Шли дни, похожие друг на друга. Каждый в экипаже делал то, что следовало по боевому расписанию. Наблюдатели вглядывались в морскую даль, но лишь за перископом тянулся едва заметный бурун — единственный пенный след на море. Нигде не было фашистских кораблей — словно почуяв затаившуюся угрозу, они ушли, попрятались по базам и якорным стоянкам.
Тогда не знал Травкин, почему море такое пустынное, понял позже, вернувшись из похода. А дело в том, что подводная лодка «Д-2» капитана 3-го ранга Р. В. Линденберга — командира расчетливого, смелого — 14 октября отправила на дно судно «Якубус Фрицен». Через пять дней с лодки обнаружили большой конвой. Два переправочных парома охраняли вспомогательный крейсер и пять сторожевых кораблей. Командир «Д-2» понял, что перевозки важные, пустые паромы так усиленно не берегут. Держась поближе ко дну, лодка незаметно для противника прошла кольцо охранения и прорвалась к железнодорожному парому. Чтобы наверняка добиться успеха, Рувим Владимирович приказал стрелять двумя торпедами. В результате удара был тяжело поврежден железнодорожный паром «Дойчланд». На судне находились солдаты, и взрыв уничтожил около 900 фашистов. Погиб и заместитель премьер-министра Норвегии по руководству национал-социалистической партией предатель норвежского народа Лунде, возвращавшийся в свою страну после встречи с Гитлером.
Встревоженный происшедшим, командующий немецким флотом гросс-адмирал Дениц приказал всем немецким судам укрыться в ближайших портах. На несколько суток было парализовано движение на Балтике.
Мироненко доложил о шуме, похожем на работу винтов подводной лодки. Травкин приказал идти переменными курсами и менять глубины, а сам взял второй наушник — послушать море. Решил тоже, что это лодка.
Шум то усиливался, то пропадал. Подвсплыли. Вахтенный офицер в перископ заметил дым и верхушки мачт судна. Дистанция до противника сокращалась, но тонкая нить горизонта и спички-мачты то и дело закрывались наплывшим с севера туманом.
Нанося пеленги на корабль и лодку на карте, штурман прислушивался к каждому слову, доносившемуся по переговорной трубе из акустической рубки. Волнуясь, он сказал Калинину:
— Немецкая лодка, наверно, сейчас сближается с нами.
Тот спокойно ответил:
— Ну и что же? Ее дело сближаться с нами. А мы будем топить транспорт, потому что это — наше дело.
«Калинин сказал так штурману, чтобы не отвлекался, и мне дал совет внимательно следить за вражеской лодкой. За совет спасибо, но я ее ни на секунду из вида не упускаю», — подумал Травкин. Он приказал акустику поточнее брать пеленги на транспорт и лодку, чтобы сразу реагировать на изменения обстановки, боцману — через каждые две минуты изменять глубину погружения на 15 метров, чтобы противник не мог прицельно выпустить торпеды.
Иван Васильевич пристально посмотрел на карту с прокладкой. На ней словно была отображена сцена охоты. «Щ-303» нацеливалась на транспорт, а вражеская субмарина — на «щуку». Кто же окажется искуснее, расчетливее, сумеет переиграть другого, превзойдет в тактическом мышлении? Ставка в этой игре была максимальной — людские жизни.
Ход мысли командира немецкой лодки для Травкина был в общем-то ясен. По маневрам нашего корабля он видел, что «щука» выходит в атаку на транспорт. Ему надо было утопить советскую лодку раньше, чем она выпустит торпеды. Нанести свой удар неотразимо, наверняка.
«Щ-303» продолжала сближение с транспортом (огромным лесовозом). Успех атаки был в ее неожиданности для противника, скрытности, точности удара: подводная лодка врага не дала бы повторить атаку. Но, если с судна заметят перископ, транспорт успеет отвернуть. Угроза атаки с вражеской субмарины заставляла все делать быстрее, точнее. Травкин присел перед тумбой на корточки и, едва высунув перископ из воды, привставал вслед за окулярами. За короткое время Иван Васильевич уточнил данные и передал их помощнику.
— А если… — в раздумье произнес Травкин и показал Калинину на карте, что неплохо бы ударить по транспорту со стороны берега. — Лодку мы, наверняка, запутаем, а лесовоз никуда не денется.
Помощник понял замысел с полуслова. Командир немецкой лодки видит, что «щука» выходит в атаку на транспорт, считает, что стрелять она будет со стороны моря, а тут новый вариант.
Травкин распорядился увеличить скорость, чтобы пересечь под водой курс транспорта. Завершая маневрирование, Иван Васильевич взглянул на сосредоточенные лица помощника и штурмана. Калинин завершал новые расчеты для атаки, Магрилов прокладывал курсы кораблей на карте. Лица у обоих сосредоточенные, посуровевшие.
Лодка легла на боевой курс, капитан 3-го ранга скомандовал:
— Залп двумя торпедами! Носовые аппараты — товьсь!.. Залп!
И сразу:
— Право руля! Боцман, ныряем на глубину пятьдесят метров!
У бортов «Щ-303» нарастал пронзительный свист — шум винтов торпед. К счастью, они прошли мимо. Враг, так и не разгадавший маневра Травкина, не сумел нанести прицельного удара, стрелял, как говорят в таких случаях, наудачу.
