– Господь слышит все молитвы, – заметил мистер Клемм. – Большие и малые.
– Благодарю, – прошептала я, яростно натирая уголки глаз носовым платком, который продолжала сжимать в кулаке.
– Должно быть, эта находка потрясла вас, – продолжил мистер Клемм, судя по всему, намекая на труп Орландо, лежавший на берегу, словно тушка лосося.
– Даже представить себе не можете как, – подтвердила я, яростно закатывая глаза, прикрывая рот носовым платком и выдавливая из себя сдавленный кашель в надежде, что викарий примет его за рыдания.
Как большинство священнослужителей, мистер Клемм понятия не имел, что делать с расстроенной плачущей особой женского пола.
Первый раунд в пользу Флавии.
– На самом деле… – заговорила я. Любая большая ложь начинается со слов «на самом деле», и моя – не исключение. – На самом деле одна из трех леди, погибших здесь ужасной смертью, была моей родственницей. Двоюродной бабушкой.
– Грейс Уиллоуби? – уточнил он.
Я покачала головой и ответила:
– Грейс Харкурт.
«Надо быть очень осторожной», – подумала я. Нужно помнить, что этот человек был лично знаком со всеми погибшими. Тот факт, что он назвал Грейс Уиллоуби, скорее всего, говорит о том, что он знал ее лучше, чем Грейс Харкурт.
Именно поэтому я выбрала Грейс Харкурт.
Вместо того чтобы поделиться со мной какой-нибудь информацией, на что я надеялась, мистер Клемм лишь грустно и понимающе кивнул.
Надо усилить нажим.
– Все, что вы можете рассказать мне о ее последних минутах, смягчит мою боль, – сказала я, дотрагиваясь до его рукава для вящего эффекта.
– Боюсь, не могу вам помочь. Видите ли… тем утром я… я чувствовал себя нехорошо.
Нехорошо? Что он имеет в виду? Он перебрал святого вина накануне вечером? «Маловероятно, – подумала я, – иначе он бы сейчас служил удобрением для петуний на церковном дворе, а не уклонялся от моих вопросов».
Разве что цианид добавили в вино непосредственно перед причастием, что указывает на каноника Уайтбреда или одну из трех Граций, которые наверняка помогали готовиться к службе.
Трудно поверить, что одна из них захотела бы отравиться сама. Ну, либо это самоубийство и убийство одновременно.
У меня закружилась голова.
– Нехорошо? – заботливо повторила я и умолкла, позволив этому слову повиснуть в воздухе.
Интересоваться нездоровьем ближнего надо очень аккуратно. Никогда не знаешь, насколько мерзкие подробности могут излиться на тебя потоком.
Мистер Клемм отвел взгляд и потом снова посмотрел на меня.
– Утрата веры, – признался он, кусая губу. – Видишь ли, в то время я страдал от утраты веры. В таком состоянии я не мог служить во время святого причастия. Джордж отнесся ко мне с пониманием. То есть каноник Уайтбред. Он сказал, что я должен встретить это стоически: подбородок вверх, жесткая верхняя губа, и поговорить с богом, «как мужчина с мужчиной», как он выразился.
– О? – я вопросительно выгнула брови – реакция, которую практически невозможно игнорировать.
– Да… видишь ли… понимаешь…
Он начал мямлить, умолк и отвел глаза.
– Любовь, да? – выпалила я наугад, подумав, что вероятность этого варианта – больше пятидесяти процентов.
Священники не теряют веру из-за футбола или даже из-за денег. Ревность, жадность, месть и любовь – вот обычные мотивы, судя по тому, что пишут газеты, но самый главный мотив – это любовь, как мудро сказал святой Павел.
И, если подумать, с любовью обычно рука об руку идут ревность, жадность и месть.
Quod erat demonstrandum[28], как сказал Архимед. Правда, он говорил это по-гречески.
Мистер Клемм потерял дар речи.
– Откуда ты знаешь?
– Женская интуиция, – ответила я.
Конечно, это наглая ложь. Женская интуиция – такая же чушь, как и женская логика.
Я воззрилась на него знаменитыми голубыми глазами де Люсов.
Внезапно он рассмеялся.
– Что ж, это была любовь. Вы очень убедительны, мисс…
– Де Люс, – сказала я. – Флавия.
Он сдался подозрительно легко. Надо быть осторожной. Я продолжала сверлить его взглядом.
– Джордж был понимающим человеком. Он сказал мне, что я должен не проклинать себя, а избрать верный путь.
– Наверняка это все всплыло на суде? – выпалила я. Не смогла сдержаться.
– Да, в какой-то мере, – ответил мистер Клемм. – Однако коронером был человек из муниципалитета отсюда, из Святой Милдред. И он, конечно, не хотел подливать масла в огонь.
– Почему вы все это мне рассказываете? – внезапно меня охватила подозрительность.
– Ах, – выдохнул мистер Клемм. – Нас учат исповедоваться, признаваться в многочисленных грехах и плохих поступках, и что может быть лучше, чем излить душу невинному ребенку вроде тебя?
Я едва не фыркнула, но вместо этого одарила его улыбкой со словами:
– Продолжайте.
– Извините, никаких имен и подробностей, – он подмигнул. – Прощение не требует грязных деталей.
