На острове нет никаких домашних животных: он слишком удален от берега и населенных пунктов. Нет на нем и следов человека. Но на самом высоком его месте установлена триангуляционная вышка, а вблизи нее, у низкого берега, расположена автоматическая метеорологическая станция, видимо, кем-то изредка посещаемая.
Кое-где видны норки каких-то грызунов и глубокие норы, вырытые то ли лисицами, то ли волками, охотившимися за ними. Хищники, по всей вероятности, забредали сюда зимой. Один из них мог остаться на лето, выводил потомство, жил, пока не уничтожал свою добычу.
На низком, слегка засоленном берегу много больших светлых холмиков. Они мне хорошо знакомы. Здесь обосновалась целая колония муравьев-жнецов. Сейчас холмики кажутся безжизненными, единственный вход в жилище закрыт и забросан сверху соринками. Маленькие труженики острова давно заготовили семена, снесли их в свои подземные закрома и теперь живут в полусне и покое, размачивая свою сухую еду в самых нижних камерах, расположенных над грунтовой водой.
Муравьев-жнецов в нашей пустыне живет около десятка видов. Маленькой лопаткой я раскапываю один из холмиков до муравьев-дозорщиков. Это солончаковый светловолосый жнец. Нигде не встречал жнецов такой большой и процветающей колонией.
Одна рощица деревьев кажется необычной, и я, превозмогая усталость и жажду, иду к ней. Это саксаул. Но как он здесь истерзан листоблошками, образующими на его зеленых веточках галлы, подобные миниатюрной еловой шишечке! Галлы уже созрели, раскрылись, почернели; их хозяева справили брачные дела, отложили на зиму яички и погибли. Саксаул так сильно обвешан галлами, что на нем не видно ни одной зеленой веточки. Не без участия саксауловой листоблошки некоторые деревца засохли, не выдержав борьбы со своим недругом. На берегах Балхаша нигде нет такой заселенности саксаула листоблошками. Видимо, на острове нарушились какие-то отношения между растением-хозяином и его недругом.
С деревом пустыни — саксаулом я давно знаком. На нем оказалось очень много насекомых, образующих галлы, среди них, главным образом, крошечных комариков-галлиц и несколько видов листоблошек. Комарики-галлицы очень нежные создания, живут один-два дня, они не способны перелетать на большие расстояния и не выносят пассивного расселения по ветру. Но не таковы листоблошки. Они крупнее и выносливее. Вот почему, когда садят саксаул, а его охотно используют для лесных дорожно-защитных полос, то первыми его врагами оказываются листоблошки. Если посадки саксаула расположены далеко от основных мест естественных зарослей саксаула, то галлицы проникают в эти искусственные посадки очень не скоро, только при редком, случайном стечении благоприятных условий. Листоблошки же, попав на посадки саксаула, благоденствуют и размножаются в массе.
В мире нет ни одного насекомого, размножение которого бы не сдерживалось другими насекомыми-врагами, главным образом из мира так называемых наездников, которые откладывают в тело своей жертвы яички. Наездники значительно меньше по размерам своих хозяев. Крошечным наездникам, паразитирующим на саксауловых листоблошках, трудно преодолеть большие пространства и поспеть за своими легко расселяющимися хозяевами. Добавлю, в мире насекомых царит строгий порядок, особенно среди галлообразователей. Каждое насекомое способно жить и образовывать галлы только на определенном растении, каждый наездник способен развиваться только за счет определенных насекомых, к которым испокон веков приспособился.
С саксаулом на острове произошла та же история, что в новых посадках этого дерева, удаленных от мест его произрастания. На остров саксаул проник недавно и терпит невзгоды лишь потому, что не все общество насекомых, живущих на нем, последовало за своим хозяином.
Неужели прежде саксаул не рос на этом кусочке земли? По-видимому, все же рос. Но когда-то на острове жил человек и извел саксаул как превосходное топливо.
Что же теперь сделать? На остров следовало бы завезти с материка хотя бы несколько галлов листоблошек, зараженных наездниками. Они бы извели его недругов, быстро навели порядок и, быть может, через десяток лет этот кусочек пустыни, окруженный водою, украсился бы чудесными зарослями этого растения. Пока же он волею судеб терпит невзгоды.
Истории, о которой собираюсь поведать в этом очерке, более двух тысяч лет.
Ко мне иногда захаживал Константин Евстратьевич, учитель иностранных языков и латыни, большой любитель классической музыки. У проигрывателя с долгоиграющими пластинками мы провели с ним немало часов. Вначале посещения старика были случайными, потом они приобрели некоторую закономерность, и в определенные дни недели, вечером, устраивалось что-то вроде концерта по заранее составленной программе.
Сегодня, в воскресенье, я побывал за городом на Курдайском перевале и в одном распадке натолкнулся на скопление цикад. Это был распространенный и обычный в Средней Азии вид Cicadatra querula.
