Это был один из самых страшных моментов в моей жизни. Ведь мы остались одни. Я сразу же подумала, что отец сейчас вернется и снова будет нас бить. Но в квартире было тихо. Только телевизор работал» (там же, S. 34).
Разумеется, на долю узников концлагерей выпадали более тяжкие страдания. Однако, вряд ли кто-либо усомнится в том, что между их положением и ситуацией, сложившейся в семье Кристианы, наблюдается довольно значительное сходство. Тем не менее, многочисленные случаи насилия над детьми вызывают у нас поразительно спокойную реакцию. В полном соответствии с педагогическими принципами мы говорим: «Что тут особенного? Нужно же как-то воспитывать детей» или «Тогда так было принято» или «Кто не хочет слышать, да почувствует». Один весьма солидный пожилой человек с нескрываемым удовольствием рассказал в широком кругу, как мать в детстве качала его над костром из соломы, чтобы высушить его белье и отучить мальчика мочиться в штаны. Под конец он произнес следующие знаменательные с слова: «Я не знаю лучшей женщины, чем моя мать, но у нас тогда так делали». Неспособность почувствовать собственные страдания, перенесенные в детстве, порождает эмоциональную глухоту и делает человека невосприимчивым к чужим страданиям. Если меня таким образом воспитывали во имя моего же блага, значит, такое обращение является неотъемлемым элементом жизненного уклада, это надо просто принять и какие-либо сомнения здесь неуместны.
Глухота к страданиям других объясняется тем, что человек сам в детстве подвергался насилию, воспоминания о котором хоть и сохранились, но, как правило, остались в области бессознательного.
Поэтому пытки по-разному воздействуют на взрослых и детей. У последних еще не настолько сформировалось собственное Я, чтобы в их подсознании сохранились воспоминания о мучениях вместе с сопутствующими ощущениями. В таких случаях (и то не всегда) человек помнит, что его в детстве били и что — как утверждали родители — это делалось для его же блага. Поэтому из тех, кого в детстве жестоко избивали, вырастают столь же жестокие отцы и матери, потенциальные палачи, лагерные и тюремные надзиратели, мучители. Некий идущий из подсознания импульс заставляет их повторять историю своего детства, т.е. причинять страдания другим. Этих людей так рано начали бить и унижать, что они просто не в состоянии эмоционально почувствовать, что в детстве они были беспомощными и одинокими. Для этого было необходимо присутствие в их жизни человека, относившегося к ним с пониманием и защищавшего их. Только при таких условиях они смогли бы интегрировать в собственное Я восприятие себя как слабого, беспомощного, избитого ребенка, которым они, по сути, и остались.
Теоретически вполне можно представить себе, что избитый отцом ребенок потом может поплакаться в подол доброй тете и все ей рассказать, и эта женщина не будет пытаться не только оправдать отца, но и не станет принижать значение инцидента, произошедшего с ребенком. Однако такая счастливая возможность имеется редко. В семьях, где детей бьют, родители, как правило, придерживаются общих педагогических принципов, либо один из родителей сам является жертвой. Так что ребенку не у кого искать защиты в своей семье. У ребенка нет внутренней свободы, чтобы найти добрую «тетю» и рассказать ей все. Ребенок скорее смирится с ужасным одиночеством, с тем, что ему придется подавлять свои истинные чувства, но он ни за что не станет обвинять в чем-то отца или мать, тем более перед чужими людьми. Психоаналитики знают: может потребоваться 30, 40 и даже 50 лет, чтобы человек, наконец, смог осознанно пережить свои детские обиды, которые долгое время он подавлял, и рассказать о них.
Поэтому судьба маленького ребенка, подвергшегося насилию, возможно, еще более трагична и по своим последствиям для общества еще более ужасна, чем судьба взрослого, брошенного в концлагерь. Правда, бывший заключенный концлагеря порой оказывается не в состоянии адекватно передать весь ужас своего тогдашнего положения[11]. Он встречается с равнодушием, холодностью, непониманием и даже неверием других людей. Сам он, однако, никогда не будет воспринимать причиненные ему страдания как своего рода благодеяния или необходимые воспитательные меры и не будет пытаться проникнуть во внутренний мир своих палачей с целью разобраться в мотивах их поведения. Он просто постарается найти людей с аналогичной судьбой, способных понять его чувства возмущения, ненависти и отчаяния.
У подвергшегося насилию ребенка нет таких возможностей. Как видно на примере Кристианы Ф., он чувствует себя чужим не только в своей семье, но и внутри своего собственного Я. И т.к. ему не с кем разделить свою боль, то он никогда не будет плакаться даже себе самому. Даже глубоко в душе он себя никогда не пожалеет. Он предпочтет «стиснуть зубы и вести себя мужественно». Беззащитности и беспомощности нет места в его душе, и он позднее поступает с другими так, как с ним поступали в детстве — он не терпит беззащитных и беспомощных.
