здавна, — это дерзостный вызов судьбе, который они запросто считают ежевечерней работой.
Понятно, это бесстрашный народ. Судите сами. Станет ли трус взбираться на полтора десятка метров ввысь, под самый купол, и летать там по кругу, как на «гигантских шагах», да еще вниз головой? Ну, а его красавица партнерша, проделывающая всевозможные трюки на трапеции, которую этот смельчак держит зубами, разве это не отважная женщина? Или решится обыкновенный человек разгуливать с живой пантерой на плечах, будто на нем богатый меховой воротник? Да что там говорить — храбрецы!
И дело вовсе не в том, чтобы влезть черт знает куда и очертя голову прыгать вниз или, демонстрируя неустрашимость, играть с тигром, словно с котенком. Нет, тут всякий раз надо быть твердо уверенным, что ничего с тобой не случится. Просто ты не имеешь права о том и думать. Должен знать — сумею выйти из любого положения.
Да, в цирке ничего нельзя делать кое-как или, просто говоря, спустя рукава.
Попробуйте, скажем, хоть долю секунды быть не настороже, когда за спиной находится зверь, которому невесть что может прийти в его хищную голову, или оплошать, запоздав поймать на руки подброшенного с доски акробата…
Думаете, лучше быть клоуном? Смеши себе народ — и все будут довольны.
Если так рассудили — ошибаетесь. Хороший клоун в цирке — самый искусный и разнообразный артист. Он обязан не только уметь делать то, что делают здесь другие, но еще и провести публику, уверив ее, что перед ней добродушный недотепа, над которым можно вдоволь посмеяться.
Видели вы, как какой-нибудь рыжеволосый чудак о красным носом, подцепленный за шиворот, с невообразимым визгом взмывает под купол, теряя при том свои широченные штаны? Так вот, знайте: этот эксцентрик — самый лучший мастер в группе выступающих воздушных гимнастов.
Что касается меня, то я во всех этих клоунских штуках и разных цирковых фокусах разбираюсь запросто. Ничего удивительного в том нет. В цирк я хожу везде, где только он есть. А наш, ленинградский, посещаю — подумать только! — почти шестьдесят лет. Я бывал в нем так давно и помногу, что друзья мои удивляются, почему я до сих пор не стал там главным режиссером или хотя бы дрессировщиком белых собачек.
Все-таки с годами я сделался в цирке своим человеком. Прохожу туда со служебного хода со словечком «Здрасте!». Меня не останавливают, потому что известно — я давно знаком с директором, инспектором манежа и со многими знаменитостями, которые к нам приезжают и задерживаются, бывает, надолго, пока не меняется программа. Люди эти, между прочим, почти всегда покладистые и симпатичные. За годы я немало поразузнал от них о цирке и стал себя считать в некотором роде знатоком.
Иногда я сижу в первом ряду на служебном кресле и очень бываю доволен, когда работающие на манеже артисты, узрев меня и узнав, поглядывают в мою сторону после проделанных трюков, как бы спрашивая: «Ну как, ничего я сегодня?»
Порой я устраиваюсь на свободном месте, среди прочей публики. Попадаются тут и люди, цирк посещающие изредка, секретов его не знающие и потому многому по ходу представления дивящиеся, как малые дети. В таких случаях, стоит только моему неумудренному соседу по ряду чему-то поразиться — как, дескать, такое возможно, глазам своим не веришь! — я тут же спешу на помощь.
Выступают, например, акробаты-эквилибристы. У нижнего, стоящего на арене, на плечах лестница. Сверху на ней стоит другой и держит на себе еще одну лестницу, а в вышине, на второй лестнице, молоденький гимнаст делает стойку на руках.
Сидящая рядом со мной женщина в страхе зажмуривает глаза.
— Ах, он упадет!
— Ничего страшного не случится, — успокаиваю ее. — Повиснет на лонже и будет плавать, как космонавт в невесомости.
— На какой такой лонже?
Я ей разъясняю:
— На тросе, на канате стальном тоненьком. Видите, вон там, у входа на манеж, молодой человек держит конец? Это и есть трос, а через лебедку он прикреплен к скрытому поясу. Сорвется акробат, тросик натянется и артиста аккуратненько спустят на арену.
— Вот оно как! Спасибо, что сказали, — благодарит женщина и дальше смотрит номер уже без всякого страха.
Или какой-нибудь серьезный дядя интеллигентного вида поражается, куда деваются у иллюзиониста лилипуты. Только что были в ящике и… нате, никого!
И ему, помогаю разобраться.
— Дело в аппаратуре, — говорю. — В ней весь секрет.
— Но где же они все-таки? Куда делись?
— Аппаратура, — повторяю я несколько загадочно. Не могу я открывать профессиональные тайны. Хватит и того, что сказал.
А то еще во время работы с хищниками. Ближайшие соседи начинают переживать за дрессировщика, на которого лев с рыком замахивается когтистой лапой.
— А если он его поранит?
— Бывает. Известны случаи, что и загрызали укротителя. Вообще-то, лев ударом лапы перебивает хребет лошади. Но вы не бойтесь. Он тут просто играет. Так, чтобы публике было пострашнее. Этот лев у него самый ручной, даже защитник от других.
Соседи в ряду уже не беспокоятся за укротителя.
Словом, как кого, а меня в цирке ничем особо не удивишь. Человек я тут бывалый. За себя спокоен так же, как и за всех остальных.
