Иду дальше, по пути загляделся на щитомордника. Он выполз на дорогу погреться, и мое появление его беспокоит. Глупая и злая мордочка змеи будто решает трудную задачу: лежать или скрываться?
Еще вижу драку муравьев-тетрамориумов, настоящее побоище. И снова на мою голову бросается аполлон. Чувствую биение его крыльев, прикосновение к коже цепких ног. Он также поспешно уносится в сторону и вниз.
Поведение двух аполлонов не случайно и что-то значит. Странные бабочки! Коллекционеры бабочек, любители поймать, умертвить и засадить на булавке свою добычу в коробку, часами носятся с сачками за ними и радуются, когда такая красавица трепещет в руках. А тут сама бросается навстречу опасности.
Не перестаю размышлять о поведении аполлонов, оно меня озадачило. Но вскоре находится отгадка. Все дело в моем большом ярко-желтом пластмассовом козырьке летней шапочки. Он-то и приманивает бабочек. Они приняли его за цветок. И ошиблись.
На обратном пути еще один, третий аполлон сел на мою голову. Теперь я ему уже не удивился.
Давно я заметил эту полянку возле горного ручья, большую, ровную, покрытую густой травой, лопухами, да редкими кустиками таволги. Здесь когда-то, должно быть, прошел селевой поток и намыл ровную площадку, столь редкую в крутых горах Тянь-Шаня.
Вчера я задержался в походе и возвращался на бивак с запозданием, издалека полянка показалась необычной. Откуда на растениях столько белых цветов, да и что это за цветы. Сегодня утром, хорошо помню, их не было на полянке. Оказалось, что дело не в цветах. На растениях всюду сидели неподвижно бабочки-аполлоны. Никогда не видел столько аполлонов вместе. Большие, белые, с красивыми глазчатыми пятнами, они действительно издали казались цветами.
Солнце давно зашло за горы, в ущелье легла тень и, как бывает в горах, быстро похолодало. Бабочки вялые и медлительные. Хоть руками собирай. Почему же только здесь много бабочек, и что это за необычное сборище?
Наш бивак расположен возле прозрачного горного ручья. Над палатками высятся темные ели, вокруг громоздятся большие камни. Прямо над елями высятся обрывистые скалы, а, напротив, по правой стороне ущелья, весь склон покрыт каменистой осыпью. В этом месте солнце нас не балует. Появится из-за вершины мохнатой сопки поздно утром, а часам к пяти уже исчезнет за горами.
Без солнца скучно. Особенно рано утром, когда свежо, со снежных вершин спускается холодный воздух, и после теплого спального мешка дрожь завладевает телом. Солнце же рядом, золотится на каменной осыпи, играет бликами на серых гранитных валунах, сверкает на листьях рябины. От тепла его лучей с мокрых камней и росистой травы поднимается легкий пар, и милые зверьки-пищухи, обрадовавшись, затевают веселые перебежки.
В такое время, кому не терпится, перебирается через ручей и карабкается по крутому склону, по шатким камням осыпи вверх к теплу и солнцу. Вечером после ужина можно посидеть возле еще не погасшего костра, подбросив в него сушняку, погреться у приветливого огонька. К тому же вечером не так холодно и сыро. Только не сегодня, после дождя. Не спуститься ли на полянку, где еще светит солнце, и золотятся осинки.
От бивака до полянки всего пять минут ходьбы, но попадаешь как будто в другой мир. Здесь и тепло, и радостно. Солнцу далеко до склонов ущелья, оно греет, как днем. Жаль, что мы сразу не догадались здесь провожать день! И еще новость: всюду порхают аполлоны, со всех сторон подлетают другие. Бабочки, оказывается, тоже спешат на приветливую солнечную полянку.
Незаметно летит время. На полянку падает тень, сразу становится прохладно, белые аполлоны рассаживаются на травах и тихо замирают. Вот почему полянка мне показалась покрытой белыми цветами!
Теперь буду каждый вечер приходить на это место и вместе с бабочками-аполлонами провожать солнце.
Я очень удивился, увидев бабочек-боярышниц. Пора их отошла, и сейчас, казалось бы, им нечего было делать. И все же!
По склонам округлых холмов Глубокой щели в светлой лёссовой почве проложены неторные дороги. Они ведут наверх к посадкам яблонь. Пользуются ими редко, только во время сбора урожая, поэтому летом они зарастают густыми травами. Сейчас счастливая пора. Цветут синий горошек, лиловый эспарцет, желтый молочай, белая софора. Они украсили склоны зеленых холмов. Кое-где еще рдеют красные маки, нарядными свечками красуются коровяки.
На всем этом раздолье цветков ликует масса мух и пчел. Лакомятся нектаром и муравьи. Но заметней всех бабочки-голубянки, зорьки, нимфалиды, белянки и аполлоны. И редкие боярышницы. Среди них сразу узнаешь самок. Вялые, медлительные, с почти прозрачными крыльями они невольно привлекают внимание. Пыльца, особенно на передних крыльях, совсем стерлась. Потрепанные бабочки-самки неподвижно сидят на растениях. Когда к одной из них подлетает самец, бабочка, согнув туловище, показывает между грудью и брюшком темно-коричневое пятнышко, покрытое волосками. Судя по всему, это пахучая железа, своеобразный паспорт, удостоверяющий принадлежность к виду. Самец, совершая брачный обряд, долго трепещет крыльями над самкой, сбивая остатки пыльцы.
Потертость крыльев говорила о многом: самки были оплодотворены не один раз.
