Сильвия не могла написать других писем, полагая, что мать нуждается в оптимизме дочери, который должен подтверждать правильность ее жизненной позиции, если же дочь откровенно поделится в письмах своими бедами и печалями, то мать просто умрет. Если бы Сильвия могла открыто высказать в письмах свое негативное отношение к матери и заявить, что в жизни у нее далеко не все благополучно, она бы никогда не покончила с собой. Если бы мать осознала, что никогда не понимала дочь, фактически оказавшуюся на краю пропасти, и испытала скорбь в этой связи, то она никогда бы не издала сборник писем дочери. Ведь тогда изданные ею самой письма доставили бы ей невыносимую боль. Но Аурелия Плат испытывала чувство вины, и письма призваны были доказать, что она невиновна. Примером такого самооправдания является следующий фрагмент из ее предисловия:
«Следующее стихотворение Сильвия написала в 14 лет. Она рисовала натюрморт, и когда закончила рисунок, то сразу же показала его нам. Уоррел, Грэмми и я были просто поражены. Тут в дверь позвонили, Грэмми сняла фартук, машинально бросила его на картину и пошла открывать дверь. Увидев, что весь рисунок смазался, Грэмми чуть не заплакала, но Сильвия сказала ей: „Не бери в голову, я сделаю все заново“. В тот же вечер она впервые написала стихотворение с трагедийным подтекстом „Я думала, что я неуязвима“, которое и было инспирировано описанным событием.
Я думала, что я неуязвима,
Что боль меня боится,
Страдание мне чуждо,
Душа моя свободна,
Словно птица.
А солнце грело в марте — просто чудо!
И мысль моя, лилово-золотая, —
О радости! Но и об острой сладкой боли,
Что с радостью повенчана навеки,
Не забываю.
Душа моя взмывает выше чайки
В прозрачные просторы поднебесья,
Крылом касаясь купола небес —
От легкости полета мир прекрасен,
Как песня.
(Как слабо все же сердце человека —
То лихорадочно трепещет, бьется,
То, словно чуткий музыкальный инструмент,
Стеклянным звоном плачет, то смеется.)
Вдруг мир стал серым, будто дождь осенний,
И счастье улетело в никуда.
И пустота, щемящая, глухая,
Жестоко меня за руки хватала —
И тогда —
Разорваны серебряные нити,
И небосвод разбился золотой...
И руки, что меня давно хранили,
Застыв, рыдали от такой потери, от боли той.
(Как слабо все же сердце человека —
Но мудрости итог в своих глубинах прячет,
Как инструмент, звучит и как кристалл, сверкает,
То, радуясь любви, безудержно смеется, то плачет.)
Мистер Крокет, обучавший Сильвию английскому языку, показал стихотворение одному из своих коллег, который сказал: „Даже не верится, что такое юное создание способно на такие переживания“. Когда я передала эти слова Сильвии, она шаловливо улыбнулась и сказала: „Пусть каждый толкует стихотворение на свой манер. Это его право“» (Plat, 1975, S.28).
Если такой чрезмерно эмоциональный ребенок, как Сильвия, чувствует, что для ее матери жизненно важно считать, что причиной страданий дочери стала нелепая история с натюрмортом, а не разрушение подлинного Я девочки, лишенной возможности в разговоре с матерью выразить свои подлинные переживания, она будет тщательно скрывать от нее свои подлинные ощущения. После прочтения писем Сильвии начинаешь это понимать. Строки стихотворения «Стеклянный колокол» (1978) позволяют почувствовать подлинное Я Сильвии, погибшее в результате ее самоубийства. А вот мнимому Я мать воздвигла памятник, издав книжку писем дочери.
После прочтения этих писем становится ясно, что такое суицид. В ряде случаев это единственно возможный способ выражения своего подлинного Я. Многие родители поступают так же, как и мать Сильвии Плат. Они отчаянно пытаются вести себя «правильно», и поведение их детей должно подтвердить, что они хорошие родители. Они пытаются «правильно воспитывать детей», т.е. давать им не слишком мало и не слишком много, стремятся к тому, чтобы дети были послушными, чтобы у них выработалось чувство долга. Но тем самым они лишают себя возможности понять, что творится в душах их детей. О какой эмпатии может идти речь, когда я всецело одержима желанием быть только хорошей матерью и не думаю больше ни о чем! Естественно, ребенок не может встретить у такой матери никакого сочувствия. Вот несколько примеров неправильного поведения родителей.
Зачастую родители упорно не замечают фрустрации ребенка, т.к. их самих с детства приучили не воспринимать это состояние всерьез. Но иногда они просто делают вид, что ничего не замечают, искренне полагая, что это лишь на пользу ребенку.
Порой они пытаются убедить его не верить собственным глазам и ощущениям и ни в коем случае не полагаться на опыт первых детских лет. Они думают, что дети, узнав правду, будут страдать нервными расстройствами, но не понимают, что неврозы возникают именно из-за невозможности узнать правду. Вот один пример: младенца, который из-за врожденной патологии не может сам сосать грудь, связывали по рукам и ногам и кормили насильственно. Мать затем из самых лучших побуждений скрывала эту «тайну» от своей взрослой дочери. Но ведь подсознательно дочь всегда помнила о способе кормления, напоминавшем пытку, и это не могло не найти выражения в симптомах расстройства ее психики.