Человек, которого как с помощью телесных наказаний, так и без них заставили убить в себе подлинно детские ощущения, всю жизнь будет их инстинктивно бояться. Но душевные порывы так сильны, что крайне редко удается их полностью заглушить. Они постоянно ищут возможности проявиться и зачастую это происходит в искаженных и небезопасных для общества формах. Речь идет обычно или о мании величия, или о неоправданной жестокости по отношению к другим, или о борьбе со «злом» внутри самого себя. Мы могли уже убедиться, что все эти формы характерны для «черной педагогики».
При сравнении последствий насилия, совершенного над ребенком и взрослым, помимо степени развитости собственного Я, наличия лояльности по отношению к своим мучителям и степени выраженности одиночества следует учитывать еще один аспект. Заключенный не может сопротивляться, он вынужден безропотно сносить самые страшные унижения, но зато он внутренне свободен и никто не препятствует ему в душе ненавидеть своих мучителей. Возможность осознанно переживать свои чувства, поделиться своими чувствами с товарищами по несчастью помогает ему сохранить свое подлинное Я. Такого шанса у ребенка нет. Он не вправе ненавидеть отца не только потому, что это запрещает библейская заповедь и потому, что так его с детства воспитывали; он не может ненавидеть его, поскольку боится навсегда утратить его любовь и не хочет его ненавидеть, потому что любит его. В отличие от узников концлагерей ребенок в своем мучителе видит не ненавистного, а любимого человека, и данное обстоятельство сильнейшим образом влияет на всю его последующую жизнь. Кристиана Ф. рассказывает о своем отце:
«Я не ненавидела, а боялась его. А еще я всегда гордилась им. Ведь он очень любил животных и имел классный автомобиль, модели „Порше 62“» (S.36).
Ее слова производят такое сильное впечатление потому, что они совершенно правдивы. Именно такие чувства испытывает ребенок. Его терпимость воистину безгранична. Он всегда хранит верность и гордится тем, что так жестоко измывающийся над ним отец никогда не причинил зла животному. Он, как правило, готов все ему простить, взять всю вину на себя, подавить в себе ненависть, забыть все произошедшее, не помнить зла, никому ничего не рассказывать и попытаться вести себя так, чтобы избежать новых побоев. Ребенок пытается определить, что вызывает недовольство отца, пытается понять его. Взрослые обычно очень редко ведут себя так по отношению к зависимому от них, весьма чувствительному ребенку. Как правило, такое поведение свойственно психотерапевтам. Но что происходит с подавленными эмоциями? От них никуда не деться. Их необходимо направить на других, но не на отца. Приведем отрывок из рассказа Кристианы. В нем она описывает ситуацию, сложившуюся в их семье после развода, когда мать стала жить с неким Клаусом.
«Мы постоянно ругались друг с другом из-за любого пустяка. Иногда я сама провоцировала скандал. На мое одиннадцатилетние мать подарила мне проигрыватель. У меня было несколько пластинок с самыми разными записями: диско и другой музыки, популярной среди подростков. Теперь вечерами я терзала громкой музыкой слух матери и ее сожителя. Как-то Клаус не выдержал, зашел в детскую и потребовал уменьшить звук. Я, конечно, не послушалась. Тогда он рывком снял иглу с пластинки. Я снова поставила ее и загородила собой проигрыватель. Он попытался отодвинуть меня, и тут я такой крик подняла!» (S.38).
Ребенок, безропотно сносивший побои отца, устраивает скандал, когда посторонний дотрагивается до него. Во время сеансов психоанализа подобные рассказы можно услышать довольно часто. Так, многие фригидные женщины, испытывающие отвращение даже при прикосновении мужа, на сеансе психотерапии вспоминали, что в детстве страдали от сексуальных посягательств со стороны отцов или других мужчин — членов семьи. Воспоминания об этом, как правило, не вызывают у них сильных переживаний. Сильные эмоции направлены против нынешних партнеров. Лишь со временем женщина сознательно переживает весь спектр чувств, связанных с ранним детством: стыд, унижение, ярость, возмущение, что, в конце концов, приводит к тому, что она разочаровывается в любимом отце.
Часто на сеансах психоанализа случается, что, прежде чем пациентка сможет эмоционально пережить сцены сексуального насилия со стороны отца, к ней приходят «воспоминания», но только в них присутствует другой мужчина, менее близкий человек.
Кто же в данном случае этот мужчина? Если это был не отец, то почему тогда ребенок не оказывал сопротивления? Почему он не рассказал об этом родителям? Не потому ли, что именно отец проделывал с ним подобное и ребенок понял, что надо молчать? Направляя отрицательные эмоции против личности, более или менее безразличной ему, ребенок может сохранить хорошие воспоминания об отце. После скандалов с Клаусом Кристиане показалось, что ее отец совершенно изменился. «Он оказался очень милым. Он был и в самом деле мил. Он снова подарил мне собаку. Дога» (S.39). Далее мы читаем: