– Его повесили. Невинного старика довели до убийства, – продолжила она, открывая духовку и извлекая противень с запеченным картофелем. – Так считают многие, включая меня.
– Но как это возможно? Наверняка кто-то…
– Послушай, милочка, – перебила меня миссис Палмер, – когда архангел Гавриил протрубит в последний раз, слова «наверняка кто-то» будут последними, произнесенными на этой земле. Когда мир превратится в прах и пепел, обгорелые останки челюсти все еще будут хрипеть: «Наверняка кто-то…» Можешь быть уверена.
Кажется, мне начинает нравиться миссис Палмер. Очень даже.
Такое чувство, как будто где-то в нашей огромной вселенной пошевелилась спящая планета – некая невероятная сила шелохнулась, вздрогнула и снова погрузилась в покой.
На секунду я онемела, но только на секунду. Пока я не осознала, что жена хозяина этого трактира, на этой тесной, жаркой, испачканной жиром кухне, стала первым человеком в моей жизни, объяснившим, для чего живет на свете Флавия де Люс.
Я необходима. Я «кто-то».
Мне показалось, будто я сбросила старую кожу. Как змея.
Заметила ли миссис Палмер эту перемену? Наверное, нет. А если и да, она не показала виду.
– Орландо пришлось с этим жить, – продолжила она. – И нам всем тоже. Мы знали, что надо жить дальше. Вот почему, когда Орландо появился на прослушивании в театре «Паддл Лейн» лишь через пару дней после похорон отца, его приветствовали с распростертыми объятиями.
– Все? – уточнила я.
– Почти все, – ответила она. – Поппи Мандрил хмурилась. Но она вечно такая. У Поппи была выдающаяся карьера в театре, но именно что была. Она это еще не осознала, как это случается с большинством увядающих актрис. Хотя я думаю, что она с самого начала понимала, что этот необыкновенный молодой человек рожден стать звездой.
– А как насчет каноника Уайтбреда? Он тоже? Понимал это, имею в виду?
Миссис Палмер пронзила меня проницательным взглядом.
– Насчет Орландо?
Я кивнула.
– Каноник Уайтбред не питал иллюзий ни по какому поводу. Включая себя и своего сына. Ты должна помнить, что любой каноник имеет за плечами кафедральный собор. Деревенские каноники – чрезвычайно милые пожилые джентльмены, получившие этот пост в качестве теплого местечка, где можно провести остаток жизни, и каноник Уайтбред понимал это особенно ясно.
– А Поппи Мандрил?
– Что ж… – выдохнула миссис Палмер. – Наш дражайший каноник не питал по поводу нее никаких иллюзий тоже. Особенно по поводу нее. Святая Милдред не славится соблюдением всех высоких церковных канонов, о нет, но Поппи Мандрил заставляла каноника исповедовать ее каждую субботу. Он именовал это «субботними дневными спектаклями».
– Он так говорил? – выдохнула я.
Будучи отпрыском добропорядочной католической семьи, я не могла поверить, что священник нарушил обет молчания. Тайна исповеди священна при любых обстоятельствах.
– Конечно, он шутил. Поппи была не единственным членом его паствы, желающим нашептывать ему в ризнице.
Она добавила, откинув волосы назад влажной рукой:
– Мы были очень близки, каноник и я. Я была церковным старостой, когда все остальные покинули его.
– Мальчик, оставшийся на палубе корабля, – сказала я.
Даффи цитировала мне этот ужас, когда я еще лежала в коляске, и размахивала метлой, подожженной для пущего эффекта и изображавшей пушку Нельсона во время битвы за Нил.
Я понимала, что имеет в виду миссис Палмер. Когда каноника Уайтбреда заподозрили в убийстве, должно быть, он оказался в одиночестве. Никто не хочет дружить с убийцей.
– Наверное, это было тяжело, – заметила я.
– Тяжело – это преуменьшение, – ответила миссис Палмер. – Временами, ближе к концу, нам казалось, что мы остались вдвоем против всего мира.
– А как же Орландо? – спросила я. – Он наверняка…
– Орландо отдалился от отца за некоторое время до этих событий. Бедолага. Он с таким трудом сводил концы с концами. Одно время развозил пиво, но это не то, чем ему следовало заниматься, если ты понимаешь, что я имею в виду. Временами он подрабатывал у аптекаря, но это… скажем, у него опять не срослось. Я сама иногда позволяла ему подработать мытьем посуды, но Арвену не нравилось, когда он крутился под ногами, – она вздохнула. – Орландо жил в сарае у реки – лодочном доме, как его называют, хотя он вовсе не так велик, как это звучит. Сарай с протекающей крышей, кроватью и походной плиткой, не более.
Она увидела, что я смотрю на нее, и пояснила:
– Я была там раз или два. Ближе к концу. Пыталась вразумить его.
– И получилось?
Она долго не отвечала. Я видела, как она вспоминает свой визит минута за минутой.
– Нет, – отозвалась она. – Нет.
– Нет? – повторил хозяин, появившийся на кухне, будто джинн из лампы. – Что нет?
– О, ничего, Арвен, – ответила миссис Палмер. – Девочка просто интересовалась, приготовила ли я ей огуречные сэндвичи. А я совершенно забыла. Слишком много заказов.
«Восхитительно, – подумала я, – она одновременно умудряется лгать мужу и бранить его за то, что он пришел на кухню».
Или она бранит меня?
Как бы то ни было, я заметила, что она прирожденная лгунья. Преуспевая в этом искусстве, я легко отличала обладателей этого таланта.
– Ладно, я лучше пойду, – сказала я, соскакивая с кресла отдохновения, как со сковородки. – Благодарю вас, миссис Палмер. Я перекушу попозже. После того как заберу фотографии.
Слишком рано для того, чтобы снимки Хоба были готовы. Их можно получить не раньше завтрашнего утра. Но предлог хороший, и я испарилась с почти чистой совестью.
Глава 11
Когда планируете обман, всегда полезно выбросить дымовую завесу до того как. Если вы озаботитесь оправданиями позже, вряд ли они вам помогут.
Именно поэтому я сообщила Палмерам, что покидаю «Дуб и фазан», чтобы забрать фотографии. Обычно люди не берут на себя труд объяснить хозяевам, куда они идут и зачем. Моей целью было привлечь их внимание к факту моего ухода – об этом надо беспокоиться в первую очередь, когда вы собираетесь незаконно проникнуть в чужую спальню.
Во вторую очередь надо точно рассчитать время. Очень логично спланировать налет в то время, когда хозяйка в другом месте.
Например, вы хотите пошарить в спальне жены деревенского трактирщика с целью найти определенный сборник стихов. Логика подсказывает, что лучшее время – то, когда вышеупомянутая жена находится по уши в готовке и вряд ли пойдет к себе.
Сейчас именно такой момент.
Нельзя терять ни секунды.
Я поднялась по лестнице с таким видом, будто иду в свой номер. На первом пролете я остановилась, чтобы осмотреть полку с книгами, о которой Даффи отозвалась с таким пренебрежением.
«Под двумя флагами»… «Морской ястреб»… «Пиратство»… «Эрик Зоркий Глаз»…
Меня начало тошнить уже от названий, а последнее вызвало позывы рвоты.
Как люди могут тратить время на написание или чтение такой белиберды?
На полке не обнаружилось ничего достаточно тонкого, чтобы сойти за томик поэзии. Миссис Палмер не настолько глупа, чтобы оставить свою взрывоопасную книжицу там, где ее может взять почитать перед сном любой коммивояжер. Спрятать на видном месте – это избитый прием авторов детективных романов, но это не тот случай.
Я продолжила подниматься по лестнице, внимательно вглядываясь сквозь старые дубовые перила, но этажом выше никого не было. На цыпочках я преодолела последние пять ступенек.
Сдаваемые номера находились в передней части трактира и имели вид на церковь, за исключением моей комнаты и комнаты Доггера, выходивших на сад позади дома. Оставалось только одно помещение, и я предположила, что Палмеры живут именно там.
Дверь этой комнаты была выкрашена в светло-голубой оттенок, напомнивший мне водянистое молоко или цвет кожи мертвой герцогини.
Я прижалась ухом к дверной панели. Единственным звуком, который я слышала, было биение моего сердца.
Я подергала за ручку. Дверь отворилась, и я вошла.
Как часто фортуна благоволит смелым!
Несмотря на наличие огромной кровати на четырех столбиках – видимо, той самой, на которой спала добрая королева Бесс, – комната была на удивление маленькой и тесно заставленной: гладильная машина, комод, кресло, стол с будильником, выцветший красный турецкий ковер на полу, столик для умывальных принадлежностей, раковина, бритва, крем для лица. Если не считать этих нескольких личных вещей, помещение выглядело таким же безликим, как если бы хозяева находились здесь проездом, остановились на ночь, перед тем как навестить умирающую тетушку в Эксетере, и совсем не напоминало жилище хозяина трактира и его жены, обитавших тут с незапамятных времен.
Ветхие обои – судя по всему, восемнадцатого века – изображали потемневший китайский пейзаж с повторяющимися лодками, горами, журавлями, бамбуком и пагодами.
Я начала поиски «Колыбели мидий» с самого очевидного места: под матрасом. Высокий остов кровати был шатким и ненадежным. Рейки жутко постукивали, как старые кости. Я аккуратно вернула матрас на место в надежде, что в кухне, которая находится прямо подо мной, никто ничего не услышал.
Я перерыла ящики комода, ощупав каждый предмет одежды, заглянула внутрь гладильной машины и обыскала глубокие карманы банных халатов.
Ничего.
Я заглянула за занавески и под ковер, за рамы картин на стенах и (совершив усилие над собой) в ночные горшки.
Я уже собиралась обратить внимание на столик с умывальными принадлежностями, как услышала скрип ступенек. Кто-то поднимается наверх.
Я застыла.
Кто-то остановился наверху лестницы. Возможно, очередной постоялец в темном лабиринте коридоров старого трактира.
Но потом у меня на глазах ручка двери начала поворачиваться.
Я отступила к изголовью кровати. Балдахин недостаточно большой, чтобы я могла спрятаться в складках.
Я прижалась к обоям, мечтая слиться с жуткими, покрытыми пятнами пагодами.
Дверь приоткрылась. Появилась туфелька… нога…