Цикады крупные, более трех сантиметров длины. Внешность их примечательна: большие серые глаза на низкой голове, мощная коричневая широкая грудь, охристо-серое брюшко и цепкие сизые ноги. На прозрачных крыльях виднелись черные полоски и пятнышки.
Личинки цикад — беловатые, с красно-коричневыми кольцами сегментов тела производили странное впечатление своими передними ногами, похожими на клешни. Они жили в земле, копались там, в плотной сухой почве пустыни, поедая корешки встречающихся по пути растений, росли долго, пока не приходила пора выбираться на поверхность земли в разгар жаркого лета. В такое время в местах, где обитали цикады, появлялись многочисленные норки, прорытые личинками. Нередко можно было увидеть и самих личинок, только что освободившихся из темени подземелья.
На поверхности личинки некоторое время отдыхают, затем у них лопается шкура на голове, потом на груди, и в образовавшуюся щель показываются взрослые насекомые, крепкие, коренастые, с мощными крыльями.
Собравшись большим обществом на высоких травах или кустиках, цикады начинали распевать свои трескучие и шумные песни. К ним можно осторожно подойти почти вплотную.
Очень любопытно наблюдать в лупу звуковой аппарат самцов. Снизу брюшка, под большими белыми крылышками, находится полость. В ней хорошо заметна барабанная перепонка и очень эластичная, слегка выпуклая и покрытая хитиновыми рубчиками звуковая мембрана. К ней присоединена мощная мышца, при частом сокращении которой мембрана колеблется и возникает звук. Он усиливается полостью в брюшке, наполненной воздухом. Эта полость, исполняющая роль резонатора, занимает почти все брюшко.
Наблюдая за цикадами, я задержался в поле и прибыл в город позже времени, оговоренного с Константином Евстратьевичем. Сегодня на очереди была «Струнная серенада» П. И. Чайковского, одно из любимых произведений нашего гостя. В ожидании меня старичок чинно сидел на веранде дома, пощипывая свою седенькую бороду.
— Я смиряюсь, если цикады — виновницы моего ожидания, — здороваясь, сказал учитель иностранных языков. — Видимо, замечательны песни этих насекомых, если древние греки почитали цикад и посвятили их Аполлону.
Кроме музыки, история античного мира была увлечением моего знакомого.
Случилось так, что пришло время сменить масло в моторе машины, сделать это надо было, пока оно горячее, и, нарушив обычай, я уговорил гостя начать одному прослушивать первое отделение концерта.
Через открытые окна дома музыка была хорошо слышна и во дворе, где я занимался своими делами. Но освободиться удалось, когда музыка, к сожалению, закончилась. Когда я вошел в комнату, лицо Константина Евстратьевича было недовольное.
— Знаете ли, наверное, в вашей пластинке что-то испортилось, и в одном месте оркестр сопровождается каким-то дрянным и гнусным подвизгиванием. Очень жаль!
Струнную серенаду мы недавно прослушивали, пластинка была превосходной. Поэтому я предложил вновь включить проигрыватель.
Прозвучали громкие аккорды торжественного вступления. Потом нежная мелодия скрипок стала повторяться виолончелями в минорном, более печальном тоне. Затем началась главная часть, местами переходившая в вальс. Развиваясь, вальс стал господствующим, лился то широко и спокойно, то становился более отрывистым, и, когда стал заканчиваться быстрыми аккордами, внезапно раздалась пронзительная, трескучая трель цикады. Песня ее неслась из букета цветов, привезенного с поля. Вскоре она оборвалась.
Так вот откуда эти звуки, огорчившие ценителя музыки! Привезенная с цветами цикада молча сидела в букете, пока не наступило сочетание определенных звуков. Быть может, это место серенады было в унисон настройке звукового аппарата насекомого и действовало на него, как первая трель цикады-запевалы, возбуждающей весь хор певцов. Чтобы убедиться в правильности предположения, мы еще раз повторили «Струнную серенаду» и вновь на том же месте услышали скрипучую песню нашей пленницы.
— Ну, знаете ли, — досадовал Константин Евстратьевич, — не думал я, что у ваших цикад такие противные голоса. А ведь в Древней Греции цикада одержала победу в состязании двух арфистов.
И он рассказал такую историю.
Два виртуоза, Эвон и Аристон, вышли на артистический турнир, и, когда у первого из них на арфе лопнула струна, на его инструмент внезапно села цикада и громко запела. Да так хорошо запела, что за нею и признали победу.
Все это, конечно, дошло до наших дней, как миф, но в этот миф теперь цикада, сидевшая в букете цветов, внесла некоторую ясность. Почему не мог звук лопнувшей струны явиться как раз тем раздражителем, на который рефлекторно отвечал звуковой аппарат цикады? Ну, а победа цикады, севшей на арфу, — это уже был красивый вымысел, достоверность которого теперь казалась вполне вероятной.
После этого случая мы долго не слушали «Струнную серенаду»: эксперименты с пронзительной цикадой охладили нас. Когда же мне приходится слышать это произведение великого композитора, я невольно вспоминаю двухтысячелетней давности историю состязания Эвона и Аристона…