Выждав некоторое время, Иван Васильевич поднял лодку под перископ. Транспорт уже тонул. На воде плавали шлюпки. Сторожевики нашу лодку не бомбили, видимо, опасались нанести удар по своей. Иван Васильевич положил лодку на грунт, чтобы дать отдых команде и торпедисты могли перезарядить аппараты.
Боевые действия временно прекратились, «безработные» Широбоков и Рашковецкий, как видно, решили их продолжить… Один против другого. Поскольку обед был прерван сигналом тревоги, о нем и пошла речь.
— На второе кое у кого был лесовоз с мачтами, можно этого товарища дальше не кормить! — высказал радист свою оценку событий, посматривая на боцмана.
Тот, не думая, отпарировал:
— Вы, гнилая морская интеллигенция, прекратите когда-нибудь свои плоские, как телеграфный бланк, разговорчики?
Термин «морская интеллигенция» прилип к радистам с момента появления на кораблях радиоаппаратуры. И не по причине особой теоретической подготовки радистов, хотя, разумеется, ими становились грамотные люди, а потому, что они освобождались от тяжелых физических работ, чтобы не сбить руку.
О нарядах вне очереди, как это было в начале похода, Рашковецкий уже не вспоминал, поскольку отрабатывать их было негде. Картошка кончалась, другой «черной работы» пока не предвиделось…
— Товарищ боцман, — не унимался Широбоков, — что же мне делать, коли я такой разговорчивый уродился. И потом, это не совсем честно: я же ваши ошибки никуда не записываю.
Намек был ясен — сорванная однажды по вине боцмана атака… Боцман насупился, покраснел. Широбокову, как видно, стало его жаль: все же старший по должности и возрасту, уважаемый человек, и он начал «спускать напряжение»:
— Хотя я такой уродился, но это не значит, что таким всю жизнь буду. Сменю в горле шестерню на другую — с редкими зубцами…
После обеда Иван Васильевич зашел в каюту, присел на койку и уснул таким крепким сном, словно провалился в небытие. Он привык спать в любых условиях, даже когда ревут и грохочут двигатели, над самым ухом громко разговаривают или поблизости играют на музыкальных инструментах, но мог просыпаться и по заказу, через столько часов, сколько самому себе отвел на отдых.
На этот раз он проснулся через три часа, когда дежурная смена торпедистов сделала необходимую работу по подготовке торпед: установила глубину хода, отрегулировала гирокомпасы, удерживающие торпеды на курсе, проверила системы, ввернула капсюли-детонаторы.
И не зря говорят: «Утро вечера мудренее», имея в виду, что у отдохнувшего человека острее ум, цепче память, продуманнее действия. На свежую голову отдохнувший Травкин и принял решение вернуться к острову Готска Санде, уйдя из района, где его корабль усиленно разыскивался врагом.
У острова он намеривался точно определить подводную и надводную скорость своего корабля. Для этого Травкин выбрал участки между маяками и несколько раз провел лодку между ними. Расстояние поделили на время по секундомеру и определили, на что способна «щука». Знание скорости во многом предопределило точность плавания при прорыве через заграждения.
Приняли сводку Советского Информбюро. В ней говорилось об ожесточенных боях под Сталинградом. Травкин и Цейшер побывали во всех отсеках корабля, рассказывали о боях Красной Армии, говорили о своих задачах. В беседах участвовал молодой коммунист уроженец Сталинграда Евгений Панкратов. Он рассказывал товарищам о родном городе, его промышленных предприятиях, о славных боевых традициях Царицына-Сталинграда. Человек, влюбленный в свой город, он нарисовал его план: здесь Волга, здесь центр, а вот тут тракторный завод. «Поможем, обязательно поможем сталинградцам обороняться точными торпедными ударами», — заявляли моряки…
Новиков-Прибой как-то назвал подводную лодку маленькой, чуть заметной стрункой в грохочущем концерте войны. Наверно, это было вполне справедливо, по отношению к лодкам периода первой мировой войны — плохо вооруженным, плававшим лишь в прибрежных водах. В годы второй мировой войны лодки стали могучим оружием. Они могли теперь сами устроить довольно громкий концерт. Но чтобы его начать, нужно было обязательно найти того, для кого он в первую очередь предназначался, — неприятеля.
Лодка Травкина как раз и продолжала поиск вражеских судов, курсируя в утренней полутьме неподалеку от чужих военных баз. Мерно стучали двигатели, буграми вздымалась у бортов темная вода, которая журча обтекала лодку и убегала за корму — холодная, безразличная. Командир «щуки» делал над собой усилия, чтобы не задремать. Решил вспоминать забавные случаи из флотской жизни…
Царский адмирал спросил у матроса: «Почему у меня большой живот?» Тот не растерялся, сказал, что от ума, весь ум у его превосходительства в голове не помещается… Другой матрос, по специальности электрик, зазубривший разные премудрые термины, вместо ваше превосходительство назвал адмирала ваше электричество… Происходившее в давние времена виделось словно наяву. Иван Васильевич рассмеялся, сонливое состояние прошло. Подумалось, что вот так незаметно подкрался рассвет, поздний он в конце октября, неприятный, с моросящим дождем. На глубину пора идти, ложиться на грунт. В это время вахтенный сигнальщик доложил: