. Он обладал громадной силой, как и его отец, Александр III. Он мог разорвать пополам колоду карт. Однажды, когда он командовал эскадроном в Кирасирском ее величества полку, в Гатчине, он на эскадронном учении с такой силой махал шашкой, что клинок шашки сломался и кусок острого клинка с визгом пролетел мимо его уха, по счастью, не задев его.
Я ездил в Канны к ним обедать.
Стояла чудная погода, а под конец моего пребывания в Болье было даже жарко. Я простудился и слег в постель с большим жаром.
Наконец, в мае месяце я вернулся в Петербург. Доктор Иванов нашел, что в Болье у меня был плеврит. Я с радостью вернулся в полк и окунулся в полковую жизнь.
Предстоял смотр разведчикам и я очень волновался за моих учеников, так как четыре месяца не занимался с ними. Меня заменял корнет Кисловский и вахмистр Ященко. Смотр происходил в 3-ем эскадроне, в первом этаже, куда были собраны разведчики со всего полка. Слава Богу, смотр сошел совсем хорошо и мои гусары не ударили лицом в грязь. Они, как и я, сильно волновались.
Глава двадцать шестая
Летом 1914 года приходила в Кронштадт английская эскадра под командой адмирала Битти, имя которого стало затем таким известным во время войны 1914-18 г.г. Великий князь Борис Владимирович устроил в честь офицеров эскадры у себя в саду, в Царском Селе, прием, на который приехали Государь, Государыня, многие члены Семейства и много приглашенных, между прочим офицеры нашего полка и Атаманского, которым Борис в то время командовал.
Государь и Государыня приехали в коляске, на чудной паре, в русской упряжи. Против них на скамеечке сидел родной племянник императрицы, принц Баттенбергский, сын ее старшей сестры принцессы Виктории и принца Людвига, командовавшего в то время всем английским флотом. Юный принц был морским офицером, назначенным состоять при Государе во время пребывания английской эскадры в Кронштадте.
Государь был в английском морском сюртуке, поверх которого был надет палаш. Так же были одеты и все английские офицеры.
Адмирал Битти очень хорошо выглядел: у него было породистое и красивое лицо. Я ожидал, что английские морские офицеры будут элегантны и с хорошими манерами, но оказалось, что большинство из них были вовсе не элегантны и без всяких манер.
Когда Государь и Государыня подъехали к воротам сада, сторож дал три звонка. У Бориса было положено, что, когда приезжали простые гости, сторож давал один звонок; когда приезжали высочайшие особы - два, а когда Государь или Государыня - три звонка. Таким образом в доме знали, кто едет.
Дядя Павел Александрович и его жена, графиня Гогенфельзен, пригласили моих родителей, братьев и меня на чай в свой новый дом, в Царском Селе. В этот день родители были у них в первый раз после их свадьбы. Дом их был настоящий дворец с большим залом и гостиными. Для его постройки были выписаны мастера из Франции.
Чайный стол был накрыт очень красиво, но, несмотря на то, что графиня очень старалась, все же было как-то натянуто. После чая дядя Павел и графиня показывали нам свой дом. Он был устроен с большим вкусом. В большой гостиной висела картина, изображавшая Императрицу Александру Федоровну - супругу Николая I, с великим князем Александром Николаевичем (Императором Александром II) и великой княжной Марией Николаевной. Императрица была изображена в синем бархатном платье, которое получила по наследству ее внучка принцесса Е. М. Ольденбургская, дочь великой княгини Марии Николаевны. Великий князь Александр Николаевич был изображен мальчиком, в красивой лейб-гусарской куртке, шитой золотом. В той же гостиной висел его портрет, тоже мальчиком, в красном казачьем мундире. Эти портреты были прекрасно написаны.
У дяди Павла был очень красивый отделанный деревом и малиновой материей кабинет. На великолепном письменном столе было мало вещей, не так, как у моих родителей и у меня. Я заметил, что на столе лежало самопишущее перо, или стило - тогда это у нас было редкостью. По-видимому, дядя, живя долгое время в Париже, забросил обыкновенные перья, какими в то время писали в России. На одном из столов опять стоял портрет Александра II - молодым генералом, должно быть, сделанный в то время, когда он командовал Преображенским полком. Думаю, что он принадлежал кисти известного портретиста Гау, писавшего прекрасные портреты акварелью. Тут же висел четвертый портрет Александра II - в голубом атаманском мундире. Этот портрет дядя нашел у какого-то старьевщика в Италии. Я думал, что он был работы художника Крюгера, бывшего при дворе Императора Николая 1-го.
Во втором этаже были спальни и жилые комнаты. Мне очень понравилась уборная дяди Павла, в которой он отдыхал после завтрака. Умывальник помещался в нише, отделанной красным деревом.
Мы познакомились с детьми дяди Павла и графини: молодым пажем Владимиром и двумя их дочерьми-подростками, Ириной и Наталией; все трое были красивы. Владимир, или как его называли - Ботька, учился в Пажеском корпусе, но был приходящим и жил на казенной квартире своего воспитателя, полковника Фену, который командовал одной из рот корпуса. Фену держал у себя пансион для приходящих пажей.
