Второго старичка, вернее старушку, я встретил на берегу голубого Иссык-Куля в Киргизии. На мокром песке у самой воды сидела самка кузнечика Anterastes с небольшим яйцекладом, изогнутым в виде серпа. Вода обдавала кузнечика. Он вяло шевелил ногами, слегка поводил передними лапками и все же облизывал одну из них. Набегавшая волна слегка отбрасывала его от берега. Но он, неловко шагая, приближался к воде, и все повторялось снова много раз.
Я рассматриваю его. Какой он старый и обтрепанный! Один усик оторван, от него осталась только коротенькая культяпка, другой закрутился штопором и не разгибается. Правая задняя нога торчит в сторону, волочится, мешая ходьбе. Одной лапки на ней нет, оторвана. Все тело блеклое, сморщенное, и только саблевидный яйцеклад блестит на солнце, будто лакированный.
Наконец странное и упорное желание кузнечика сбывается: вода подхватывает его, и он качается на волнах, беспомощно дрыгает ногами, а потом замирает, почти полностью погрузившись в воду. Жду, когда волны выбросят кузнечика на берег, и, не дождавшись, лезу за ним. Вот он у меня на ладони, неподвижный и будто мертвый. Укладываю его на теплый камень боком к солнцу и спешу по своим делам.
На обратном пути заглядываю в это место. Кузнечик как будто ожил, изменил позу, и в его серых глазах отражается красное, заходящее за горы, солнце. Погиб он только на десятый день уже в городе в просторной банке, выставленной на солнце.
Я думаю, что если внимательно поискать, то среди разных насекомых можно встретить большое количество старичков, каждый из них будет со своими старческими странностями. К тому же жизнь почти никогда не покидает тело насекомых сразу, умирают они медленно и постепенно.
Прошло время, когда гусеницы походного шелкопряда целыми семьями, не разлучаясь, путешествовали по пустыне. Прошло и время, когда, повзрослев, они навсегда расстались и расползлись во все стороны, и каждая гусеница, найдя укромный уголок, окуклилась, свив нежный белый шелковистый кокон. Теперь куколкам осталось пролежать немного в коконах в тепле жаркого солнца и выйти светлой бабочкой.
В небольшую впадинку среди округлых и желтых холмов сбежались весенние воды, и в бордюре яркой зелени засверкало синее озеро. Я направил к нему машину и вблизи берега увидел небольшую площадь, покрытую каменными плитками. Под ними могла оказаться интересная для меня пожива.
Жителей под этими камнями оказалось много: сонные жуки-чернотелки, медлительные уховертки, юркие чешуйницы и очень шустрые серые кузнечики-меченосцы, прозванные так за кривой, плоский, похожий на меч, яйцеклад.
В укромных ложбинках под камнями нашел еще несколько очень крупных коконов, сплетенных из толстых, прочных темно-коричневых нитей. В них оказались чудесные темно-красные куколки бабочек-бражников. Очень прочная оболочка не уберегла одну куколку: кто-то прогрыз кокон и полакомился ею. Еще лежали под камнями белые коконы походного шелкопряда. Гусеницы недавно окуклились. Их покой не был безмятежным. Кто-то основательно здесь похозяйничал. У многих оболочки основательно прогрызены, а от куколки и следов не осталось. В других коконах зияли большие рваные надрезы с измочаленными краями, перепачканными соками тела растерзанной куколки.
Мне никогда не приходилось видеть истерзанных куколок, нашедших приют под камнем. Кто же здесь занимался подкаменным разбоем?
Продолжаю переворачивать камни, надеясь найти ответ на неожиданную загадку. Над синим озером летают чайки, села парочка уток-атаек; к ним можно было бы подобраться с фоторужьем. Но надо искать, переворачивать камни.
Вот из-под одного камня быстро выскакивает толстенькая самочка кузнечика-меченосца и, сделав несколько больших прыжков, скрывается. Тут же и три кокона с чистыми надгрызами и без следов куколок. Уж не кузнечики ли занимаются подобным ремеслом?
Многие кузнечики, как оказалось, отчаянные хищники и не склонны придерживаться вегетарианского образа жизни. Интересный кузнечик-дыбка Saga pedo, он подобен богомолу и, забравшись где-нибудь сбоку большого цветка, подолгу караулит добычу. Настоящий хищник и обжора белолобый кузнечик! Есть хищники, наверное, и среди сверчков. Так мне удалось установить, что неутомимый запевала степей и пустынь двупятнистый сверчок Gryllus bimaculatus — искуснейший охотник за яйцами каракурта, находящимися в коконах. Своими гурманскими наклонностями он наносит большой урон племени этого ядовитого паука.
Набираю коконы шелкопряда и кладу их в одну банку с несколькими кузнечиками. Посмотрю, что получится!
Еще под камнями встречаются несколько обыденных фаланг Galeodes caspius. Как всегда, они дерзки, пожалуй, даже наглы, оказавшись на свету, угрожающе щелкают кривыми зубастыми челюстями, подскакивая кпереди и пытаясь напугать нарушителя покоя. Уж не фаланги ли грызут коконы, измочаливая края надрезов? Их челюсти не особенно деликатное для этой цели орудие.
Одна фаланга тоже посажена в отдельную банку с коконами шелкопряда, пусть путешествует с нами.
Проходит день, но в банке с кузнечиками ничего не произошло. Сидят мои пленники скучные, вялые, едва пошевеливая усиками. Фаланга же бесцеремонна. Она не преминула воспользоваться коконами шелкопряда и, проявив безудержное обжорство, съела их все до единого, проделав типичные отверстия с измочаленными краями, такие же, как и под камнями. Выходит загадка раскрылась. Но только наполовину. Остался неизвестным тот, кто прогрызал коконы, делая чистый разрез, и целиком поедал куколок. Может быть, к этому ремеслу приспособились не все, а только некоторые кузнечики-меченосцы, и мне верится, что та толстенькая и шустрая самочка, которая так стремительно удрала от меня, и была такой искусницей среди своего племени. Но, как говорится, не пойман — не вор.
Но через три дня вор оказался все же пойманным. Пара кузнечиков, самец и самка, оставленные в банке ради того, чтобы послушать их песни и записать их на магнитофон, свыклись с обстановкой неволи. Вначале они поглодали свежую зелень, а потом растерзали два кокона, вытащив из них куколок.
Надоели бесконечные желтые холмы с редкими кустиками караганы. Машину покачивает, меня клонит ко сну. Долго ли так? Но далекие горы на горизонте все ближе, вот уже видны причудливые нагромождения складок серого гранита, а за поворотом неожиданно сверкает синее-синее озеро в зеленых лесках и густых травах, украшенных цветами. Дремоты как не бывало. По берегу озера бродят цапли, по мелководью плавают утки. Увидели машину, насторожились, подняли головки, застыли. По траве машина печатает глубокий след. Хочется поскорее к воде, хотя и жаль нарушать покой птиц. Кстати, тут на разнотравье хорошо бы посмотреть насекомых.
Из травы торчат два покосившихся каменных столбика. Один совсем белый служит для отдыха птиц. На другом я вижу издалека насекомое, похожее на черного таракана, крупное, толстенькое, с длинными усами. Оно неторопливо бродит по камню, опускается вниз. Сейчас скроется в траве. Не спуская глаз с черной точки, спешу к столбику, но неожиданно земля уходит из-под ног, и я падаю в яму… Как будто благополучно, не ушибся, помогла густая трава. Яма не простая, выложена плитами, которые наполовину скрыты землей.
Черного насекомого нет. Вместо него вижу каменное изваяние в форме столбиков, на одном изображено лицо мужчины с длинным носом, выпуклыми глазами, коротенькой клиновидной бородкой. Изящно изогнув пальцы, мужчина держит глубокую чашу. На другом столбе изображение нечеткое, очень трудно что-либо разобрать, но как будто изображена женщина.
Полное безлюдье, раздолье трав и цветов, настороженные птицы на берегу озера, синее небо с застывшими белыми облаками такое же, как многие тысячи лет назад, яркое солнце и эта старинная раскопанная могила.
Но могила — археологам. Мне надо разыскать большое черное насекомое. Кто же оно? Я представляю что-то необыкновенное, поэтому копаюсь в траве, ползаю на коленках.
Наконец, мне повезло. Вот он, необычный толстяк, неповоротливый, неторопливый, с удлиненной, как покрышка, переднеспинкой, под которой совсем не видно музыкального аппарата. У него большие выразительные черные глаза и длинные усики. Это кузнечик Onconotus laxmani. Он не боится меня, будто я для него ничто, хотя один ус настороженно повернут в мою сторону. Кузнечик, не спеша, ползет по траве, охотно позирует на гранитном камне, степенно поворачиваясь во все стороны. Во всем его облике чувствуется добродушие и покой, тихий, плавный характер жителя степного раздолья, извечной тишины и покоя. Странный кузнечик, впервые его вижу в жизни.
Почему он такой черный? Его родственники обитатели южных пустынь окрашены в покровительственные тона, поэтому заметить на земле их нелегко. А вот этот такой заметный. Уж не для того ли, чтобы здесь, в зоне степей, было легче согревать тело. Черная одежка позволила ему, южанину, продвинуться к северу и здесь прижиться.
Симпатичный толстяк сразу же завоевывает всеобщее признание, всем нравится. Ищу в траве других. Вскоре в нашем садке такая же самочка, только еще более толстенькая, с тонким длинным яйцекладом.
Мои пленники нетребовательны, вскоре свыкаются с необычным положением, а самец заводит свою несложную песенку. Но какую песенку! Это не громкое стрекотание, слышимое на далеком расстоянии, а тихий нежный шепот. Теперь, готовясь ко сну и расстилая спальный мешок, я кладу в изголовье садочек и засыпаю под убаюкивающие звуки. Под утро, когда становится холодно, кузнечик замолкает. Он поет и днем. Ухитряется петь и в машине, едва только она останавливается хотя бы на минутку. Поет своей подруге прилежно и неутомимо, не зная усталости. Странная его песня мне казалась загадкой. Неужели по ней, такой слабой, кузнечики могут находить друг друга в степных просторах. Я подумал, что, видимо, наше ухо улавливало только часть песни, состоявшей из сложной симфонии звуков. Остальные же какие-то особенные звуки разносились могучим призывом над степями, и только мы были глухи к ним. Наверное, это то, что мы называем ультра или инфразвуками.