…Как волнуется под ним паланкин, качается, потряхивает. Хочется закрыть глаза. Но нет сил закрыть их…
Небо совсем синее, и на синем белые-белые облака. Словно лебеди. Нет, не лебеди. И не облака. Человек, на нем белый халат, на голове остроконечная белая шапка.
О святой пророк Хызр! Или нет, это видно, Ибн Сина — великий исцелитель. Да, да, это он, досточтимый Ибн Сина! Видно, не зря привиделся недавно пророк Хызр! Это ведь Хызр является ему сейчас в образе Ибн Сины! Знак, знамение свыше.
Слезы стали душить султана, и он опять закрыл глаза.
И тут послышался гул толпы, шумевшей, как море, или — как большая река.
Нечестивец Маликул шараб говорил ему: «Хоть всю казну в милостыню преврати, а грехов совершенных с себя не смоешь!» Ан нет! Он, султан Махмуд, оказывается, сделал немало доброго! Вон вся Газна пришла! Все, кто может ходить, все правоверные пришли помолиться за него! Только… где Бобо Хурмо, ну, тот, о ком говорил Кутлуг-каддам, где он? Его нужно найти! Всех, кого он обидел, всех нужно найти, дарами выпросить у них себе прощенье.
О создатель! Вот когда пришли к нему мысли о справедливости и, совести — когда поразил тяжкий недуг.
Могучая река грохочет все сильней и сильней. В гуле ее различимо пение дервишей, крик слуг: «Берегись, берегись!» Что это они несут на плечах?
— Это чей гроб?
— Не гроб, пустоголовый! Паланкин. Там наш повелитель.
— А, повелитель. Да благословит аллах… его душу. Совестливый, справедливый был султан Махмуд!
— Совестливый, справедливый, говоришь? Ха-ха-ха! Чтоб и надгробный камень сгорел на могиле такого «совестливого»!
«О творец! Выходит, это его хоронят? Коварные придворные! Говорили: надо посетить могилы святых, а понесли его, его самого хоронить! Но я ведь жив… Хотят живым зарыть в могилу?!»
Султан пробудился, будто вынырнул из кошмара. Отдернул занавески, приподнялся на локтях, выглянул наружу… Слуги. Высокомерные столпы веры и столпы державы, укутанные в зеленые и златотканые халаты. Дервиши, гремящие сосудами для сбора подаяний, нищие, протягивающие руки, черные и страшные, словно прокаженные в лохмотьях… Море бушует. Река пенится, переполненная, выходит из берегов своих.
И впереди — высокий купол там, на кладбище.
Оглохший и ослепший, султан закричал: «Назад! Вернитесь назад!» — закричал беззвучно и потерял сознание.
Глава девятнадцатая
Бируни и глава государственной канцелярии Абу Наср Мишкан в окружении сарбазов столкнулись на берегу Афшан-сая с большой и пестрой толпой, направлявшейся к «Мазори калон». Шли дервиши небольшими ватагами, переругиваясь, а то и поколачивая друг друга: восседали на конях вельможи, и слуги их кричали пешим богомольцам: «Берегись, берегись, сторонись, пропусти!» Двигались еле-еле калеки, стуча костылями и громко обращаясь с жалобами к небу.
Будто река вспучилась, вышла из берегов после сильного ливня. Да и в городе, все еще окутанном предрассветной дымкой, тоже, видно, было неспокойно: оттуда доносился некий жужжащий гул, словно из разворошенного осиного гнезда.
Проезжая потом по улицам, Абу Наср Мишкан и Бируни закрывали уши от невыносимого грохота сторожевых трещоток: костры на перекрестках пылали, стражники горланили, какие-то гонцы скакали взад и вперед. Но когда миновали «Невесту неба» и приблизились к дворцу Хатли-бегим (встречу с мавляной сестра султана перенесла в свой дворец), поразились тишине, которая тут царила. Площадь перед дворцом была пуста, ни души и на дорожках сада, по которым они шли к входу во дворец. Молоденькая служанка, посланная им навстречу госпожой, чуть в сторонку отозвала сановника, что-то шепнула ему, прикрыв рот концом прозрачного головного платка. Затем поклонилась Абу Райхану, шедшему вслед за Абу Насром:
— Добро пожаловать, мавляна. Госпожа вас ждет.
Глаза служанки улыбались. Загадочно улыбалась она и когда открывала ему двери комнаты в центре длинного, богато украшенного коридора-, сюда они — уже без сановника — поднялись из вестибюля по мраморным ступеням.
— Пожалуйте, мавляна!
У Бируни сильней застучало сердце.
Хатли-бегим сидела, облокотясь на огненно-красные шелковые подушки. Круглый стол перед нею ломился от кушаний. Просторную комнату, будто солнце, озаряли бесчисленные свечи, расставленные по кругу на специальных подставках. Все сверкало — дорогие ширазские ковры на полу, свисающие со стен шелковые сюзане, расшитые цветами персика и миндаля, пиалы, янтарем и рубином полыхающие на полках, серебряные подносы, причудливые шкатулочки слоновой кости. И сама Хатли-бегим, укутанная в золотые ткани, излучала такой яркий свет, что казалось, не живая это женщина сидит, а еще одна литая из золота богиня, — таких скульптур здесь было несколько, и они придавали особо роскошный вид и без того роскошно убранной комнате.
Бируни поклонился. «Золотая богиня» ожила. Протянув смуглые руки — в кольцах, браслетах, сапфирах, — изысканно любезно пригласила ученого занять место рядом с собой.
