«На, подавись! Но знай: все, что ты выманила у голодных, счастья тебе не принесет, все обратится в прах!»
И слова мои оказались вещими. Совсем недавно в вестибюле поликлиники на Доске почета я приметила фотографию Кати. Под ней было написано, что это лучшая из лучших ночных нянечек, награжденная «Знаком Почета».
Я, конечно, встретилась с ней. Передо мной стояла пожилая смущенная женщина в белом халате.
«Ты не представляешь, как тогда отрезвил меня твой удар, — негромко призналась она. — Он заставил меня опомниться. Ну а бомба, которая попала в наш дом и разнесла в пух и прах мои накопления, окончательно выбила дух стяжательства. Я опять стала человеком. Прошу тебя, не рассказывай, пожалуйста, нашим, какой я была дрянью».
Оказывается, и оплеуха от всего сердца может облагоразумить человека и пробудить его совесть.
В декабре сорок первого года умер мой свекор. Он был известным врачом. Умер на груди у больного, когда выслушивал его. Будь другое время — за гробом профессора пошла бы добрая половина города. А в декабре его повезли на кладбище двое — я и подруга. Гроб тащили на детских саночках.
В этот день было много тревог. Во время артиллерийского обстрела нас загнали под арку ворот. На колдобине гроб слетел с саночек. Мы с подругой так обессилели, что никак не могли водворить его на место. А тут еще ветер то и дело срывал мою кокетливую меховую шапочку, которая надевалась на затылок и неизвестно на чем держалась. В мирное время она была очень милой, но в тот день делала меня беспомощной. К нам на подмогу прибежал расторопный военный. Он поймал гонимую поземкой легкую шапочку и стал устанавливать гроб. Когда вновь оголилась моя голова и волосы стали развеваться по ветру, военный снял с себя длинный шерстяной шарф, привязал к затылку непослушную шапочку, а концами его обмотал мою шею. Мне сразу стало тепло.
Тревога была долгой. Началась бомбежка. Всюду грохотало. Стоявшие с нами женщины с детьми изнывали от усталости. Военный, попросив у нас прощения, усадил их на гроб. «Ему уже все равно, — сказал он. — А эти жить должны».
«Запишите мне свой адрес, — попросила я. — И как вас зовут? Чтобы я могла вернуть вам шарф».
«Живу на Выборгской. В детстве звали Пантик-бантик, в институте — Пан, а в военной части Пантелеем Жуковым. О шарфе не беспокойтесь, я вам дарю его».
В это время прозвучал отбой тревоги. Уже темнело, надо было спешить. Мы распрощались с военным и потащили свои санки с гробом. На кладбище тогда еще хоронили только по пять человек в одной могиле. Экскаватором и взрывчаткой стали рыть братские могилы позже. Меня поразило то, что незнакомый человек снял на морозном ветре шапку и сказал прощальную речь. Слов я не запомнила, но смысл был таков: «Вы были героями нашего города. Умерли благородно. Честь вам и слава. Мы отомстим за вас». В этом выразился братский блокадный ритуал.
Шарф Пантелея Жукова, который остался у меня, я носила много лет, а теперь, пересыпав его нафталином, берегу как реликвию.
Нас в ту же зиму вывезли по Дороге жизни в тыл, как необходимых специалистов. Мы трудились всю войну, обе вступили в партию, стали уважаемыми людьми. А ты, изобразив нас жеманными дамочками, успокоился и благодушествуешь. Советую немедля позвонить в Москву и извиниться перед Тусей (ей досталось больше, чем мне), и если будешь переиздавать дневники измени текст, будь справедлив к нам.
Вот и все. Желаю тебе успехов. Несмотря ни на что, все-таки милая, милая юность моя».
Мне думается, что на всякого, кого хоть как-то коснулась ленинградская блокада, она подействовала и, я бы сказал, в какой-то мере облагородила.
Мне довелось встретиться в Финляндии с бывшим старшим лейтенантом писателем Паво Ринтала, выпустившим книги «Голоса солдат» и «Симфонию Ленинградской трагедии». Узнав, что я один из участников обороны, он вытянулся передо мной и без всякой рисовки сказал:
— Знайте, я стыжусь за наших правителей, заставивших финских солдат замыкать блокаду Ленинграда с севера. Вы все — герои. Перед каждым защитником вашего чудесного города я готов стоять по стойке «смирно», чтобы отдать честь небывалой в истории стойкости.
Меня приятно поразила и недавняя статья американского военного историка Леона Гурэ, который одиннадцать лет назад стремился хоть на бумаге, заново переигрывая войну, сломить дух сопротивления ленинградцев и вырвать победу Гитлеру. И вот этот, казалось, недоброжелатель вдруг спохватился, понял, что история не простит лжи и предвзятости, когда речь идет о ленинградцах, О них нужно говорить только правду. И Леон Гурэ в журнале «Славик ревью» написал:
«В анналах второй мировой войны и других войн современности 900 дневная осада Ленинграда занимает особое место, открывая длинный каталог бедствий, ужасов и поразительной стойкости перед лицом, казалось бы, непреодолимых трудностей. Борьба за жизнь, которую вел и выиграл этот город, насчитывавший в то время вместе с беженцами более трех миллионов жителей, в условиях военной блокады, небывало суровой зимы и почти полного отсутствия электроснабжения и транспорта, воды и пищи, знаменует одну из самых легендарных страниц новейшей истории. И с какой бы строгой меркой ни подходить к понятию героизма, можно с уверенностью сказать, что Ленинград, вынесший беспрецедентные испытания, но не капитулировавший перед врагом, вполне достоин звания города-героя, которое он носит».
Лишь недавно, спустя почти тридцать лет после окончания войны, заключен мирный договор с ФРГ. На земле потеплело. Холодной войне конец.
Видимо, не за горами то время, когда народы земного шара с облегчением скажут:
— Войны запрещены повсюду навечно!
Ленинград, 1973