Игорь всегда очень громко говорил, за что дома ему часто попадало. Однажды, в Ставке, за завтраком он тоже слишком громко говорил, и Государь ему сказал: "Я говорю!" Игорь не смутился и ответил Государю, что, когда он родился, он был синим и его начали бить, чтобы привести в нормальное состояние, и вот он с тех пор и кричит.
Играя в Ставке в лаун-теннис, Игорь вывихнул себе ногу и должен был некоторое время лежать в гостинице, в которой квартировал. В этот день приехала в Ставку графиня Е. К. Зарнекау (Тина) дочь покойного принца К. П. Ольденбургского. Она была сестрой милосердия при Уссурийской конной дивизии и по собственной инициативе приехала просить Государя, чтобы он приказал выдать дивизии необходимые для нее пулеметы. Начальник дивизии ген. Крымов, несмотря на все хлопоты, никак не мог их получить. Вечером Государь зашел к Игорю, у которого сидела Тина, и они втроем поговорили, и благодаря этому разговору, Уссурийская конница получила пулеметы. Во время разговора с Тиной, Государь сидел на кровати Игоря. Как я был бы счастлив, если бы Государь сидел у меня на кровати!
Во время дежурства Игоря приезжал с Кавказа в Ставку Николай Николаевич. Игорь как-то проходил мимо его вагона и увидел его в окне. Николай Николаевич сделал ему знак: будь, мол, бодр! Очевидно, он считал необходимым подбадривать людей в связи с тем, что в это время стали сгущаться тучи на нашем, политическом горизонте.
Перед Пасхой 1916 года приехал из Греции в Павловск мой двоюродный брат королевич Христофор Греческий. Он приехал навестить свою мать, тетю Оли, которая с 1914 года жила в России и ухаживала за ранеными в госпитале, устроенном в казармах лейб-гвардии Сводно-казачьего полка, в Павловске. В это время Христофор был влюблен в богатейшую американку Лидз и хотел на ней жениться. Он стремился получить разрешение своей матери на брак и, кажется, его получил. Он несколько раз обедал у А. Р. на Каменноостровском проспекте и быстро подружился с ней.
А. Р. призналась, ему, что мечта нашей жизни - обвенчаться, но что мы не хотим вступать в брак без разрешения Государя. Но как его получить? Христофор понял наше положение, так как сам был в таком же и добивался получить разрешение от своего брата, греческого короля Константина, на брак с Лидз, что было тоже не легко. Христофор обещал А. Р. поговорить с добрейшей тетей Олей и попросить ее ходатайствовать перед Государем, чтобы он дал свое согласие на наш брак. Действительно, когда тетя Оля была у их величеств в Царском Селе, она сказала о нас Государю, но он ей ответил, что не может разрешить нам жениться, так как это может послужить предлогом для других членов Императорского Дома просить о том же. Таким образом, эта попытка не увенчалась успехом и нам приходилось вооружиться терпением и ждать более подходящего случая.
Христофор был умный человек, и так же, как Игорь, умел уговаривать своего отца и добиваться от него, чего хотел. Другие же его братья, как и мои, и я сам, этого совершенно не умели.
Глава тридцать пятая
Летом 1916 года приехал в Царское Село муж великой княгини Елены Владимировны, королевич Николай Греческий (Ники), Его сопровождал адъютант Греческого короля, морской офицер, красивый брюнет с бородой. Ники остановился у своей тещи великой княгини Марии Павловны. Я думал, что вместе с ним приехал и его брат, Андрей, и поехал к Марии Павловне, чтобы их повидать. Оказалось, однако, что Андрей поехал в Лондон, с поручением от греческого короля к английскому - так же, как Ники, приехал в Царское Село с поручением к Государю Императору.
Положение греческого короля было очень трудное, потому что союзники нажимали на него, чтобы Греция вступила в войну с Германией, а король Константин не хотел войны. По-моему, он был совершенно прав: какой король может желать войны своей стране?
Через некоторое время Ники переехал в Павловский дворец, чтобы быть вместе со своей матерью, тетей Олей. Мне кажется, что он не любил Павловска и очень в нем скучал. Конечно, ему гораздо приятнее было жить в Царском, у Марии Павловны, жизнь при дворе которой была веселее, чем в Павловске. Матушка, тетя Оля и Елена Петровна вели очень однообразную жизнь в своем тесном кругу, и у них почти никто не бывал. Ники бродил печальный по Павловскому парку. Иной раз я с ним встречался и подсаживался к нему на скамейку. Мы говорили с ним о политике; он не выносил знаменитого греческого политического деятеля Венизелоса, который, конечно, был очень умным человеком.
Ники написал письмо Государю в Ставку. Адрес он написал по-русски, хотя по-русски говорить не умел. Он ездил в Ставку к Государю. Почему-то ему пришлось долго пробыть в России. Когда он, наконец, мог выехать и уже доехал до Выборга, он получил телеграмму от греческого короля и был принужден вернуться в Петроград, что было ему весьма неприятно.
Когда он уезжал во второй раз, то накануне отъезда переночевал в моих комнатах в Мраморном дворце. Он очень опасался, что его снова вернут с дороги, но на этот раз этого не случилось.
К большой моей радости я узнал, что открываются подготовительные курсы первой очереди военного времени при Императорской Николаевской Военной Академии, и решил, с высочайшего разрешения, на них поступить. Перед поступлением на курсы я явился к исполняющему должность начальника академии ген. Петерсу. Во время моего учения в Академии он из Петерса превратился в Каменева, должно быть потому, что Петр значит "камень". Во время войны 1914-1918 г. у нас в России было стремление переделывать немецкие фамилии на русский лад. Я считаю, что те люди, которые таким образом перекрашивались, не уважали своего прошлого.
В октябре, в день открытия курсов Академии, в академической церкви, был молебен. Поехал я в Академию в сопровождении бар. Э. Ф. Менда, который в то время управлял делами моих братьев Константина и Игоря и моими. Я волновался. На молебен собралось много офицеров, поступавших на курсы, и профессоров, которым предстояло нас просвещать в военных науках.
По окончании молебна мы пошли завтракать в здание Академии и расселись в столовой за большими столами, как в училище или корпусе. Рядом со мной сел штабс-капитан Иконников, лейб-гвардии Финляндского полка, Георгиевский кавалер. Он предложил, чтобы офицеры гвардии сидели вместе и просил меня поддержать его, что, к сожалению, я сделал. Я говорю "к сожалению", потому что в Академии не было обычая делать различие между офицерами гвардии и армии, что во всех отношениях было совершенно правильно.
Между всеми нами сразу установились товарищеские отношения.
Я был счастлив поступить на курсы, потому что очень скучал без дела и тяготился, что не нахожусь на фронте. Каждый день я ездил на лекции в Академию, которые начинались в 9 часов. В это время на улицах едва светало. Лекции происходили в большом, светлом зале младшего курса Академии. В переменах между лекциями мы выходили в большой коридор или в столовую.
К завтраку я возвращался домой и после завтрака снова ехал в Академию. Занятия заканчивались около пяти часов.
Фамилии некоторых офицеров, учившихся вместе со мной, я запомнил, а именно: штабс-капитаны Мунтянов и Верховский. Мунтянов был крайне симпатичный и я был с ним в хороших отношениях. Мы снова встретились с ним в Париже, в 1922 году. Он был в то время вдовцом, его первая жена, бывшая сестрой милосердия, умерла еще в России. Впоследствии он женился на Вуич и жил с ней в Финляндии, где и умер от последствия ранения, полученного на войне 1914 г. Он мне писал из Финляндии и я его вспоминаю с теплым чувством.
Бывший паж Верховский был очень старательный, но физически слабый и болезненный.
Я уже упоминал об Иконникове. Он был веселый и милый, но лентяй и провалился на экзаменах. После революции он оказался в Холивуде и я слышал, что он там и умер.
Вспоминаю с теплым чувством гвардейской Конной Артиллерии штабс-капитана Гершельмана и многих других, фамилии которых, к сожалению, забыл.
Хочется также вспомнить наших профессоров. Всех, к сожалению, я не помню. Общую тактику читал ген. Марков, впоследствии герой Белой армии. Он был талантливый и энергичный. Его лекции были чрезвычайно интересны. Ему можно было задавать вопросы, на которые он охотно отвечал.
Службу Генерального Штаба читал полк. Андогский. Тактику кавалерии читал сам начальник академии ген. Петерс-Каменев, которого я сразу же невзлюбил. Он очень хотел казаться строевым офицером, каковым совсем не был. Я думаю, что для войны он мало годился, командуя бригадой в 14 кавалерийской дивизии.
Полк. Плющевский-Плющик читал нам тактику артиллерии. Он хорошо преподавал и мы его любили. Я как-то его встретил уже в эмиграции, на одном вечере в Париже, и был очень рад его видеть. Вскоре после этого он умер. До этого мы встретились однажды весной 1917 г. в Петрограде, на Дворцовой набережной, и с большой симпатией друг друга приветствовали. Я спросил его, что происходит на фронте. Он мне печально ответил, что наша армия разлагается. Я в то время еще верил, что, несмотря на революцию, наша армия выдержит. Слова Плющевского-Плющика произвели на меня в ту минуту тяжелое впечатление, и я их запомнил до сих пор.
Полк. В. Поляков, бывший офицер лейб-гвардии 3 Стрелкового полка, читал администрацию. Он был бравый на вид, и на его большой шашке висел Анненский темляк. Читал он ясно и толково. Я с ним несколько раз потом встречался в Бельгии, где он поселился после революции.
В Академии служил, с незапамятных времен, ген. Даниловский. Он преподавал в Академии топографию. Нам же он топографию не преподавал, а заставлял чертить палочки, которыми на картах обозначаются возвышенности. Это было совершенно ненужное занятие и непонятно было, почему нас заставляли терять время на такую чепуху. Это только доказывало неспособность начальника Академии ген. Петерса-Каменева организовать дело.
Настроение в Петрограде было неспокойное. Общественное мнение было возбуждено против Государя и Государыни, особенно против Государыни, за ее якобы вмешательство в государственные дела и за склонность к Распутину. Государя же обвиняли в слабости характера и в том, что он находится всецело под влиянием Государыни. Всюду слышны были толки об этом. Говорили, что Государыню следует заточить в монастырь, говорили и шумели, шумели и говорили, не сознавая, что своими разговорами роют яму монархии и самим себе, помогая этим революционерам в их работе по свержен