожиданно соскальзывает с плеча и ударяется о землю, а белые пятнышки, сверкнув, исчезают вверх к горячему солнцу, застывшему на небе. И все кончилось. Нет больше ничего. Быть может, и не будет никогда. Сколько раз такое случалось!
Теперь можно спокойно отдыхать, любоваться озером. Далеко за Балхашом виднеется узкая полоска берегов таинственной песчаной пустыни Сарыесикатырау. А еще дальше в воздухе повисла в воздухе линия иззубренных снежных вершин Джунгарского Алатау. Озеро замерло, будто отдыхает после ночного шторма, нежится под солнцем, заснуло. Лениво размахивая крыльями, вдоль берега пролетает одинокий хохотун. Черный, покрытый камнями голый берег, синяя вода, синее небо, тишина, глушь и извечный покой древней земли.
На камешке опять появились две яркие белые точки. Колыхнулись, покрутились и снова замерли. Теперь я осторожен, весь внимание. Медленный наклон туловища (некстати больно впились в локти острые камни) — и передо мной незнакомка — небольшая, серая, вся в волосках мушка с ярко-белым зеркальцем на голове и сверкающей серебряной отметиной на кончике брюшка. Отчего так ослепительно сияют белые пятнышки, что за чудесные волоски так сильно отражают свет яркой пустыни, неба и озера?
Осторожно целюсь в мушку фотоаппаратом, задерживаю дыхание. Лишь бы не спугнуть, хоть бы не улетела. Щелчок, второй. Теперь можно ловить! Но вблизи мелькнула в воздухе какая-то темная точка, и мушка умчалась за ней.
Более часа брожу с сачком в руках в поисках мушки с белым зеркальцем. И когда, махнув рукой, собираюсь идти на бивак, нападаю на счастливое место: на чистой полянке на камешках сразу несколько мушек сверкают белыми пятнышками.
Нелегко их ловить, таких быстрых и ловких. Но я счастлив. Первая добыча в сачке. Потом в морилке. Сейчас через сильную лупу посмотрю на свою находку. Но в морилке нет мушки с белым пятнышком, а вместо нее лежит самая обыкновенная. Неужели, взмахнув сачком, я поймал случайно другую, а ту, интересную, упустил. Как это могло случиться? Ведь в сачке она как будто была одна?
Вторая мушка меня уже не обманет. Это она жалобно поет в сачке крыльями, даже сквозь белый материал видно ее сверкающее украшение. Надо бы теперь поймать еще хотя бы парочку — и тогда можно искупаться. Очень хочется пить.
Но в морилке опять нет белолобой мушки. Вместо нее та же серая, обыкновенная, умирая, вздрагивает ногами. Ничего не могу понять! Будто кто-то потешается надо мною.
На долю секунды мелькает сомнение, уж не происходит ли со мною что-то неладное из-за жары и жажды, и не пора ли бросать охоту? В голове шумит, мелькают в глазах красные искорки, пересохло во рту. Не заметил, перегрелся, потерял силы и контроль над собой.
На биваке молчу, ничего никому не рассказываю. После купания и обеда забрался под тент и, отдыхая, раздумываю о загадочных мушках. Кладу их на крышку коллекционной коробки. Что с ними делать? Зачем они мне, такие обычные и невзрачные? Наверное, оба раза они попадали в сачок случайно, вместо тех, замечательных. Может же произойти такая редкая случайность!
Пока я с неприязнью рассматриваю свой улов, вытряхнутый из морилки, у одной мушки постепенно светлеет голова, становится белой, начинает светиться, и вот уже сверкает ослепительно яркое зеркальце вместе с пятнышком на конце брюшка. За первой и вторая мушка преобразилась.
Огорчения как не бывало. Все стало понятным: в морилке, заряженной кусочками резины, пропитанными дихлорэтаном, гигроскопичные и, конечно, особенной структуры волоски мгновенно пропитались парами яда и потеряли способность отражать свет.
На всякий случай снова кладу в морилку одну муху, вынимаю ее обратно и вижу преображение сверкающей красавицы в серую посредственность и обратно.
Мушка оказалась известной и называлась по латыни Citerca albiffrons. К сожалению, ее сверкающие пятнышки со временем слегка потемнели и утратили яркий блеск.
Захватив с собою бинокль и фотоаппарат, я отправился побродить по ущелью Караспе. Всего лишь несколько десятков метров текла по ущелью вода и, неожиданно появившись из-под камней, также внезапно исчезла. Дальше ущелье было безводным, но вдоль сухого русла росли кустарники, зеленела трава. По-видимому, ручей проходил под камнями недалеко от поверхности земли.
Склоны гор поросли редкими кустиками небольшого кустарника боялыша. Кое-где виднелись кустики эфедры с похожими на хвою темно-зелеными стеблями. Другой вид эфедры рос маленькой приземистой травкой, скудно одевая те участки склонов гор, где камень был едва прикрыт почвой. Местами в расщелинах скал, иногда на большой высоте виднелись невысокие железные деревья — каракасы. Древесина этой породы обладает замечательной прочностью на изгиб, а плотные листья жароустойчивы. В долине ущелья кое-где виднелась таволга, между нею на земле красовалась прямыми столбиками бордово-красная заразиха. Запах от нее ужасный — смрад разлагающегося трупа, и поэтому на ней всегда масса мушек — любительниц мертвечины.
Хотя ночи еще по-весеннему прохладны, днем уже основательно грело солнце, пробуждая многообразный мир насекомых. Всюду летали многочисленные мухи, грациозно парили в воздухе, высматривая добычу, изящные стрекозы, ползали жуки-чернотелки и другие насекомые.
У большого камня с плоской поверхностью, лежавшего на дне ущелья, раздался странный звук, сильно напоминающий вой сирены. Среди царившей тишины этот звук невольно привлек внимание. Начинаясь с низкого тона и постепенно переходя на высокий, он тянулся некоторое время, пока внезапно не прерывался, чтобы потом повториться вновь. Сходство с сиреной казалось столь большим, что можно было легко поддаться обману, если бы не суровое молчание диких скал совершенно безлюдного ущелья пустынных гор, девственная, не тронутая человеком природа и ощущение, что этот загадочный и негромкий звук доносится не издалека, а поблизости, где-то здесь, совсем рядом, у большого камня среди невысоких густых кустиков таволги и эфедры.
«Что бы это могло быть?» — раздумывал я, с напряжением осматриваясь вокруг, и вдруг над плоским камнем увидал странное, быстро вертящееся по горизонтали колечко, от которого, кажется, и исходил звук сирены. Продолжая стремительно вертеться, колечко медленно перемещалось в разные стороны и немного придвинулось ко мне. В это мгновение за камнем что-то громко зашуршало, зашевелились кусты таволги, и на щебнистый косогор выскочили две небольшие курочки с красными ногами и красным клювом. Вытянув шеи и оглядываясь на меня, курочки быстро побежали в гору, ловко перепрыгивая с камня на камень. Потом из-за этого же камня, треща крыльями, стали взлетать другие притаившиеся курочки. Со своеобразным квохтанием они разлетелись во все стороны, расселись по скалам, а когда все затихло, начали перекликаться звонкими голосами. Стая птиц тихо паслась среди кустарников, выкапывая из-под земли луковицы растений, склевывая насекомых, но, заслышав шаги человека, затаилась. И если бы не вынужденная остановка, птицы пропустили бы меня, не выдав своего присутствия.
Постепенно кеклики успокоились, и в ущелье снова стало тихо. Не слышалось больше и звука сирены, и плоский камень был пуст. Впрочем, в его центре сидела большая волосатая рыжая муха, под тоненькой веточкой, склонившейся над камнем, примостился маленький зеленый богомол и кого-то напряженно высматривал, а немного поодаль расположились две небольшие черные блестящие мухи с белыми отметинками на груди, беспрестанно шевелившие прозрачными крылышками.