— Правый борт. Курсовой двадцать. Судно.
Нелегко было его рассмотреть в окутывающей лодку водяной пыли. Иван Васильевич шарил биноклем по поверхности моря, но мелкие капли дождя плотно закрывали горизонт. Все же он разглядел две трубы над низкой палубой. Это оказался миноносец. Травкин решил атаковать, пока их не видит враг. Но над кораблем вдруг взвилась белая ракета. Значит, противник тоже готовился к атаке. Миноносец для лодки очень опасен, поэтому, словно испуганная рыба, она рванулась на глубину. Стрелка глубиномера показывала: 5… 8… 10 метров.
Неожиданно лодка, резко кренясь на нос, стала проваливаться в пучину. Как бешеная, неслась стрелка глубиномера по шкале: 20, 30, 40 метров. На шестидесяти, поняв в чем дело (рули заклинило в положении на погружение), Травкин приказал пустить сжатый воздух в носовую цистерну и остановить электромоторы. Лодка выровнялась.
Миноносец сбросил бомбы и ушел. Убедившись, что поблизости нет противника, всплыли. Рулевые и электрики сдвинули с места рули, отремонтировали их. Травкин подумал, что теперь можно отдохнуть. Он пошел в пятый отсек, где у электромоторов всегда тепло и не слишком шумно, но вахтенный офицер объявил торпедную атаку. Капитан 3-го ранга срочно вернулся в центральный пост.
Калинин уже отдавал распоряжения и, не отрываясь от перископа, доложил, что не может определить тип обнаруженного судна. К перископу прильнул Травкин. Действительно, плохая видимость не давала возможности рассмотреть противника. Всплывать, чтобы получше его разглядеть, или же подойти поближе было опасно: вдруг лодку разыскивает тот же самый миноносец? До очереди разглядывали «супостата». Наконец, определили, что идет тихоходный буксир с двумя пустыми баржами. Тратить торпеды на них не следовало.
В походе встретили последний месяц осени — ноябрь, холодный, туманный, сумрачный. Небо и море по цвету ночью сливались, казалось, не существует горизонта, только беспросветная чернота и йодистый запах моря. Под стать погоде было и настроение у Травкина, словно что-то давило на сердце, хотя на здоровье он никогда не жаловался и врачи писали во время диспансеризации «здоров», не добавляя своего излюбленного «практически». Но он сразу повеселел, когда 2 ноября получил радиограмму. Штаб бригады сообщил, что через позицию, возможно, пройдет танкер с горючим. Оживились люди. Проложили курс в район предполагаемой встречи. «Щука» вышла в атаку на танкер, но крутые волны сбили торпеды с курса.
Снова поиск, и снова шторм. Травкин решил увести лодку в северную часть моря, к плавучему маяку Калбодагрунд. Чтобы за ночь провентилировать отсеки, отрыли рубочный и дополнительный люки дизельного отсека. Вдруг прозвучал доклад наблюдателя:
— Три корабля справа тридцать градусов!
Значит, ждали их здесь. Над головой слышалось «чух-чух», словно спешил по рельсам трудяга-паровоз, — такой звук издают винты сторожевых кораблей. Загрохотали глубинные бомбы. Пришлось уходить из мелководного района, прижимаясь к грунту, как ящерица к песку. Чтобы подбодрить товарищей, Иван Васильевич сказал окружающим:
— Уйдем, как колобок от бабушки и дедушки.
Лодка ушла, но не без приключений. Инженер-механик Ильин с тревогой сообщил, что не может удержать лодку на заданной глубине, она все время тяжелеет. Через несколько минут стала ясна причина. В дизельный отсек через нижнюю крышку люка поступала вода. Крышку укрепили подпорками, течь прекратилась. Когда корабли противника потеряли лодку, всплыли. Выяснилось, что от взрыва выскочила из своего желоба уплотнительная резина. Моряки быстро устранили дефект.
Многое делает командир корабля, чтобы подготовить удар по врагу. Но есть в этом деле главное. И это главное, думается, — умение рассчитать и выжидать, долго подкарауливать противника, нести бесконечные вахты, выполнять изо дня в день однообразные действия, спать урывками, к тому же одетым, узнавать время только по часам и почти не видеть день, потому что лодка в светлое время прячется под водой, мерзнуть на верхней вахте так, что часами зуб на зуб не попадает, оставаться на мостике насквозь промокшим во время дождя и при свисте пронизывающего ветра, неделями сидеть на консервах и сухарях, слышать зловещий скрежет минрепов, удары глубинных и авиабомб. Такова участь командира лодки. Какое же в самом деле ему нужно терпение, чтобы все это переживать, переносить из дня в день и оставаться в добром настроении и высочайшей боевой готовности.
Но выдержки и терпения Травкину было не занимать. Ночью 4 ноября Иван Васильевич стоял на мостике и жадно курил. Вспомнилось, что в позапрошлом году праздник Великого Октября встречал дома, в Ленинграде. Крохотная дочка долго не могла уснуть, капризничала. Жена все время уходила к ней из-за стола. Скомкался праздничный ужин, и испортилось настроение. Он уехал в Кронштадт не совсем довольный. Если бы те дни можно было повторить! Сейчас все виделось бы иначе. Радостно встретила жена, счастливо улыбалась старшая дочка, а писклявый голосок младшей — чарующая музыка для отца. Сколько аппетитной еды стояло на столе! Оказывается, прошлое представляется нам по-разному, смотря какими глазами на него смотреть… «А какой увижу я через год нынешнюю 25-ю годовщину Октября? Без победы над врагом, без потопленного судна она не запомнится ни мне, ни другим морякам».