Бируни сразу почувствовал: бегим сегодня совсем иная, чем в тот раз, когда приходила к нему домой. И наряд, и белила, и румяна на лице, и кружащий ему голову смешанный запах мускуса, амбры и пудры, шелковое платье, золотисто-синие тона которого радовали глаз вместе с красным цветом бархатного халата-безрукавки, накинутого на плечи, и блеск жемчугов на диадеме, надетой на голову поверх нежного платка-кисеи, — о, все это было неспроста, все было продумано тщательно, все имело некую цель!
Смуглое лицо Хатли-бегим было напудрено густо, и сурьмы положила она к узким глазам лишку, как и блестящей темной краски на зубы. Бируни опустил глаза. Вспомнил не только недавнюю встречу с Хатли-бегим у себя в лачуге, но и ту, давнюю, тайную, у озера в Синде. Тогда голову его кружили такие же запахи, и Хатли-бегим тогда тоже была разодета и раззолочена. Но… тогда молодой смуглой бегим все шло, все подходило — золоченое платье, белила и румяна, узкие глаза, резко подведенные сурьмой, даже зубы, отполированные темной краской. А теперь… Маска, вроде тех, что надевали индийские жрецы, застылая маска, на которой, правда, живо блестели глаза — блестели, просили, требовали, завлекали — все вместе.
«Если весьма смуглая женщина напудрится без меры… то получается… котел, обсыпанный мукой». От этого сравнения Бируни вдруг успокоился.
— Вина или шербета, мавляна?
— Шербета, госпожа, только шербета, — Бируни тотчас заметил ироническую искорку в глазах Хатли-бегим. — Что ж делать, река жизни так быстро течет… и так далеки уже времена молодости, когда мы пили вино, бегим…
Перламутровая улыбка была ответом. Кокетливо прищуренные глаза женщины засияли озорством:
— Наоборот, теперь-то вы как раз в полной славе и… силе…
— Благодарю, бегим.
— …Видно, говорю, что вы — ив силе: жалуетесь, что прошли молодые годы, а дома у вас живет молодая роза, еще не раскрывшийся бутон!.
Бируни быстро взглянул на бегим.
«Злая ведьма! Это она погубила Садаф-биби!»
— Извините за женское любопытство, мавляна… Та красавица, которую я видела у вас, она вам… родственница, служанка или…
— Я понял ваш вопрос, госпожа. Бедная эта девушка была рабыней. Я купил ее, потому что она происхождением из родного края вашего покорного слуги. С этой девушкой меня сближали воспоминания о родине и мой родной язык!.. Но произошло… случилась несправедливость, госпожа… — Бируни с трудом подбирал слова. — Когда ваш покорный слуга сам находился в темнице… ко мне в дом ворвались сарбазы, они украли, куда-то увезли бедную девушку, бегим!
Стало тихо и тягостно.
Хатли-бегим не без злорадства переспросила!
— Ворвались сарбазы? И украли вашу любимую служанку?.. А зачем вы рассказываете это мне, мавляна?
— Простите меня, госпожа, но те сарбазы были, оказывается, из дворца…
— Моего?
— Нет, вашего брата.
— А жалуетесь мне? Вот странно. Состояние здоровья султана, благодетеля нашего, вам известно. Да принесет аллах исцеление моему брату!.. Так подумайте, нужна ли нам ваша служанка, мавляна? Гарем султана полон такими красавицами, что ваша… любимица там выглядела бы невзрачным камешком среди жемчужин.
Колкости Хатли-бегим не погасили сомнений в душе Бируни, напротив, сильней разожгли их. «Она виновата, она!»
Хатли-бегим изменила предмет разговора:
— Повелитель правоверных, надеюсь, высказал вам свое желание, мавляна?.
— Высказал, госпожа… Но я понял, что достопочтенный Ибн Сина уже в пути.
Хатли-бегим нетерпеливо покачала головой:
— А вы хорошо знаете этого знаменитого исцелителя? В лицо знаете?
— Как же не знать, бегим? Еще в Хорезме, во дворце Мамуна Ибн Мамуна, мы пять лет вместе занимались науками.
— Слава аллаху! — голос женщины зазвучал менее резко. — У меня к вам просьба, мавляна… — Хатли-бегим подвинулась поближе к собеседнику, положила свою руку на руку Бируни. — От вас у меня нет никаких тайн, мавляна… Вчера я получила письмо от эмира Масуда. Кстати, вашего ученика, вы его когда-то обучали… Вам известно, что наследник сейчас с войском в Исфахане… — Хатли-бегим на мгновение замолчала. Почему-то прослезилась. Коротко всхлипнув, продолжала: — Так вот, этот ученик написал нечто удивительное. Что, мол, почтенный Ибн Сина до сих пор скрывается в Хамадане! Не хочет ехать в Газну!
Бируни исподлобья взглянул на Хатли-бегим. Словно подтверждая сказанное, женщина вытащила из-под скатерти письмо, сложенное вдвое, тут же спрятала обратно.
— Да, эмир Масуд, представьте, это и написал… Я теряюсь в догадках, что происходит на самом деле. Я боюсь коварства Али Гариба и этого непотребного Абул Хасанака, красавчика с бабьим задом, о… У этих двух воронов — я чувствую — зловещие намерения. Они хотят… Если султан, мой брат, наш повелитель, оставит этот бренный мир и, осиротив его, отойдет в мир вечный, эти два злодея лишат трона Масуда — законного наследника, посадят Мухаммада. А он всецело в их руках. Вам понятно, что я говорю, мавляна?