Галлы на саксауле почернели, высохли, а сильно пораженные деревья стали лохматыми и безобразными. Черные тли расползлись, забрались в укромные уголки, замерли. Те из них, у которых перед этим выросли большие крылья, разлетелись. Исчезли крошечные трипсы, они тоже, по-видимому, запрятались. Замер грибок с созревшими спорами. Божьи коровки, которые так энергично откладывали яички, погибли, их личинки выросли, стали взрослыми жуками и тоже запрятались в глубокие щели. Муравьи больше не стали лакомиться выделениями тлей и занялись другими делами.
Псиллиды, тли, трипсы, коровки и грибки прекратили свою активную жизнь на долгое жаркое лето, прохладную осень, суровую зиму до пробуждения природы. Весной из яичек, отложенных изумрудными псиллидами, выйдут крошечные личинки, галл начнет расти, и сложная история множества насекомых, взаимозависимая жизнь которых сложилась многими тысячелетиями, повторится сначала.
Среди энтомологов, изучающих насекомых, существует группа так называемых систематиков. Они изучают преимущественно форму (точнее сказать, морфологию) своих подопечных, описывают их новые, ранее не известные виды, разбирают их эволюцию, происхождение. Насекомые столь разнородны и многочисленны, что ошибаются те, кто думают, что есть знающие, допустим, только одних жуков, бабочек или клопов. Каждый обычно изучает лишь только часть, какую-либо одну группу рода, семейства и тратит на то всю свою нелегкую жизнь. Но как они бывают ревнивы, когда натуралист вдруг расскажет об одном из насекомых, входящих в круг интереса и специальности энтомолога-систематика, подробно расскажет о биологии вида и поневоле отчасти иногда коснется и систематики. Такую обиду в довольно грубой форме высказала мне ленинградская специалистка только по одной группе псиллид после того, как я рассказал о ранее не известной жизни саксауловой изумрудной псиллиды. Только немногие, укротив свою профессиональную кастовость, из благородного чувства общего дела и преданности науке бывают благодарны к оказавшимся в положении так называемых дилетантов полевым исследователям жизни насекомых. Но такие люди, к сожалению, редки.
Мой аспирант Багдаулет изучает насекомых-врагов изеня. Это очень неприхотливое и питательное для скота растение пустыни стали специально высевать пока что на пробных площадках, намереваясь им обогатить пастбища. Задача аспиранта была узнать, какие насекомые живут на этом растении, кто из них опасен как вредитель, как с ним бороться.
Сейчас ранняя весна, изень только что тронулся в рост, его сизовато-зеленые листья, покрытые обильным серебристым пушком, хорошо видны среди короткой весенней травки, покрывшей пустыню. Багдаулет обеспокоен, что не встретил на изене ни одного насекомого. Мне же кажутся подозрительными верхушки ростков, что-то уж очень они тесно сбежались вместе узенькими листочками, и слишком обилен на них белый пушок. Надевая на очки часовую лупу, я беру в одну руку растение, в другую препаровальную иголку. Вскоре среди густого переплетения волосков вижу крохотных плоских зеленоватых насекомых. Так и есть, на кончике веточки со сбежавшимися листиками настоящий галл, в нем обитают псиллиды, обладатели острого хоботка, им они высасывают соки растения.
Теперь мой спутник рад, работы у него по горло, галловые псиллиды на этом растении неизвестны. К тому же оказалось, что они мешают расти приземистой солянке, изучению которой он собирается посвятить несколько лет жизни. Один за другим открываются секреты крохотного насекомого. Дела идут хорошо. Но вот беда! Всюду в галлах находятся только крохотные личинки, а надо во что бы то ни стало раздобыть взрослое насекомое. Оно, без сомнения, неизвестно ученым, относится к новому виду, описывать его полагается по взрослому насекомому, закончившему развитие. Я успокаиваю старательного Багдаулета. Дней через десять приедем сюда, как раз застанем взрослых псиллид, никуда они от нас не денутся. Сейчас же пора ехать в город, встречать Первое мая.
Неожиданно в праздничные дни выдалась по-летнему жаркая погода, и столбик термометра подскочил выше тридцати градусов. Величественные горы Заилийского Алатау задернулись светлой пеленой тонкой лёссовой пыли, повисшей в воздухе. В такой жаркий день, первый после праздника мы и помчались на машине к пескам Жинишкекум.
Пустыня все еще красовалась нежным зеленым покрывалом, но уже всюду виднелись яркие оранжевые пятна. Казалось, будто цветет гусиный лук. Но это были первые травинки, прожаренные горячими лучами солнца. Они отдали влагу своего тела и, засыхая, потеряли цвет свежей зелени.
Выехать из города удалось поздно, к первому месту бивака, намеченному заранее, подъехали уже к концу дня. Вокруг царила тишина. Через белесую мглу, повисшую над пустыней, едва проглядывали очертания гор Малайсары. Не особенно яркое солнце медленно погружалось в эту мглу пыли. Сначала оно стало светлым кружочком, на который можно было смотреть незащищенными глазами, затем, прежде чем зайти за горизонт, исчезло. Воздух застыл.
Ночь выдалась жаркой и душной. Но потом захлопали полотнища палаток, похолодало, а утром стало совсем холодно. Небо закрылось тучами. Дул северо-западный ветер. Он всегда приносил непогоду.
Утром Багдаулет был в сильном огорчении. Он опоздал. За время нашего отсутствия из-за нескольких преждевременно жарких дней, предварявших наступление лета, все псиллиды созрели и покинули галлы, оставив после себя детские одежки — линочные шкурки. То, что было галлами, засохло, упало на землю, а живучее растение, дитя пустыни, выкинуло новые ростки. Теперь придется дожидаться целый год, но никто не знает, что будет в этом другом году.
Мне снова приходится успокаивать молодого ученого:
— Набери как можно больше старых и еще не упавших на землю галлов, среди них обязательно найдутся псиллиды запоздавшие.
Никогда в жизни человека или крохотной козявки не бывает так, чтобы сразу у всех дела шли одинаково и одновременно. Кто-нибудь оказывается преуспевающим, кто-нибудь отстающим.
Действительно, после долгих поисков находятся еще не закончившие развитие псиллиды. Вскоре куча галлов собрана в большую банку, которая поехала с нами дальше.
Небо еще больше хмурится, и ветер становятся прохладней. В пути нам погода нипочем. В машине тепло, даже жарко. Неожиданно мне приходит в голову счастливая мысль.
— Слушай, Багдаулет, давай устроим твоим псиллидам жаркую погоду. Держи банку с галлами против воздушного канала отопления кузова машины. Прогрей их как следует!
И тогда происходит чудо. Вскоре в горячей банке появляются крохотные красавицы псиллиды, они нежно-зеленые с огненно-красными глазками цвета ярчайшей киновари. Не проходит и часа, как их собирается целый десяток, каждая псиллида находит для себя свободный кончик растения и растопыривает в стороны две ярко-белые культяпки. Они растут, удлиняются и вскоре становятся чудесными прозрачными светло-зелеными крылышками. Проходит еще некоторое время, и чудесные красавицы псиллиды преображаются, становятся серыми, все тело их темнеет, крылышки сереют, а толстые жилки на них делаются черными. Жаль потерянной красоты.
К великой радости энтомолога превращение маленьких возбудителей галла закончено. Взрослые насекомые начинают размахивать усиками и весело разбегаются по банке. Теперь ранее неизвестный обитатель изеневого галла добыт взрослым, ему будет дано название.
Сегодня Балхаш удивительно тих и спокоен, вода как зеркало, лишь местами видна легкая рябь.
Нам надо побывать на острове Кашкантюбек. До него около десяти километров. Он самый удаленный из всех островов, и мы побаиваемся за свой капризный мотор. Если он откажет, то даже при штиле целый день придется грести маленькими лопатками-веслами. А если случится шторм?
Но моторчик старательно трудится, наш «Пеликан» мчится вперед, оставляя позади себя дорожку из расходящихся волн на воде удивительной синевы.
Вот перед нами и остров в берегах, сложенных из крупных камней. Он тих, пустынен, будто заснул. Первое существо, которое я встретил, — это жаба, а у самого берега в небольшом мелком заливчике плавает ее потомство — несколько крупных головастиков. Как жаба попала сюда, невольная путешественница? Да и, судя по всему, она живет здесь не одна. Нелегко было ей путешествовать с материка!
Несколько желтых трясогузок подлетают к берегу, рассаживаются на кустиках терескена и, размахивая хвостиками, с интересом разглядывают нас, редких посетителей.
Времени у нас немного, обратный путь неведом. Поэтому я спешу обследовать остров и быстро шагаю по его выгоревшей поверхности. Из-под ног неожиданно выпархивает трясогузка, волоча крылья по земле и изображая из себя немощную и раненую, отбегает в сторону. Она, оказывается, сидела на гнезде, а в нем — четыре темно-коричневых яичка и один уже довольно крупный птенчик, раскрывший свой отороченный желтой каемкой большой рот. История с гнездышком кажется необычной. Видимо, хозяйка гнезда, отложив яичко, погибла, а ее место потом заняла другая птичка. Или четыре яичка — болтуны, и бедная мать продолжает их высиживать, одновременно выпестывая птенчика.
От кустика к кустику перебежало несколько ящериц. Под камнем, который я отвернул, устроились две ящерицы. Они застыли в неподвижности, я подталкиваю их, пытаюсь заставить убежать. У обеих ящериц полные животики, им предстоит откладывать яички.
Остров небольшой, километра два длиной, менее километра шириной. Он вытянут с запада на восток. Его северная сторона низкая, на ней растут несколько крохотных рощиц лоха, тамариска и саксаула. Южная сторона — скалистая и обрывистая. Возле скалистых берегов вся земля поросла диким луком. Заросли его украшены головками со светлыми цветами, кое-где уже завязались семена, но перья уже одеревенели. Луковицы живучи, покрыты тонкой пленкой, предохраняющей от высыхания. Здесь можно было бы весной набрать целую тонну лука.