Люблю я цирк и днем. Парадности тут не увидишь и следа. В такие часы распахнуты занавески у входа на манеж. Освещенный дежурными лампочками круглый зал удивляет своей неуютной огромностью. Кресла нижних рядов, словно снятыми парусами, прикрыты от пыли большими белыми чехлами. Отогнув их, в первых рядах сидят всего два-три человека. Оживленно бывает только на арене, Там с утра репетируют. Вот тренируется группа прыгунов. Сейчас они в невзрачных майках, в обычных спортивных штанах. Волосы девушек по-школьному повязаны ленточками. Акробаты разучивают новые трюки. Двое парней прыгают с невысокой площадки на край подкидной доски. С другого ее конца вверх взлетает легковесная девчушка. Сделав двойное сальто в воздухе, она должна «прийти» на плечи стоящего поодаль партнера. Но у группы что-то не получается. Гимнастка повисает над манежем в широком кожаном поясе. Он надет поверх легкого трико. К поясу с двух сторон прикреплены тонкие веревочные канатики. Трос на тренировке опасен. Им можно пораниться. Спущенная на арену девушка снова становится на край доски, а двое опять прыгают. Так делается уже в десятый, может быть, в сотый раз. Усталости тут знать не хотят. Будут прыгать и крутить сальто, пока трюк не станет получаться.
В стороне от акробатов жонглер. В расстегнутой до живота рубашке, он, наверное, уже с час подбрасывает вверх и ловит шарики. Что-то не ладится и у жонглера. Реквизит то и дело падает на опилки. Артист поднимает шарики и кидает, кидает их вверх без конца. Рубаха его потемнела от пота. Мокрыми сделались волосы. Трудно и представить себе, что вечером, одетый в сияющий блестками костюм, он, улыбающийся и ловкий, будет безошибочно кидать и ловить свои крутящиеся в воздухе тарелки и шарики, и зрителям будет казаться, что делает он это шутя и играючи.
Народа за кулисами цирка в дневное время немного. Откуда-то из глубины помещения послышится лай собачки или прорычит хищник, да незнакомо крикнет диковинная птица. Обыден и неживописен цирк в эти часы.
Теперь, когда я вам рассказал про цирк и немного про себя самого, про то, что видел и о чем наслышан, Должен поведать и о том, что со мной однажды приключилось.
Шел я в цирк. Было это осенью. Моросил долгий сплошной дождь. Такой, что его и не видно, а все кругом, и ты сам, промокшее. Свинцовое небо так низко нависло над Фонтанкой, что, казалось, скоро соединится с ее водами. Кто долго жил в Ленинграде, знает, что в такой день на улице и не разберешь, какое время года. Весна ли, осень, а то сырая, бесснежная зима.
В цирк я спешил по делу, к директору. Он меня ждал, а я уже чуть запаздывал. Наконец добрался до служебной двери.
Поздоровался с охранником и двинулся влево, где находится служебный гардероб. Сдал мокрую одежду и поскорее к директору.
За гардеробом дверь со стеклом, а за ней большое предкулисное помещение. Влево от двери автомат с газированной водой. Пей, если хочешь! В стене напротив большой проем, за которым находится коридор, опоясывающий кольцом весь зрительный зал. Справа в толстой стене каменная широкая арка. За ней просторный проход от конюшни до самого зала.
Тут, слева, с обратной стороны форганга, по вечерам, перед тем как вылететь на манеж, посиживают на своих нетерпеливых конях джигиты в черкесках или спокойно ожидают выхода к публике симпатичные гиганты слоны. Здесь, приготовленная и заряженная, стоит цветистая аппаратура иллюзиониста. Тут дремлет, дожидаясь и своего выезда, ушастый ослик клоуна Карандаша, когда тот выступает в Ленинграде. В этом же коридоре, на всю его протяженность, вытягивают поезд из сцепленных один с другим вагончиков, в которых живут хищники. В клетку на манеже они бегут через тоннель из надежных железных прутьев. Зверей подгоняют помощники дрессировщика. Работают они в комбинезонах, на головах шлемы, как у монтажников. Наконец, здесь ждут очереди все, кому еще предстоит предстать перед зрителем.
Во время подготовки хищников даже привычному в цирке человеку лучше держаться отсюда подальше. Бывает, тут вывешивают табличку: «Внимание! Тигры!»
Помещение, в которое я вступил, служит подсобным местом. Тут, поблизости от выхода на арену, все, что потребуется во время работы артистов: лестницы и шесты балансеров, постамент для тяжеловеса, позолоченный двухколесный кабриолет, в котором выедет наездница, какие-то клоунские гигантские чемоданы и разное другое, что вытаскивают на время номера, а потом снова возвращают сюда.
Сколько лет я бываю в цирке, столько вижу здесь на стене, левее арки, большую, написанную масляными красками картину в бронзовой раме. На картине изображен провинциальный деревянный цирк, то место возле форганга, где готовятся к выходу артисты. Стоит конь с расчесанной гривой и седлом-панно на спине. Рядом делают разминку преувеличенно мускулистые акробаты. Прислонившись к стене, скучает коверный Чарли Чаплин, без которого прежде не обходилась ни одна программа. В стороне белый клоун с круглым воротником, в шелковом балахоне, с напудренным лицом и пунцовыми ромбиками на щеках. Тут и наездница в легкой балетной пачке, которая будет танцевать на коне. Пока что, положив ногу на ногу, она сидит на табурете и кокетничает с мужчиной, одетым по моде прошлых лет.