Лейтенант взял документы и, бегло взглянув, возвратил их Беловичу.
— В порядке очереди. В кассе сержантского и рядового состава. В конце платформы.
По-видимому, считая, что этим их объяснение исчерпано, великолепный лейтенант повернулся спиной к Владимиру Акимовичу, собираясь звонить теперь уже по другому телефону, стоящему на столе.
Но Белович не уходил.
— Я знаю, — громко бросил он в гладкую спину железнодорожного офицера. — Но здесь особый случай.
— Чего же особого? — Вполоборота, с трубкой в руке, лейтенант будто бы с удивлением смотрел на равного с ним по званию офицера, наверное, чуть ли не вдвое старше его. Плохо скрытая ироническая улыбка угадывалась на его лице. — Что, санинструктор — ваша жена?
— Ваши шутки не уместны, товарищ лейтенант! — чуть было не взорвавшись, что случалось с ним очень редко, сказал Владимир Акимович. — Я вам объясняю — здесь случай особый.
— Не повышайте голоса, товарищ лейтенант, — с угрозой, со своей стороны, недовольно бросил лейтенант-железнодорожник, но все-таки положил трубку на аппарат.
— Пропустите меня к коменданту, — потребовал Белович.
— Комендант по пустякам не принимает.
— Это не пустяки. Вы забываетесь, товарищ лейтенант! — все вскипало в Беловиче, возбужденном и возмущенным небрежением к нему этого щеголя.
В приемной сделалось тихо. Старшие офицеры молчали, не считая возможным вмешиваться в происходящее. Дежурный по комендатуре насмешливо, с обидной снисходительностью смотрел на зачем-то вытянувшегося в этот момент по струнке Беловича. Преимущество помощника коменданта перед беспомощным здесь скромным фронтовым командиром нетрудно было прочесть на нагловатом лице железнодорожника.
— Вы что, товарищ лейтенант… — начал он было наставительным тоном, но в эту минуту с платформы в комендатуру вошел невысокого роста, лет пятидесяти, майор.
— Что тут? — спросил он, вероятно заметив возбужденное состояние Беловича.
— Да вот, разрешите доложить, товарищ комендант, — картинно откозырял майору дежурный помощник, — лейтенант желает наводить у нас свои порядки.
Майор внимательно посмотрел на старавшегося держаться подчеркнуто по-уставному и потому сейчас, в своем усердии, несколько забавного Беловича. Среди старших офицеров произошло движение. Коменданта ждали.
— Зайдите, товарищ лейтенант, — негромко бросил майор и поднял доску в барьере, открывавшую проход в ту часть помещения, где находился дежурный.
По-прежнему держась подтянуто, Владимир Акимович шагнул за барьер, но тут же приостановился, пропуская вперед майора, а затем последовал за ним туда, куда вела дверь со старенькой эмалевой табличкой «Комендант».
Они оказались в небольшой узкой и длинной комнате со столом, заставленным телефонными аппаратами. Несмотря на солнечный день, в помещении было темновато, и под потолком горела лампочка, которую, вероятно, никогда не гасили.
— Что случилось? В чем дело? — спросил комендант, пройдя вперед и усаживаясь за стол под портретом.
— Разрешите, товарищ майор… — торопливо заговорил Белович, боясь, что комендант не дослушает его до конца. — Тут девушка… Вернее, женщина. Мы из одной инженерной части. Откомандированы с места службы в Германии… Разъезжаемся по своим домам. Большая просьба… — Начав строго по-военному, Владимир Акимович, сам того не заметив, перешел на сугубо штатский тон. — Она, понимаете, в положении, и вот уже вторые сутки…
Молча комендант взял протянутые ему Беловичем документы и склонился над ними. При этом он снял фуражку, обнаружив полуседые, давно не стриженные волосы. Механически Владимир Акимович пересчитал планки на кителе коменданта. Их было семь. И среди других — это Белович увидел сразу — ленточка медали ленинградской обороны. Смутная надежда затеплилась в душе Самого Старшего Лейтенанта.
— Вы вместе? — спросил майор, подняв на Беловича серые усталые глаза.
— Нет. Не имею никакого отношения. Со мной все в порядке. Я в Москву, а там — к себе, в Ленинград. Просто вместе служили. Вот и хотелось помочь санинструктору Калюжной. Одна она едет.
— Ленинградец?.. — сухие губы коменданта дрогнули в улыбке, а глаза потеплели и с любопытством оглядели Беловича. — Ленинградец… — повторил он. — Я так и думал.
— Почему? — недоумевающе спросил Белович.
— Не знаю. Есть в ваших что-то такое… Где жили?
— На Васильевском, в Четырнадцатой линии.
— Сохранился дом?
— По имеющимся у меня сведениям, сохранился.
— Да, — помолчав, кивнул майор. — Плохо у вас там было. Тяжело… Я ведь через Волхов эшелоны туда направлял. Все знал. Потом в госпитале лежал в Ленинграде. Знаете, школа на Фонтанке, где мост с конями? Только коней уже не было, сняли их… После госпиталя сюда, в тыл. Все же мы везучие с вами. Вернемся домой. Вот вы скоро опять по Невскому пройдете…
— Выходит, — развел Белович руками, как бы желая тем дать понять, что в том, что пойдет по Невскому живым и невредимым, он не виноват. Так само по себе вышло. Повезло.
Невольно возникший разговор был окончен. Майор наклонил седеющую голову и сделал пометку на одной из Зининых бумажек.
