Я хотела было крикнуть: «Осторожно там, внизу!» – но передумала. Если судьба решила покарать кого-то, заслуживающего наказания, кто я такая, чтобы ей мешать?
Кроме того, надо сохранять тишину, пока я изучаю фотографию.
Как нас учили в гильдии девочек-скаутов, я поворачивала снимок, пока изображение не выровнялось с окружающим пейзажем.
Да, вот оно. Внизу пристань, куда мы причалили, и заросший травой край кладбища, где лежало тело Орландо. Видно полоску гравия – тропинку, по которой пришли констебль Оттер и мистер Клемм.
Все это есть на фотографии Хоба. А вот наша лодка. Вот соломенная шляпа Фели на носу. Вот раскрытая книжка Даффи в центре, а вот Доггер, гребущий к берегу.
Съежившаяся тень на корме – это я. Одна рука вытянута. От нее по воде тянется рябь – это следы трупа Орландо Уайтбреда. Если прищуриться, я смогу рассмотреть очертания его тела под поверхностью воды.
Я переводила взгляд с фотографии на пейзаж передо мной и обратно. Слева, невидимая из-за стены трансепта, находится рыночная площадь с цирком Шадрича, а за ней – лодочный дом.
Если я высунусь подальше, смогу все это увидеть… Но тут со стены упал еще один камень.
Времени нет.
Но я заметила кое-что еще…
Ага! Невидимая с того места, где я сейчас стою, спрятанная за каменной стеной трансепта, изгибается тропинка. Она вьется по кладбищу от памятника к памятнику и заканчивается у двери церкви.
На фотографии четко видна скрючившаяся темная фигура на сером фоне гравия.
Плетеное инвалидное кресло!
И не просто инвалидное кресло, но пустое инвалидное кресло!
А между могильными камнями прячется Поппи Мандрил, которую ни с кем не перепутаешь. Даже с высоты полета воздушного змея можно узнать ее куртку и узел седых волос.
Притаившись за памятником, она наблюдает, как мы вытаскиваем из воды тело Орландо Уайтбреда.
Это совпадение или она тоже искала Орландо?
На тропинке у церкви стоит Хоб, выжидательно глядя вверх и крепко сжимая веревку от воздушного змея в руке.
– Что это у тебя? – спросили меня прямо надо ухом, и я повернулась, увидев, как мистер Клемм вытягивает шею и силится рассмотреть снимок Хоба.
– Просто фотография, – ответила я, быстро пряча ее в карман, и перехватила инициативу вопросом, – что вы хотели мне показать?
– Надо обойти башню с другой стороны, – ответил он. – Отсюда не видно.
– Сначала вы, – сказала я и быстро сочинила предлог, – я боюсь высоты.
На самом деле я просто не хотела, чтобы между мной и лестницей кто-то был.
«Всегда контролируй свою спину, – как-то раз сказала мне Даффи в одну из наших откровенных бесед. Она читала английский перевод древнего китайского текста об искусстве войны[29] и пыталась адаптировать его к повседневной жизни. – Никогда не знаешь, что тебя ждет».
И она была права. Легкий ветерок шевелил флаг над нашими головами и доносил слабые звуки музыки со стороны цирка Шадрича и, если я не ошибаюсь, острый запах диких животных.
– Пойдем, – поманил меня мистер Клемм.
Я осторожно пошла следом за ним, огибая каменную башню. Должна признаться, вид передо мной открылся великолепный.
Далеко-далеко внизу, в головокружительном отдалении, виднелась свинцовая крыша церкви, на которой можно было рассмотреть похожих на акул готических ангелов.
– Узри! – промолвил мистер Клемм, простирая руку. – Весь этот грешный мир.
Он что, шутит? Наверное, нет. В конце концов, это священник англиканской церкви, имеющий право принимать исповеди. Если в Воулсторпе кто-то в курсе тайн местных обитателей, так это мистер Клемм.
Может, даже больше, чем констебль Оттер.
– Вон там, – он показал на причал в дальнем конце церковного кладбища, – нашли отравленный кубок.
Я с понимающим видом кивнула. Чуть не забыла об отравленном кубке. Интересно, кто его выбросил после трагедии с тремя Грациями?
– И еще, – он сделал ударение на этих словах, – то самое место, где ты нашла тело Орландо Уайтбреда, – и искоса глянул на меня. – Думаешь, это совпадение?
Он пытается мне что-то сказать? Намекнуть на что-то, что он узнал во время исповеди и теперь не может выдать тайну? Даффи говорила мне, что это популярный прием, который часто используют графоманы и иностранные режиссеры, совершенно лишенные воображения, но на самом деле это противоречит закону. По крайней мере, в Англии.
– М-м? – протянула я.
Мистер Клемм изобразил на лице то, что я приняла за раздражение.
– Разве не странно, – произнес он, придвигаясь ко мне, – что труп Орландо Уайтбреда обнаружили в том же самом месте, где был выброшен смертоносный сосуд, использованный его отцом для убийства?
– Теперь, когда вы это сказали, начинаю думать, что да, – заметила я.
– Послушайте, мисс де Люс, – настойчиво продолжил викарий, – я знаю, кто вы. Не стоит притворяться. Ваша репутация опережает вас. Я знаю, где вы были и что сделали. Констебль Оттер просветил меня…
Я скромно подняла руку, останавливая его.
