Зина намеревалась уехать днем и надеялась по-должному проститься со штабными, но Удалеев раздобыл легковушку и в шесть утра, пока все еще спали, погрузил Зину с ее багажом и отвез на станцию, откуда до советской границы уже ходили поезда. Там он усадил Зину в вагон и к концу дня возвратился в полк.
Трудно было дознаться, делалось все это по заранее обдуманному им плану или и вправду легковая машина, как он утверждал, была счастливой случайностью. Ведь еще вчера Зина уславливалась с Беловичем добираться до пограничной станции вместе. Так было и веселее, и ей удобнее, но, по-видимому, капитану этого не захотелось, и он поспешил отправить Зину одну и пораньше. «Ну и что же, — решил про себя Владимир Акимович. — Пусть так. В конце концов не все ли равно, где расставаться». Теперь все было кончено. И в самом деле, почему было капитану Удалееву не прийти на его проводы?
Прощальный вечер закончился шумно. Выпитое вино сделало свое. Разговорились молчальники. Расчувствовались и люди, не склонные к широкой общительности. Иные объяснялись в давней любви и уважении к Беловичу. Кто-то вытащил из кармана и подарил некурящему Владимиру Акимовичу зажигалку в виде маленького пистолетика. За ним последовали другие. Кто положил ножик с полосатой пластмассовой ручкой, кто — хитроумный «вечный» блокнот. Вскоре перед Беловичем выросла горка памятных безделушек. И снова поднимали стаканы. Чокались и вспоминали дни, когда «встретиться в Берлине» было лишь мечтой, желанной, но столь далекой от осуществления. Припоминали и тяжелое, и удивительное, и смешное, что, думалось, не позабудется никогда. Кто-то в шутку требовал выпить за химслужбу, отлично поставленную лейтенантом Беловичем, благодаря чему Гитлер не решился на газовую атаку. Шутке смеялись и дружески обнимали Владимира Акимовича.
Шумливей и веселей всех других был Удалеев. Про себя Белович отметил в нем какое-то неподдельное оживление. Неужели, недоумевал Владимир Акимович, капитан действительно радовался тому, что сумел отправить Зину на день раньше начхима? Неужели ревновал к нему — застарелому лейтенанту? Он, этот удачливый красавчик, без пяти минут майор!
К ночи, когда, утихомирившись, офицеры принялись за выяснение отношений, Удалеев пробился к Владимиру Акимовичу. Он протянул ему свою широкую ладонь и сказал:
— Ну, расстаемся. Давай, голуба моя, навсегда мировую… Забудем, что там было. Ну его к бесам! Оставим это тут, на фрицевской земле. Другая начинается жизнь. Разлетимся каждый по своим болотам. На одной дорожке, наверно, и встретиться не придется… Я тебе, Владимир Акимович, на прощанье печатку шоколада сообразил. Говорят — французский. Вещь надежная, непортящаяся. Довезешь — своих там, в Ленинграде, угостишь… Ну, и мир!.. Хана всему. Будь жив, как лучше желаешь.
— Да ведь мы, собственно, никогда и не ссорились, — слегка пожав плечами, проговорил Белович и ответно пожал руку капитана, кажется, впервые назвавшего его по имени и отчеству.
— Ну и порядок. Понятно ведь, о чем речь. Теперь — все. Подпись и круглая печать! — хитро подмигнул Удалеев и отошел к столу, чтобы снова наполнить свою рюмку.
Когда поздно ночью Владимир Акимович остался один, он до мельчайших деталей припомнил их разговор. Увидел перед собой улыбающееся, густо порозовевшее лицо Удалеева, и ему вдруг показался неприятным этот «мир» и это «болото», на которое, по мнению капитана, он должен был возвращаться. Белович повертел в руках добротно запечатанную пачку (по всему судя, не менее десятка шоколадных плиток) и, отложив ее в сторону, вспомнил Зину, ее глаза, всегда глядевшие на него с каким-то скрытым вопросом. Вспомнил и отчего-то подумал о ней с обидой и пожалел ее, тут же решив, что пора обо всем этом позабывать. Ведь он знал — больше ее уже никогда не встретит.
И все-таки им с Зиной пришлось еще увидеться.
Это случилось спустя двое суток со времени ночных проводов, на вокзале пограничного города, уже на родной земле, где фронтовики и возвращавшиеся домой из неметчины угнанные туда женщины пересаживались на поезда, идущие в разных направлениях в глубину страны.
Сумев пристроить свой багаж в камеру хранения и отстояв очередь в кассу, чтобы прокомпостировать литер, Владимир Акимович оказался свободным на несколько часов. По комендантскому талону он сносно пообедал в столовой для военных транзитников и теперь, довольный тем, что билетные трудности остались позади, неторопливо шел вдоль платформы едва ли на треть уцелевшего вокзального здания.
Гигантской, выгоревшей внутри каменной коробкой высилось то, что прежде называлось вокзалом. Сквозь пустые проемы когда-то нарядных стрельчатых окон глядело чистое июльское небо. Никем не тревожимые ласточки стремительным своим полетом бесследно перечеркивали небесную синь. А внизу толпились, бродили, сидели на своих пожитках и спали там, где только возможно было уснуть, военные и штатские люди, объединенные одним-единственным желанием: «Скорее, скорей бы домой!»