— В четвертую кассу. Из резерва. Можно вне очереди. Будет ей плацкарта в купированном, — сказал он, отдавая бумаги Беловичу.
— Чертовски вам благодарен! — совсем не по-уставному вырвалось у Владимира Акимовича. — Извините, товарищ майор, что так…
— Ничего. Из инженеров, вероятно?
— Вроде. Плановик-экономист. Трудился на заводе.
Майор умолк. Создавалось впечатление, что он еще не хотел отпускать Беловича, который стоял снова вытянувшись, готовый откозырять коменданту, для чего переложил Зинины документы в левую руку. Ему хотелось порадовать ее удачей.
— В театр мы из госпиталя ходили. Академический. Пушкина имени, знаете, конечно? — продолжал майор. — Там ваша оперетта играла. Всю блокаду не выезжали, слышали?
— Читал. В Эрмитаж снаряд угодил. Вот огорчение! — сказал Владимир Акимович, чтобы хоть как-то поддержать разговор, показавшийся ему затянувшимся.
— Ничего. Все придет в норму. — Комендант поднялся и дружески протянул Беловичу руку. — Счастливо добраться.
— Спасибо, товарищ майор. Теперь уж надеюсь…
Комендант бросил взгляд в зарешеченное, тусклое окно, за которым метались по платформе отъезжающие.
— Трудно, — сказал он. — Все хотят домой. Люди! — И, вздохнув, добавил: — Скажите там, пусть зайдет следующий.
Помещение с барьером Владимир Акимович прошел, даже не взглянув на горделивого лейтенанта. Всю свою жизнь он был уверен в том, что хороших людей на свете значительно больше, чем дурных, и что в самую трудную минуту всегда найдется кто-то, кто неожиданно поможет тебе в беде. И вот, скажите пожалуйста! Будто в подтверждение…
На площадь он направился, только закомпостировав Зинин билет, уверенный в том, что теперь-то она уедет вовремя и даже с некоторым комфортом.
Зина увидела его еще издали. Белович спешил к ней, на ходу победно размахивая над головой проездными бумагами. Лишь только подошел поближе, не переводя дух, выпалил:
— Ваше приказание выполнено! Все в полном порядке. Поедешь, как генеральша. В купе, на нижней полке.
Зина была поражена. Взяв в руки литер и приложенную к нему плацкарту, она смотрела на них, не веря в такое счастье. Потом, подняв взгляд на Беловича, спросила:
— Как же это у вас получилось, Владимир Акимович? Я и не надеялась.
— Милая Зиночка, — таинственно подмигнул ей Самый Старший Лейтенант, никогда до тех пор, кажется, так не называвший ее. — Человек способен на многое, если только того захочет. Нужно лишь стойко держаться, и враг падет… Да, да. Потому что везде есть люди!
Закончив это сбивчивое, не совсем понятное Зине объяснение, он, довольный произведенным впечатлением, деловито добавил:
— Можешь не сомневаться. Тут все в должной форме. А теперь бери мешок. Давай твой чемодан. Пойдем куда-нибудь.
Зина аккуратно сложила документы и запрятала их в карманчик гимнастерки. Белович поднял чемодан.
— Тяжелый, — сказала Зина.
— Ничего. Сносно. Ну, куда мы?.. У меня еще есть время.
— Давайте посидим вот там, напротив, в саду. Может, найдем скамеечку.
— Идет. Ах, Зина, будь бы это в Ленинграде, до войны. Мы пошли бы с тобой, например, в кафе «Норд». Там лучшие в городе пирожные.
— Я не люблю пирожных.
— Вот как?! — Белович на ходу скосил взгляд в сторону шагавшей рядом Зины. — Не любишь? Это хорошо.
— Почему хорошо? Все женщины обожают сладкое.
— Не все, — твердо произнес он. — Вот ты, например.
Откуда ей было знать, сколько смысла вкладывал он в эти свои слова. Со времени неладной женитьбы у Беловича выработалась неприязнь к женщинам, любившим сладости.
Они пересекли площадь и вошли в запущенный сад, хотя трава в нем уже была кем-то тщательно скошена. Все сдвинутые с мест скамейки были и тут заняты ожидавшими отъезда. На скамейках дремали, что-то ели, запивая водой из горлышка темных бутылок. Нянчили и кормили измученных дорогой детей.
Белович и Зина прошли в глубину сада и оказались у полуразрушенной кирпичной стены. Отыскав тенистый уголок, Зина скомандовала:
— Привал! Ставьте здесь чемодан. Садитесь рядом, выдержит. Больше некуда. Чемодан крепкий. Гриша где-то достал. Еще довоенный. Устали, небось?
— И не подумал. Я же тоже довоенный, крепкий, — рассмеялся Белович.
Стараясь быть как можно невесомее, присел рядом с Зиной. Он догадывался, что ее мысли полны оставшимся в немецком городке Удалеевым, которого она сейчас так непривычно, по-домашнему назвала Гришей. И все-таки Беловичу сделалось несколько обидно, что в эту минуту, когда он проявил о ней заботу, Зина вспомнила о капитане.
Дневной зной начинал ослабевать. Тени становились длиннее, и краски неба, зелени и земли, утрачивая бесцветную солнечную ослепительность, делались приятней для глаз. Стало легче дышать.
Он ждал, что у них начнется живой предотъездный разговор. Они станут припоминать прошлое, переж