В полку начались занятия стрельбой и эскадронные ученья. Каждый день приходилось ездить на Царскосельское Софийское стрельбище, которое, по счастью, было недалеко от наших казарм.
Мой брат Игорь очень хорошо выдержал офицерские экзамены в Пажеском корпусе и был, до производства в офицеры, которое должно было быть в начале августа, прикомандирован к нашему полку, вместе со своими товарищами по выпуску, князем Мещерским и Леонтьевым. Он был зачислен в 4-ый эскадрон. По существовавшим тогда правилам, прикомандированные пажи были на офицерском положении, но у нас в полку они ставились в ряды, а не на офицерские места, чтобы приучить их к строю.
В июле прибыл в Петербург с визитом президент Французской Республики Раймонд Пуанкаре. Его торжественно встречали в Петергофе, на пристани. Государь выехал к нему навстречу в Кронштадт. Семейство собралось на пристани. Мы стали по старшинству. Кирилл Владимирович, как старший по престолонаследию из присутствовавших, стоял на правом фланге. Я стоял между Иоанчиком и Костей. Государь и великие князья, имевшие орден Почетного Легиона, были при ордене. У Бориса Владимировича на шее висел французский орден, кажется, за "земледельческие заслуги", который он почему-то когда-то получил. Пуанкарэ был в Андреевской ленте.
Вечером в большом Петергофском дворце, в Петровской зале, состоялся обед в честь президента. Государь и Пуанкарэ обменялись речами. Государь говорил, как всегда, очень просто и с большим достоинством. Перед ним на столе лежала бумага с написанной на ней речью, но трудно было определить, читал ли ее Государь или говорил наизусть. Пуанкарэ говорил, как опытный оратор: с пафосом и очень хорошо.
После обеда вышли на большой крытый балкон, выходивший в сад, где Государь и президент беседовали с присутствовавшими.
Большой ежегодный парад в Красном Селе состоялся на этот раз в присутствии президента Французской Республики. Государыня Александра Федоровна ехала вместе с Пуанкарэ в коляске, запряженной a la Daumont.
Я, как старший офицер 4-го эскадрона, был на первом взводе, на моей чистокровной кобыле Ольнаре. Государь пропустил наш эскадрон галопом, Ольнара шла прекрасно.
Накануне парада был высочайший объезд войск в Красном Селе. Пуанкарэ, как и на самом параде, ехал в экипаже с Государыней. После объезда у Николая Николаевича был дан большой обед в честь Пуанкарэ. Обед подавали в саду, под навесом. Я сидел рядом с помощником Николая Николаевича, генералом фан-дер-Флитом. Он сказал мне, между прочим, что Императрица Александра Федоровна очень похожа на Императрицу Александру Федоровну, жену Императора Николая I, которую он помнил. Обед был очень вкусный и утонченный: Николай Николаевич лично следил за своей кухней, был большим гастрономом и держал хороших поваров.
После обеда мы поехали в Красносельский театр на спектакль.
В это время начались беспорядки на заводах, устраиваемые, как тогда говорили, немцами. Некоторые из гвардейских частей были посланы на усмирение. Николай Николаевич сказал моим братьям Иоанну и Константину, что он прикомандировывает их к себе, чтобы они не шли на усмирение вместе со своими частями. Он считал, и совершенно правильно, что члены династии не должны участвовать в подавлении беспорядков.
12-го июля я поехал в Красное Село, на Военное поле, на котором Государь делал смотр полкам, пришедшим в наш лагерь из других округов. В это время все больше и больше с каждым днем крепли слухи о возможности войны. Помню, что во время смотра я говорил об этом с начальником Главного Штаба генералом Михневичем.
Сразу после смотра у Государя в Красном Селе состоялось экстренное заседание Совета министров. В воздухе чувствовалась уже какая-то тревога.
После заседания Государь передал командиру нашего полка генералу Шевичу дивную серебряную братину, который последний пронес по фронту - это был Императорский приз, который давался лучшему по стрельбе полку всей нашей конницы. Государь стоял тут же, он был расстроен, бросалась в глаза его бледность: он понимал, как никто, весь ужас предстоящей войны. Николай Николаевич, наоборот, был в приподнятом настроении: он всю жизнь терпеть не мог немцев и, должно быть, рад был ожидавшейся с ними войне.
Когда мы расходились по коноводам, корнет Алексей Орлов сказал мне, что, по всей вероятности, война неизбежна и что на следующий день наш полк возвращается в Царское Село. Для меня это было полнейшим сюрпризом. Тут же я узнал, что сейчас состоится производство в офицеры пажей и юнкеров, и остался посмотреть на производство. Пажи и юнкера, бывшие в лагере, были экстренно вызваны к Большой палатке - то есть к придворному деревянному зданию, служившему столовой.
Государь сказал замечательную речь и поздравил пажей и юнкеров с первым офицерским чином. Нормально они должны были быть произведены 6 августа.