Пробившись сквозь толпу ожидавших посадки, Владимир Акимович дошел до конца вокзального здания и свернул в сторону города. Прошел просторную, мощенную булыжником площадь. Вдоль полуразрушенной стены тянулся нестройный ряд тополей. Израненные осколками, наполовину обгоревшие, а кое-где и срезанные снарядами, тополя, несмотря на все это, упрямо цвели. Белый, сорванный с них ветрами пух ручейками стлался вдоль тротуаров. И здесь, укрываясь в тени стены и крон уцелевших деревьев, дожидались счастливого часа отъезда военные люди, в большинстве своем солдаты и сержанты пожилого для армейской службы возраста, возвращавшиеся по домам в первую очередь.
Обогнув угол, Белович пошел вдоль этой, видно, некогда парадной аллеи. Иные из солдат, завидев его, поднимались и козыряли, Владимир Акимович торопливо отвечал им встречным приветствием, недовольный тем, что, не подумав, пошел здесь и доставил беспокойство этим немолодым воинам.
И вот тут, на площадке перед дверью, которая теперь вела в пустоту разрушенного здания, он увидел Зину. Она устроилась на сохранившихся ступеньках у двери. Сидела, подперев кулаками голову, и отрешенно смотрела в притоптанную пыль на плитах тротуара. Рядом, на ее чемодане, лежали шинель и плотно набитый вещевой мешок. Она бы не заметила Беловича, пройди он мимо. Не подняла головы и тогда, когда он подошел вплотную.
— Зина! — негромко окликнул ее Белович.
Она вздрогнула и подняла голову.
— Владимир Акимович, вы?!
Вскочила на ноги и без всякого стеснения протянула недавнему начхиму полка обе руки. Он ответно стал их крепко пожимать. Можно было подумать, что повстречались люди, давным-давно не видавшие друг друга.
— Это — судьба, — глядя ему в глаза, сказала Зина.
— Скорее дорожные трудности, — пошутил Белович.
— Нет, нет! Я думала. Я знала… Ну, как там наши?
Спрашивала так, будто покинула полк давным-давно, а не всего днем раньше его. Впрочем, он тут же подумал, что и ему, распрощавшемуся с товарищами немного позже, они тоже казались уже далекими, может быть позабывшими его.
— Все на месте. Служба идет.
Зина объяснила, что поезд, на котором она должна была уехать, ходит раз в двое суток. Уезжающих здесь скопилось столько, что попасть на вчерашний нечего было и мечтать. Следующий отправлялся завтра с утра. Зина заняла очередь в кассу для рядовых и сержантов. Очередь была огромной, не было уверенности в том, что Зина сумеет уехать и завтра. Притом она призналась, что чувствует себя неважно. Все время хочет пить; есть, наоборот, совсем не хочется.
— Дай-ка твой литер, — приказным тоном сказал Владимир Акимович.
Здесь, на узловой станции, вдали от немецкого городка, где они оставили свой полк, он почувствовал себя старшим, обязанным позаботиться о штабном санинструкторе. Ведь он был все-таки офицер и, следовало думать, сумеет настоять, чтобы Зину отправили побыстрее.
Была в характере Беловича одна приметная черта. Стеснительный и малотребовательный ко всему, что касалось его самого, он делался до удивительного настойчивым, когда речь шла о чем-нибудь с его точки зрения совершенно необходимом другому.
Мало веря в то, что лишенный начальнических черт Самый Старший Лейтенант сможет хоть как-то ускорить ее отъезд, Зина смотрела на него скорее с благодарней улыбкой, чем с надеждой на успех.
Но Белович, оказалось, не шутил.
— Давай литер, — требовательно повторил он.
Зина вздохнула и покорно полезла в карманчик гимнастерки. Вынула оттуда солдатское удостоверение, а из него — сложенные вчетверо железнодорожный литер и направление домой. Протянув документы Беловичу, робко сказала:
— Вот, тут все.
— Будь здесь, никуда не отлучайся.
Несмотря на внешнюю решительность, Владимир Акимович на самом-то деле не был до конца убежден в том, что сумеет облегчить Зинину участь. Но нужно же было что-то делать, и он, минуя железнодорожные кассы, направился к коменданту.
Военная комендатура станции помещалась в сохранившейся после пожара части вокзала. В тусклом свете приемной, защищенной со стороны платформы окном с железной решеткой, он разглядел на скамье несколько старших офицеров, ожидавших решения своей путевой судьбы. Владимир Акимович прошел мимо них и оказался возле барьера, перегораживающего помещение. За барьером, стоя у стенного аппарата, с кем-то разговаривал по телефону молоденький, наглаженный и начищенный от фасонной фуражки с бархатным околышем до носков хромовых сапог лейтенант железнодорожных войск. Одного взгляда, который он бросил издали на Беловича, было достаточно, чтобы догадаться о том, как он презирал офицеров подобного типа.
— По какому вопросу? — не закончив разговор и лишь прикрыв мембрану ладонью, спросил у Беловича лейтенант.
— Я подожду, — ответил Белович.
Лейтенант наконец повесил трубку. Повертев ручку железной коробки аппарата, чтобы дать отбой, он подошел к барьеру.
— Слушаю вас.
Владимир Акимович протянул Зинины бумажки.
— Вот, — стараясь быть убедительным, проговорил он. — Необходимо отправить женщину.