Таким образом, если первый тип материнского поведения обусловлен вытеснением детских эмоций в подсознание, то второй — нелепыми представлениями о возможности исправить прошлое, умалчивая о нем.
В первом случае мать руководствуется принципом «этого не может быть потому, что этого не может быть никогда», а во втором — «если не говорить об этом, значит, этого никогда не было».
Чрезмерно эмоциональный ребенок подобен глине в руках скульптора и всей душой воспринимает родительские заповеди. Его можно заставить приспособиться к чему угодно, но есть некий фактор, который родители подчинить себе не могут. Я бы назвала его телесной памятью. Он выражается в телесных недугах, ощущениях и иногда во снах. Психопатия и неврозы — другая, непонятная для окружающих форма выражения истинного душевного состояния. Эти заболевания крайне обременительны как для самого больного, так и для общества в целом. Но ведь естественные реакции ребенка на жестокое обращение были когда-то обременительны для родителей.
Я уже неоднократно подчеркивала, что опасна не сама душевная травма, а вытесненные в подсознание чувство отчаяния, которое возникает из-за невозможности рассказать о своей боли. Ведь запрещается не только проявлять, но даже испытывать такие чувства, как гнев, ярость, отчаяние, горечь, нельзя естественно реагировать на унижения и оскорбления. Тем самым очень многих можно довести до самоубийства, поскольку без выражения подлинного Я жизнь теряет всякий смысл. Разумеется, родителей также нельзя ни к чему принуждать и 8 заставлять переносить то, чего они вынести не могут. Однако нужно с постоянно внушать им следующую мысль: причиной душевных заболеваний детей являются отнюдь не сами страдания, а вытеснение вызванных ими ощущений в подсознание ради душевного спокойствия родителей.
Фрустрация — не позор и не яд. Вызванная ею душевная боль — вполне естественная человеческая реакция. Но если на выражение чувств горечи налагается вербальный или невербальный запрет или в соответствии с принципами «черной педагогики» воспитатели применяют насилие, чтобы воспрепятствовать выражению этого чувства, то тем самым человеку не дают возможность развиваться естественным путем и создают предпосылки для возникновения у него нервных и психических заболеваний. Мы помним, что Адольф Гитлер с гордостью рассказывал, что ему однажды удалось, ни разу не вскрикнув и не заплакав, сосчитать, сколько ударов нанес ему отец. Он утверждал, что отец оценил его стойкость и никогда его больше не бил. Я думаю, что так быть не могло, и Адольф Гитлер просто выдавал желаемое за действительное. Ведь Алоиз бил сына вовсе не потому, что его раздражало поведение Адольфа. На насилие его толкало сохранившееся с детства в подсознании чувство униженности, которое он раньше не мог открыто выразить. То есть Гитлер просто фантазирует. Он утверждает, что, начиная с определенного момента, больше не подвергался побоям, и это не случайно. В этот момент ему удалось «задавить» в себе душевную боль, и он отождествил себя с насильником-отцом. Многие мои пациенты сначала также не могут припомнить, что происходило с ними в детстве, и лишь после «пробуждения чувств» память о детских годах «возвращается».
К чему приводит скрытая ненависть, чувство вины и невозможность выразить свои чувства
В октябре 1977 г. философ Лемек Колаковский был удостоен Премии мира Германского союза книготорговцев. В своей торжественной речи он подробно остановился на таком явлении, как ненависть, и в качестве примера привел захват террористами самолета авиакомпании «Люфтганза», который был угнан в Магаджио. Это событие тогда очень взволновало общественность.
По мнению Колаковского, у очень многих людей напрочь отсутствует чувство ненависти. Он утверждает, что человек может жить вообще без ненависти. Неудивительно, что об этом говорит именно философ: для многих философов человеческое бытие идентично сознательному бытию. Но для психоаналитика, ежедневно сталкивающегося с феноменами подсознания и понимающего, к каким тяжким последствиям приводит игнорирование его роли, отнюдь не бесспорно, что люди делятся на добрых и злых, любящих и ненавидящих. Он знает, что моральные ценности часто всего лишь ширма. Ненависть — нормальное человеческое чувство, а чувства еще никого никогда не убивали. Разве есть более адекватная реакция на зверское обращение с детьми, насилие над женщинами, пытки невиновных, чем гнев или ненависть, тем более, когда неясны мотивы таких действий? Человек, которому с самого начала родители дали возможность проявлять ярость и гнев, реагировать на несовершенство жизни, запомнит, что его отец и мать способны к эмпатии, и в дальнейшем сможет без помощи психоаналитика разобраться в своих чувствах. Правда мне такие люди пока не попадались. Зато те, с кем я общалась, вынуждены были скрывать свои чувства и потом, сами того не замечая, отыгрываться на других людях. Помимо всего прочего, либо у них, либо у их детей развивался синдром навязчивого повторения, в структуре личности появлялась установка на разрушение. Часто они годами были вынуждены лечиться от различных соматических заболеваний, имевших психическую природу. Иногда они страдали от тяжелых депрессий. Но все эти симптомы исчезали, как только они получали возможность испытать на сеансах психоанализа зародившееся еще в раннем детстве чувство гнева. Исчезал и страх обидеть кого-либо, выражая свой гнев. На примере Адольфа Гитлера хорошо видно,