Наверно, об этом же думал и старший лейтенант Калинин, когда, чтобы пораньше заметить противника, забрался на тумбу перископа. Травкин посмеялся, что на минуту раньше «супостата» увидит, а промокнет быстрее. Но Калинин с тумбы зорко всматривался в черный горизонт. И ему повезло. В общем-то не ему одному, всему экипажу. В полночь Михаил Степанович заметил несколько силуэтов судов. Шли два транспорта и два сторожевых корабля. Впереди самый большой — водоизмещением свыше десяти тысяч тонн.
Для верности удара Травкин приказал готовить трехторпедный залп. Конвой повернул влево и перестроился в кильватерную колонну, когда корабли идут один за другим. Во главе ее оказался сторожевик. Иван Васильевич решил атаковать с носовых курсовых углов из надводного положения и довернул лодку, совмещая нить прицела с форштевнем судна. Вот она подошла к фок-мачте.
— Аппараты, пли!
Через каждые пять секунд вздрагивал корпус лодки — это выходили торпеды, сразу запевавшие для врага траурную песню. Как оказалось, не только для транспорта. Одна из самодвижущихся мин взорвалась у борта сторожевика, другая — транспорта. На мостике лодки услышали взрывы, по глазам резанул отсвет белого пламени. Раздался третий, чуть запаздывающий по звуку раскат — это на транспорте сдетонировали боеприпасы. При ярком свете пожара было видно, как тонул переломившийся сторожевик, а из-за горящего транспорта показался второй сторожевой корабль, разворачивавшийся на лодку.
При срочном погружении трюмные Гусев и Панкратов действовали быстро, четко. Вражеский корабль «прочавкал» над местом, где несколько десятков секунд назад была лодка.
Подарок к празднику получился, да какой — двойной! Радостным пошел Травкин в первый отсек, обнял каждого торпедиста. Командующему флотом он направил радиограмму: «Боезапас израсходован. Потоплены четыре вражеских корабля». — «Поздравляю с победой. Возвращайтесь в базу», — ответил комфлота.
«Щ-303» взяла курс на восток, чтобы засветло подойти к маяку Ристна и точно определить свое место. Это было необходимо. Слишком дорогой может оказаться ошибка, когда идешь через минные поля.
Радист принял приказ Народного комиссара обороны СССР от 7 ноября. И. В. Сталин призвал бойцов Красной Армии и Флота усилить удары по врагу. Можно было перед решающим этапом похода дать команде отдохнуть, отметить праздник. Собрались все свободные от вахты. М. И. Цейшер прочел приказ. Его слушали, не пропуская ни слова. Беседу никто не планировал, но она состоялась. Моряки говорили о любви к родной стране, о готовности победить в нелегкой борьбе. Старший электрик Савельев — он родом из Ульяновска — рассказал о местах города, связанных с Владимиром Ильичем Лениным.
Вечером был праздничный ужин. Хотя к этому времени в распоряжении кока Тимофеева оставался ограниченный ассортимент продуктов, но все равно ужин получился на славу. После него Гримайло и Панкратов стали читать стихи. «Над седой равниной моря ветер тучи собирает», — прочитал Панкратов, а Травкин думал о других тучах — тучах и ветрах войны, что испытывают на прочность его боевых друзей, его флот, его Родину…
Во время одной из бесед с Травкиным я спросил: была ли на лодке художественная самодеятельность? Как удавалось готовиться к выступлениям? Ведь летом ремонтировались и плавали, а в боевом походе не до веселья. Иван Васильевич с гордостью ответил:
— Одной маленькой лодкой давали большой концерт.
Вспомнил он, как после потопления транспорта и сторожевого корабля лег спать в пятом отсеке, но сон не шел. Думалось о предстоящем переходе тревожно: не закроет ли враг известные нашим подводникам проходы в заграждениях? Потом он задремал, а проснувшись, услышал тихий разговор друзей — Гримайло, Панкратова и Голованова. Виктор Голованов вытащил из футляра баян — подарок рабочих морского завода, — пробежал пальцем по клавишам.
— Тихо, — остановил его Панкратов.
Голованов продолжал щелкать по клавишам, не растягивая меха.
— Перестань, командира разбудишь!
— Его сейчас ничем не поднимешь, намаялся. Да я без всякого шума, просто, чтобы пальцы размять. А вообще-то хорошо бы сейчас сыграть да спеть потихонечку.
— Порепетировать не мешало бы. В базу придем, непременно выступать придется, — согласился Евгений Панкратов.
Травкин понял настрой людей, заглянул через люк в кубрик:
— Песню бы сейчас послушать. «Вечер на рейде», допустим…
Друзья взяли музыкальные инструменты, чинно расселись по местам, и полилась мелодия песни. В отсек потянулись моряки, молча слушали.
Подошло время сниматься с грунта. Травкин дал сигнал к всплытию. Экипаж занял боевые посты. В сумерках того же дня «щука» подошла к острову Осмуссар — одному из группы Моонзундских островов. Западнее него фашистские минные заградители ставили мины. «Значит, мин тут пока мало, — подумал Иван Васильевич, — будем здесь прорываться».