Я была в шоке. Как он может держать в тайне самое интересное? Это нечестно!
– Понимаю, – соврала я, поддерживая игру, и подумала: «Всему свое время».
– Давайте я покажу вам церковь, – предложил он. – Пройдемся и поговорим. Честно говоря, я нахожу атмосферу конкретно этой скамьи удручающей.
Я испытала облегчение, только сейчас в полной мере осознав, как мне было некомфортно, оттого что крупный священник заблокировал единственный выход.
И да, если мне нужна информация, придется поговорить с ним. Время бежит, а я еще так много не знаю.
– Этот камень, – указала я. – Он кажется довольно новым. Выделяется на фоне старой церкви. Интересно, кто здесь похоронен?
– Бывший пастор, – отходя от скамьи, ответил мистер Клемм.
– Дж. Л. О. У., – прочитала я буквы на камне. – Джордж Л. О. Уайтбред.
Повисло молчание, продлившееся, казалось, несколько веков, и потом мистер Клемм заговорил:
– Джордж Ланселот Орландо Уайтбред. Я очень честен с вами, мисс де Люс. Надеюсь, вы меня не подведете.
Он продолжает рассчитывать на тайну исповеди?
– Но его же повесили! – удивилась я. – Как его могли похоронить в церкви?
Мистер Клемм одарил меня настолько жалостливым взглядом, что я почти простила ему порезы бритвой и потрепанный воротничок.
– Тщеславие, – сказал он. – Ошибки. Но, как сказал нам пророк Иеремия, «это совершенная пустота, дело заблуждения; во время посещения их они исчезнут».
Как будто эти слова все объясняют.
К кому они относятся? Кто погибнет? Те, кто ошибался? Или их жертвы?
– Значит, трех Граций убил не каноник Уайтбред?
Это был чуть ли не самый откровенный вопрос в моей жизни.
Мистер Клемм уставился на меня с таким видом, будто разрывался между двумя ответами, и потом сказал:
– Пойдемте. Покажу вам кое-что.
И без дальнейших слов он развернулся и быстро зашагал прочь. Я поспешила за ним.
У выхода из церкви он резко свернул направо и исчез в узком проходе.
– Осторожно голову, – его голос эхом отразился от стен.
Хотя на улице было жарко, ведущая наверх лестница пахла сыростью и плесенью, как будто сюда стекались запахи с кладбища.
Я поставила ногу на нижнюю ступеньку и начала взбираться вверх и кругами. Поскольку древние церкви также выполняли функции оборонительных сооружений, башни строились так, чтобы их можно было защищать. Винтовая лестница с высокими ступенями делала затруднительным подъем нападавших и одновременно давала защитникам возможность отбиваться, поскольку у них было преимущество роста и свободная рука с мечом.
Это зрелище заставило меня вспомнить ошибочное убеждение, будто в северном полушарии вода стекает в трубу против часовой стрелки, а в южном – по часовой. Потом я подумала о змеях, обвивающихся вокруг палки, – символе медицины. Доггер сказал мне, что это называется жезл Асклепия. Поднимаясь по лестнице, я лениво думала: «Что если в южном полушарии змеи и правда обвиваются вокруг деревьев по часовой стрелке, а в северном – против?»
– Ты идешь? – откуда-то сверху донесся голос мистера Клемма. В нем слышалось нетерпение.
– Да, – крикнула я в ответ, размышляя, что же он хочет мне показать.
Когда я достигла верха лестницы и вышла на плоскую крышу, мистера Клемма нигде не было видно.
В самом центре крыши находилась полуразрушенная деревянная постройка, закрывающая половину горизонта.
Я перегнулась через крошащийся парапет.
Справа от меня текла медленная безмолвная река, ленивой змеей скользя среди полей. Ее берега, заросшие сочной травой и окаймленные ивами, напоминали экзотическое зеленое боа из перьев, небрежно отброшенное стареющей звездой мюзик-холла.
Я вспомнила Поппи Мандрил.
Отсюда вид был примерно таким, как на аэрофотографиях Хоба Найнтигейла.
Меня словно током стукнуло. Фотография!
Когда Хоб на дереве отдал мне снимок, я сунула его в карман, а потом со всеми треволнениями совершенно о нем забыла.
Я его не выронила?
Я осторожно забралась пальцами в карман. Вот он! Нащупала жесткие края и гладкую поверхность фотобумаги.
«Осторожно, Флавия, – подумала я. – Ты же не хочешь уронить ее во двор».
Фотографии это не повредит, но я не хочу, чтобы о ее существовании узнал кто-то еще.
– Ты идешь? – снова позвал меня мистер Клемм. – Я за башней.
Я вспомнила, что противоположная часть башни выходит на другой изгиб реки, поля и лес в отдалении. И нависает прямо над свинцовыми черепицами, покрывающими крышу в основной части церкви: неф, трансепт и алтарь.
– Сейчас… только дух переведу… – крикнула в ответ я, пытаясь изобразить пыхтение умирающей от жажды собаки посреди пустыни.
Мне надо кое-что сделать, и сделать это сейчас. В присутствии мистера Клемма, дышащего мне в спину, я не смогу сравнить снимок Хоба и вид с башни.
Когда я поставила локти на парапет, от него откололся кусок норманнского кирпича и полетел прямо вниз.