ащищая корабль от пикирующих на него белых мух.
Иван Васильевич сразу увидел и хорошо рассмотрел свой новый корабль, прильнувший к высокому борту «Иртыша». Даже на фоне огромной плавбазы он не казался маленьким, как его прежняя лодка рядом с «Полярной звездой». «Катюша» была в три раза больше «щуки». Громадный корпус подводного крейсера, широкий и просторный мостик. Четыре тщательно зачехленных орудия, из них два стомиллиметровых. Но это, знал Травкин, не главное оружие. Десять торпедных аппаратов, расположенных в носу и корме, могли пустить на дно несколько транспортов и кораблей — подводный крейсер и существует для того, чтобы наносить эти удары. Сейчас подлодка замерла на стоянке, но в море может развить скорость свыше 20 узлов — словно быстрый миноносец.
Пока Иван Васильевич стоял на широкой палубе «Иртыша», с которой краснофлотцы начали сметать снег, спускался по крутому трапу на лодку, угас злой ветер и повеселел хмурый день. Поднялось настроение Травкина.
— Смирно! — громко скомандовал дежурный по кораблю и четко отдал рапорт.
Иван Васильевич понял, что знают его и ждут на «К-52». Ее прежнего командира Е. Г. Шулакова назначили командиром дивизиона. Евгений Георгиевич был человеком высоким, грузным. «На большой лодке соответственно и командир», — подумал Травкин. Старый командир хорошо знал людей, слыл человеком разговорчивым, общительным. И здесь, более замкнутый, строгий, с внешне суровым взглядом, Травкин ему проигрывал.
Знакомство с экипажем непосредственно на боевых постах авторитета и уважения новому командиру не прибавило. Будто чем-то он был недоволен: по-прежнему суровый вид, а тут еще проскользнуло недоверие к людям.
— Николай Шведенко, — показал Шулаков на одного из краснофлотцев. — Лучший наш сигнальщик.
Шведенко по выражению лица нового командира понял, что эту оценку новый командир всерьез не воспринял. Евгений Георгиевич тоже уловил недоверчивый взгляд и, когда они с Травкиным отошли от боевого поста, заметил:
— Зря вы так. Отличное, особое у него зрение. К тому же моряк с «Пантеры».
Эту подводную лодку балтийцы называли и легендарной, и прославленной. В период иностранной военной интервенции и гражданской войны — в августе 1919 года — «Пантера» потопила новейший английский эскадренный миноносец «Витториа», открыв боевой счет советских подводников. Лодка участвовала в героическом «Ледовом походе» балтийских кораблей, когда по указанию В. И. Ленина, чтобы спасти флот от захвата немцами, через льды выводили их из Ревеля (Таллина) и Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт. В годы Отечественной войны у «Пантеры» не было столь громких успехов. Устаревшая лодка в 1942 году была переоборудована в станцию для зарядки аккумуляторов подводных кораблей. Моряков перевели на другие корабли, вот и попал Шведенко на «К-52».
Евгений Георгиевич рассказывал Травкину о подводном крейсере, об экипаже и почти всех хвалил, не жалея самых сильных эпитетов. В то же время он отмечал, что личный состав вместе с рабочими достраивал корабль, не участвовал в походах и не имеет боевого опыта. Травкин сказал, что рад встретить хороших специалистов, но вот характер у него дотошный: привык полагаться на факты, в море все проверит.
Позже моряки «К-52» узнают, что за внешней суровостью прячется большая душа, что Иван Васильевич простой, доступный, немногословный человек. Отличный командир. Во время атак, в бою не суетящийся, расчетливый, будто выполняющий обычную работу. В минуты смертельной опасности спокойный, выдержанный. Лаконичный и твердый при отдаче и выполнении приказов. Добрый, но не добренький. Поймут, что Травкин настоящий товарищ, у него, что называется, в крови тяга к людям, стремление помочь прежде всего тем, кому труднее всех. Первым, наверно, это почувствовал краснофлотец Магницкий.
С борта плавбазы «Иртыш» Травкин увидел, что несколько человек переносят мешки с картошкой из подвала жилого дома за рекой Фонтанкой на корабль. Дело обычное. Но его внимание привлек молодой краснофлотец, с трудом тащивший пятидесятикилограммовый мешок. Маленький, худощавый, моряк сам весил не больше тяжелой ноши.
— Кореш, пошевеливайся, — покрикивал шедший за юношей крепкий моряк.
— А ведь упадет в воду, — заметил кто-то, когда молодой краснофлотец пошел по шаткому трапу «Иртыша». — Как есть «сыграет».
— Бросьте мешок, — приказал Травкин, как только краснофлотец ступил на палубу корабля. — Грыжу нажить хотите?
— Салагой будут называть — это лучше? Я выполняю приказ командира подводной лодки «К-52».
— Теперь я ваш командир!
Мешок опустился на палубу. Краснофлотец Магницкий, который еще не знал о передаче дел командирами, впервые так близко увидел Ивана Васильевича и с восхищением рассматривал прославленного подводника. А Травкин положил руку на уставшее плечо и добавил:
— Постарше да посильнее послать можно. Сколько вам лет?
— Семнадцать.
