– Господин Герман, с каких это пор вы считаете себя вправе делать мне какие-либо замечания? – наливаясь кровью, с нескрываемой угрозой поинтересовался Нартов.
– С тех пор, как вы, прикрываясь именем государя, стали ставить свои личные интересы выше интересов академии и науки в целом. Впрочем, стремление улучшить ткацкий станок и обогатиться на этом мне вполне понятно. Однако, будучи удостоенным высокого звания академика, вам следовало бы все же в первую очередь думать об интересах науки.
– В первую очередь я думаю об интересах России. И исполняю повеление государя.
– Значит, по-вашему выходит, что мы здесь занимаемся самодеятельностью? А между тем все академики в стенах этого заведения оказались по личному приглашению еще Петра Великого. Не надо считать себя кем-то исключительным. За вашим высокопарным заявлением нет никакого основания, кроме банального желания набить свой кошель. При этом для производства работ над созданием станка вы требуете выделения вам финансов из казны академии и настаиваете на использовании возможностей здешней мастерской. При всех моих противоречиях с господином Шумахером в данном случае я должен с ним согласиться, ибо amicus Plato, sed magis amica est veritas. Ах да. Вы же не сильны в латыни, но мне нетрудно перевести: Платон мне друг, но истина дороже. Так-то, любезный господин Нартов.
– Вы просто лжец, господин Герман.
– Вы назвали меня лжецом? – Математик даже прищурился, метнув в Нартова гневный взгляд.
– Господа, господа! – Понимая, что ситуация становится пиковой, Шумахер попытался встать между ссорящимися.
Одно дело – третировать неугодного, лишать его финансирования, ограничивать свободу действий, прикрываясь различными положениями и регламентами и оставаясь в рамках закона. И совсем иное – когда переходят на личности. Как ни крути, но господа академики все без исключения дворяне. В России же сейчас вовсе не времена покойного кардинала Ришелье, когда за дуэль на территории Франции можно было поплатиться головой.
– Разумеется, вы лжец, так как ничто из сказанного вами не является правдой.
– Превосходно. Надеюсь, вы находитесь в дворянском достоинстве, господин Нартов.
– Можете не сомневаться.
– В таком случае, я требую удовлетворения.
– Господа…
– Господин Шумахер, это уже не входит в вашу компетенцию, так как здесь вступает в силу кодекс чести, – сухо оборвал фактического главу академии Герман. – Или господин Нартов желает принести мне свои извинения?
– Отчего же. Я принимаю вызов.
Нартов смотрел на Якоба Германа с нескрываемой злостью. В этот момент он готов был вбить этого швейцарца в землю, по самую маковку. И надо заметить, вполне мог это сделать, значительно превосходя его физически. Но коль скоро на тебя не бросаются с кулаками, а вызывают на поединок, будь добр действовать согласно кодексу чести…
Петр был несказанно зол. Нет, он был взбешен! Подумать только, Академия наук – и вдруг дуэль, едва не окончившаяся смертоубийством. Впрочем, насчет «едва» пока ничего не ясно. Нартов все еще пребывал в тяжелом состоянии, и Иван Лаврентьевич Блюментрост не мог поручиться за его жизнь.
Андрей Константинович обладал довольно крупным телосложением, и сойдись он с Германом в кулачном бою, то непременно поколотил бы его. Но согласно кодексу чести драться на дуэли надлежало не на кулаках, а на шпагах. Всем представлялось, что это будет довольно забавное зрелище. Еще бы, два книжных червя, взявшиеся за оружие. Но на деле все оказалось не так. Герман при всей своей деятельности все же уделял время обучению владением клинком, чего нельзя было сказать о Нартове.
Схватка закончилась, едва начавшись. Швейцарец, не мудрствуя лукаво, дождался атаки, легко отбил неловкий выпад и вогнал узкое лезвие шпаги в грудь русского медведя. Потом отвесил церемонный поклон и направился к своей карете, предоставив заботу о раненом его секундантам.
Господи, это каким же надо было быть глупцом, чтобы не понять таких простых вещей! Человек, не имеющий ученых степеней, в этом клубке змей, именуемых светочами современной науки, получив высокое назначение, неизменно подвергнется нападкам. Впрочем, Петр был готов оказать всестороннюю поддержку своему протеже. Но это при условии, что ему было бы известно о происходящем.
Нартов же оказался достаточно гордым, чтобы не просить о помощи. Петр не ожидал от него подобного. В былые времена Нартов не стеснялся обращаться к Петру Великому с просьбами оградить от нападок того же светлейшего, вмешивавшегося в дела, в которых тот не смыслил.
Когда Петру доложили о подоплеке дуэли, он просто рвал и метал. Как такое могло произойти?! Как такое вообще возможно в стенах академии?! И вообще, отчего он узнает об этом, когда все уже свершилось?!
Разумеется, Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост тут же был вызван на ковер. Петр внимательно слушал президента академии, неосознанно отмечая, что тот прекрасно владеет русским языком. Вроде два родных брата, от одних родителей, а поди ж ты. Иван Лаврентьевич говорит с ярко выраженным акцентом, как истинный немец, словно и не родился в Москве. Наверное, все дело в возрасте. Иван Лаврентьевич рос в то время, когда Немецкая слобода в Москве была более замкнутым мирком. А Лаврентий Лаврентьевич родился не просто на пятнадцать лет позже, а уже в другую эпоху. Акцент у него конечно же присутствует, все же Немецкая слобода оставила свой отпечаток и на нем, но уже более мягкий, и уж буквы-то он все выговаривает правильно.
– Итак, суть проблемы в том, что все решили, будто Нартов злоупотребляет моим расположением и использует ресурсы академии в личных целях.
– Но ведь все именно так и выглядит, ваше величество.
– Только выглядит, Лаврентий Лаврентьевич, – скрипнув зубами, возразил Петр, откидываясь на спинку стула. – Андрей Константинович действительно исполнял мою волю. Я поручил ему изготовить ткацкую махину и заверил, что он может полностью рассчитывать на мою поддержку и ресурсы академии.
– Но откуда нам было это знать доподлинно, ваше величество?
– Поинтересовавшись у меня, а не затевая глупую ссору на ровном месте. Тот же Герман проводит достаточно много времени со мной и вполне свободен в общении.
– Андрей Константинович мог обратиться ко мне. Но он этого не сделал. Поэтому я считаю, что особой вины господина Германа в произошедшем нет. Он просто посчитал господина Нартова за выскочку, а остальное явилось результатом возникших противоречий.
Петр метнул в Блюментроста гневный взгляд, отчего тот побледнел. По вине президента академии и одного из академиков император едва не лишился одного из талантливейших людей современности. Да даже если все обернулось бы иначе, Герман тоже весьма ценный ученый.
Главное успокоиться. На горячую голову правильное решение не принять. Вдохнуть и на счет «десять» выдохнуть. Вот так куда лучше. Во всяком случае, получается себя контролировать. А это ох как важно, чтобы не наломать дров.
– Я тут с учителями своими беседы имел да тишком разузнал, что к чему, – когда ему удалось совладать с собой, угрюмо начал Петр. – Что же это творится, Лаврентий Лаврентьевич? Бегут академики и иные ученые из академии. Вон Якоб Герман сказывает, что контракт продлевать не хочет, иные думают так же. Кафедра химии и практической медицины без академика пребывает, потому как желающих ехать к нам нет и из местных никто на то место не зарится. И это при таком-то жалованье! Академикам платят от тысячи до полутора тысяч рублей в год, нигде такого нет, а желающих не находится. Не объяснишь?
– Право, ваше величество…
– Ты словоблудие-то для других прибереги. Хорошо было, когда я, про свой долг позабыв, предавался охотничьим забавам? Молчи. Все одно правду не скажешь. А я отвечу. Плохо. По сей день не пойму, как все не порушилось. А все оттого, что тело без головы жить не может. Отруби руку – выживет, а вот без головы никак. Ну я-то по глупости и по малолетству, но ты-то взрослый муж. Как можно было отстраниться от всего и дела академии полностью передать в руки Шумахера, кой прямо-таки измывается над преподавателями и академиками? И в случае с этой дуэлью его поведение и интриги не последнюю роль сыграли.
– Но, ваше величество, его поведение объясняется нападками со стороны академиков. Они далеко не так святы, как хотят казаться.
– Если из-за одного пока никак себя особо не проявившего российская наука теряет нескольких, коих имена знают по всей Европе, то, по-моему, выбор очевиден. Да я за одного только Нартова его прибить готов. Значит, так. Шумахера в академии я видеть не желаю. Все бразды правления взять в свои руки. Навести в академии должный порядок, дабы работа проистекала на должной высоте. Шумахер должен убраться из академии тихо и без претензий. Если хотя бы рот раскроет, я велю учинить полное следствие, и не силами академии, а с привлечением КГБ, ибо наука дело государственное.
– Слушаюсь, государь, – понимая, что здесь говорить уже не о чем, смиренно согласился с решением Блюментрост.
– Далее. Лаврентий Лаврентьевич, ты либо наведешь в академии порядок, либо ответишь по всей строгости. Не надо набираться храбрости и просить об отставке. Не получишь. Сумел все разладить, сумей и собрать в кучу, вначале у тебя прекрасно получалось, пока ты не обленился и не свалил свои обязанности на Шумахера. Дед мой мечтал, чтобы эта академия заняла достойное место в ряду иных европейских. Поверь, так оно и будет, даже если мне придется с тебя семь потов согнать и все соки выжать. А теперь иди. Напрямую в дела академии я больше вмешиваться не желаю, а потому давай-ка управляйся со всем прилежанием, дабы умы научные могли трудиться без помех. И еще. Место академика на кафедре механики можешь считать свободным.
– Но Андрей Константинович может поправиться.
– Поправится он или нет, вам на растерзание я его больше не отдам. Прояви ты и иные ученые к его работе хотя бы толику интереса и окажи хоть малейшую помощь, то финансирование академии могло бы значительно возрасти. Не пожелали, вот и варитесь в своем соку. Нартову же я предоставлю возможность работать, а не грызться с вами. Дай только Господь, чтобы поправился.