Что же они собою представляют? Наиболее плодовитую часть потомства, продолжающую все еще откладывать яйца? Про самцов-запоздалышей, судя по их внешнему виду, этого сказать нельзя. Их наряд свеж и опрятен.
Не без труда я поймал пару самок, заморил, уселся на пенек поудобнее, вынул из полевой сумки часовую лупу и препаровочные иглы. Укрепил лупу резинкой на голове над глазом. Теперь обе руки свободны, можно приступать к вскрытию.
В брюшке бабочки среди кишечника, трахей, нервного тяжа не без труда нахожу и яичники. Они явно недоразвиты, вместо яичек видны едва заметные крошечные зернышки. Судя по всему, самки стерильны. Твердый распорядок жизненного уклада, предначертанный предками, нарушился. Бабочки не могут отложить яички, но брачный инстинкт остался непогашенным, хотя и давно уже полагалось уйти со сцены жизни.
Причина поздних боярышниц как будто стала ясной. Но откуда и почему в природе еще бодрствуют самцы? Может быть, и они тоже стерильные. Тогда, какова причина стерильности бабочек?
Погода в горах Кзыл-Арая стояла солнечная и жаркая, и в разогретом лесу сильно пахло хвоею. Собравшись вечером на биваке, мы выпивали изрядное количество чая. Борис был большим любителем этого напитка, пил его очень крепким и никому никогда не доверял его заваривать. Для этого, оказывается, существовал целый свод строгих правил, и Зоя, попытавшаяся было сама справиться с этим почтенным делом, получила суровое осуждение.
— Веник, а не чай! — сказал ей недовольным тоном Борис.
Но от пристрастия нашего любителя чая экспедиционные запасы быстро таяли, и я не знаю, что бы пришлось делать, если бы на нашем пути не встретился районный центр.
Для чая Борис взял из дома опрятный голубенький чайник, который служил у него главным предметом экспедиционного обихода. Действительно, чай из этого чайника был всегда крепким и вкусным.
Сегодня, перебравшись на новое место вечером, плотно поев, мы, наконец, добрались и до чая, и едва к нему приступили, как раздался гневный голос Бориса:
— Дохлятина, а не чай. Никогда в жизни не пил такой дряни!
Чай был без промедления забракован, так как в нем оказался какой-то привкус, его ощущал даже я, неискушенный и непривередливый в оценке достоинств этого напитка. Пришлось терпеливо ожидать, пока закипит снова чайник. Заварка нового чая оказалась еще хуже предыдущей. С досады Борис рассыпал остатки чая из пачки на землю и стал рыться в вещах, разыскивая новую неоткрытую пачку, но и из нее чай тоже оказался скверным. Причина порчи чая была непонятной. Раздосадованный Борис долго рассуждал о недоброкачественном изготовлении чая, о его сортировке и расфасовке, поэтому даже помрачнел.
На следующий день утром вспомнили, что среди запасов провианта должна быть еще одна пачка чая, купленная еще в городе. Запасная пачка нашлась, и Борис торжественно приступил к заварке, открывая крышку чайника, старательно вдыхал пар, причмокивал и что-то нашептывал себе под нос.
Зоя первой стала пить чай. В ее глазах мелькнули веселые искорки, и я не мог догадаться, хорош или плох сегодня чай. На мой вкус он был неважным, Борис же, хлебнув из кружки, молча отложил в сторону чайник и, как мне показалось, даже побледнел, принявшись рассуждать о том, что неплохо было бы изменить маршрут, заехать в какое-нибудь селение и заглянуть в магазины. Зоя ласково уговаривала Бориса не капризничать: чай, по ее мнению, стал гораздо лучше прежнего и вполне терпимым.
Вечером чай стал немного лучше, мы пьем его, почти ничего не замечая, и только Борис морщится и чертыхается, уверяя, что он все же отдает дохлятиной.
Но вот мы прощаемся с Кзыл-Араем, с уютным ущельем между гор, прозрачным ручьем, зеленым леском и укладываем вещи. Промывая голубенький чайник от старой заварки, Зоя случайно заглядывает в его носик, потом мчится к машине, достает проволоку, возится с чайником и, наконец, ухмыляясь, торжественно и важно несет на проволоке какой-то комочек.
— Смотрите, — обращается она ко всем, — что я вытащила из носика чайника!
На проволоке висит основательно вываренная куколка бабочки. Я вглядываюсь в нее и узнаю непарного шелкопряда. Тогда все становится ясным: гусеница заползла, куда не следует, и окуклилась.
— Ну, я же говорил, что не чай, а дохлятина! — с возмущением и, отплевываясь, говорит Борис, рассматривая вываренную куколку непарного шелкопряда. — Никогда не думал, что в жизни придется пить чай из этих противных бабочек. Фу, какая гадость! После такого не захочется ездить в экспедицию. Напьешься разной пакости!
Непарный шелкопряд — злейший вредитель леса, с ним приходится быть всегда начеку. Непарным он называется за то, что самки и самцы непохожи друг на друга, и как бы не составляют пары. Самец небольшой, коричневый, стройный с роскошными перистыми усиками. Самка — значительно крупнее, грузная, почти белая, с черными пятнышками на крыльях. Гусеницы появляются весной, подрастают к лету, затем окукливаются, и вскоре из них вылетают бабочки. Самка откладывает яйца одной кучкой в виде плоской лепешки и закрывает их густыми охристо-рыжими волосками, снятыми со своего брюшка. Густая волосяная покрышка предохраняет яички от врагов.