Травкин махнул рукой и уже не расслышал последних слов молодого краснофлотца:
— Уважает матросов.
В первой же беседе с новыми подчиненными Иван Васильевич, заметив, что подводниками не рождаются, ими становятся, подчеркнул, что нужно для этого: мастерское владение техникой, оружием. Именно мастерское. Троечники на подводном корабле — обуза. Даже хорошее — враг отличного.
С такой меркой требовательности он подходил прежде всего к себе. На лодках есть прекрасная традиция: каждый должен досконально знать корабль. И не только свою специальность, а устройство всего корабля, его систем и оружия. Травкин за месяц изучил новый корабль. Помогал ему весь экипаж: в торпедных отсеках — торпедисты, в дизельном — мотористы, в аккумуляторном — электрики, в центральном посту — помощник и штурман… Особенно много — старшина команды трюмных машинистов П. П. Перевозчиков, служивший на лодке с момента ее закладки.
Такой без лишнего часа отдыха личный труд нового командира уже «работал» на его авторитет. А строгость? В эти дни моряки корабля поняли: если гайки надежно, крепко подкручены, каждой шестеренке вращаться легче и ход ее точнее…
Без строгости на флоте нельзя. Это знают моряки еще с Морского устава Петра Первого. Одна из его статей гласила: «Во время чищения кораблей и починки всякий мусор должно вывозить, чтобы ничего на дно не упало. А кто из своих то учинит, сам, ежели офицер, за всякую лопату (имеется в виду лопата мусора) первый раз лишается месяц жалования, за второй раз — полгода, а за третий — будет оштрафован отнятием чина и записан в рядовые. А рядовым за третий — в Сибирь на каторжную работу».
В период изучения Травкиным новой подводной лодки он обстоятельно побеседовал с каждым членом экипажа. Вот что вспоминает о таких беседах В. А. Магницкий: «Иван Васильевич приказал мне принести лодочный сейф с документами. Мы закрылись в его каюте.
— Ну, учите меня своей премудрости.
Я удивился. Чему учить командира? На его лодке «Щ-303» был шифровальщик, и, конечно, Травкин в курсе всех премудростей. Дело было в другом. Он хотел проверить, что я за специалист, можно ли верить в точность расшифровки радиограмм, которые поступят на корабль. Просто для беседы была избрана не ущемляющая самолюбия форма. Вот какой к нам пришел командир…
Иван Васильевич стал составлять тексты радиограмм. В них лодке приказывалось занять или поменять позицию, сообщалось о конвоях противника, причем каждый раз фигурировали широта и долгота. Мою работу командир фиксировал по секундомеру. Травкин затем стал вычеркивать цифры из радиограмм и наблюдал, как я восстанавливаю правильный текст.
В работе мне помогали морские карты, разложенные тут же на диване. Напоследок командир составил радиограмму, в которой приказывалось нашей лодке покинуть район действий на сутки из-за прохождения по позиции катеров. Отойти предписывалось к острову Гогланд. Я сказал, что этого не может быть, так как Гогланд находится в Финском заливе, а мы действуем в Балтийском море. По всей вероятности, лодке следует отойти к острову Готланд.
— Соображаешь, колдун! — одобрительно заметил Иван Васильевич.
Представьте, какой похвалой прозвучали для меня эти слова опытнейшего командира».
В это время ни военных комиссаров, ни заместителей по политической части на подводных лодках по штату не было. Партийной работой руководил не освобожденный от своих основных обязанностей парторг. На «К-52» им был Иван Константинович Середин. Воинское звание у него было невысокое — старший краснофлотец, но пройденный путь — немалый. На лодку пришел в 1940 году. В сентябрьские дни 1941 года, когда партия призвала: «Все на защиту города Ленина!» — добровольно ушел в морскую пехоту, жег бутылками с горючей смесью вражеские танки на подступах к Ленинграду, перенес блокаду с ее первого до последнего дня. Когда Военный совет Ленфронта принял решение о возвращении флотских специалистов на корабли, из 27 человек, ушедших на сухопутье с этой лодки, вернулось четверо. Середин один из них…
Шулаков относился к Ивану Константиновичу с исключительным уважением. А тут вдруг после смены командиров во время утреннего осмотра и проворачивания механизмов из центрального поста дежурный передал:
— Секретаря партийного бюро Середина просит зайти командир корабля.
Никогда раньше ни к кому из начальников секретаря партбюро так не вызывали. Ведь было сказано не старшему краснофлотцу, а именно секретарю партийного бюро. Несколько озадаченный, Середин зашел во второй отсек, где расположена каюта командира. Травкин извинился, что не так сделали объявление, предложил познакомиться поближе. Начал он со слов, которые сразу заставили забыть о форме вызова.
— Слышал о вас немало. Хорошо, что такой у нас секретарь, — начал Иван Васильевич. — Мы с вами равны. Вы первым отвечаете за корабль перед партией, я первым — перед страной и командованием.
«Ничего себе равные: один старший краснофлотец, другой капитан 3-го ранга, один старший специалист трюмных машинистов, другой командир корабля, — подумал Середин. — Впрочем, ведь Травкин говорит не об этом, а о равной ответственности за дела на корабле и сейчас, и в бою. Тут все правильно».