– Что вы хотели показать мне, мистер Клемм? – вопросила я.
Одно из величайших умений детектива – это притворяться непонятливым.
Другое – уметь провоцировать собеседника в нужный момент.
– Или вы просто хотели оказаться здесь со мной один на один?
Смелый шаг, и, полагаю, я застала его врасплох.
Он сделал еще шаг ко мне.
Я отступила к парапету.
– Эй, там, на башне! – раздался крик откуда-то снизу. – Мисс Флавия!
Я с опаской бросила взгляд вниз.
На гравиевой дорожке был припаркован «роллс-ройс» Харриет, и рядом с открытой дверью стоял Доггер, сложив руки рупором у рта.
Глава 21
Никто никогда не знает, о чем думает Доггер. Кроме меня.
Пережив ужасные испытания во время войны, он никогда не демонстрирует свои чувства. Он абсолютно невозмутим, но…
Я научилась угадывать его мысли по движениям ресниц, по губам, по раздувающимся ноздрям и напряженной коже на висках (верный индикатор, который не могут подделать даже величайшие из актеров).
Тем не менее мы всегда соблюдаем все ритуалы учтивости по отношению друг к другу.
– Надеюсь, вы простите мне, что я повысил голос, мисс Флавия, – сказал он, встретив меня у двери. – Для церкви, построенной в XIV веке, у Святой Милдред удивительно высокая колокольня. Сто тридцать пять футов, если не ошибаюсь.
– Сто тридцать шесть, – уточнила я, вспомнив, что видела эту цифру на табличке у входа. – Но, быть может, за годы она осела на фут.
– Быть может, – согласился Доггер.
Мистер Клемм остался на крыше во власти своих мыслей. Секунду я постояла в надежде услышать его шаги на винтовой лестнице, но в старой церкви царила тишина.
– Доггер, – поинтересовалась я, когда мы медленно шли к «роллс-ройсу», – тебе когда-нибудь приходило в голову, что каноник Уайтбред может быть невиновным?
– Приходило, мисс Флавия, – подтвердил он. – На самом деле именно поэтому я предложил заехать в Воулсторп во время нашего маленького путешествия.
– О нет! – воскликнула я, уверенная, что так оно и было. Доггер выдвинул и блестяще обосновал несколько причин, почему нам надо заехать в эту часть реки, а не в Оксфорд или Кембридж, и в конце концов сдалась даже тетушка Фелисити. – Ты меня восхищаешь!
– Да, – Доггер улыбнулся.
– Но, – я вспомнила картину убийства, восстановленную мной на месте преступления, – если их не убивал каноник Уайтбред, кто это сделал?
– Кто-то, – ответил Доггер, – кому есть что скрывать. Кто-то, кто боится быть обнаруженным.
– Бедняга, – сказала я, подумав о канонике.
– Если это действительно так, – продолжил Доггер, – мы имеем дело с чрезвычайно серьезным нарушением правосудия. Чрезвычайно серьезным. Узаконенным убийством.
– Но почему ты пришел к такому выводу? – спросила я.
– Его слишком быстро арестовали, судили и казнили, – объяснил Доггер, открывая для меня переднюю дверь автомобиля. – Конечно, есть так называемое правило трех воскресений, пусть и неофициальное, которое предполагает, что между днем, когда судья надевает черную шапочку, и виселицей должно пройти три субботы, но тем не менее…
– Так много смертей, – заметила я.
– Да, – согласился Доггер. – Слишком много смертей.
Не говоря больше ни слова, он включил первую передачу, и мы тихо выкатились с церковного двора.
– Как ты провел день? – поинтересовалась я.
– Весьма увлекательно. День в цирке может быть весьма познавательным.
– И причина тому – не слон, – шутливо сказала я.
– Не слон, – Доггер улыбнулся. – Но, может быть, он имеет к этому отношение.
– То есть? – уточнила я.
Не отвечая, Доггер развернул «роллс-ройс» в сторону узкой грязной дороги, ведущей вдоль берега. Я поняла, что надо помолчать.
– Во всех жизненных ситуациях, – наконец продолжил он, – встречаются люди, которых мы можем назвать невидимками. Никто не замечает священника на похоронах или полицейского на месте преступления. Никто не удивляется, увидев хирурга в операционной.
Хотя я была совершенно согласна с Доггером, я не понимала, куда он клонит.
– Думаю, мы обычно ищем человека, который не вписывается в картину. «Cherchez le stranger»[30], как сказала бы Даффи.
– Совершенно точно, – кивнул Доггер. – И зачастую абсолютно неправильно. Хотя мы не можем узнать, кто присутствовал в момент гибели мужчины в красной балетной туфле, нам дозволено делать умозаключения.
Обожаю, когда Доггер так говорит. В такие моменты я чувствую, что мы сообщники.
Равные.
Я чувствую себя взрослой. Чувствую, что меня ценят и я нужна.
На секунду мое сердце сжалось от боли. Как я могла утаивать от этого доброго и великодушного человека то, что я утащила из кармана трупа во время обыска на берегу реки?
Должна ли я поделиться своей находкой с Доггером?