Никто, кажется, не знает автора этого не отличающегося высоким мастерством творения и не помнит, когда и кто его сюда водворил. Скорее всего, другого места в цирке для живописного полотна не нашлось. Но с картиной тут так свыклись, что, наверное, исчезни она однажды, стало бы чего-то не хватать. Что до меня, то всякий раз, когда я вхожу в помещение за гардеробом, я непременно кидаю на нее взгляд, а иногда и чуть задерживаюсь. Как-никак, а все-таки трогательная сценка старого циркового мира.
В тот день, когда я спешил к директору, уже с месяц шла программа, основным номером в которой было выступление знаменитой дрессировщицы львов. Плакат, где она в венгерке с галунами и в черных блестящих сапогах была нарисована среди сидящих на тумбах грозных хищников, высился у входа в цирк и закрывал собой два этажа. Смелая укротительница являлась гвоздем представления.
В тот же вечер выступала и ее дочь, юная Вероника. Она работала с попугаями. Белые и цветные, вынесенные на арену на специальном металлическом устройстве, с жердочками, они, нахохлившись, ждали, когда настанет их черед что-то исполнить. Исполняли они то, что делают в цирке все попугаи. Раскачивали друг друга на маленьких качелях, запрягшись тройкой в крохотную коляску, катали в ней по барьеру самого из них ленивого. Еще вертели колесо и выкрикивали что-то не очень понятное.
На манеж Вероника выходила в коротеньком платьице и туфлях на невысоких каблучках, по-балетному ступая на носки. Ее, длинные волосы были широко расчесаны, а на макушке завязаны большим розовым бантом. Вся она походила на нарядно одетую живую куклу. Публике ее номер был по душе. Он был легким и изящным. Вероника обворожительно улыбалась и делала реверансы зрителям, за что те ее награждали аплодисментами.
Признаться, глядя на нее из зала, я рассуждал иначе. «Здорово, — думал я, — живешь! Мать — бесстрашная дрессировщица диких зверей. Каждый вечер входит в клетку со львами, которые могут ее растерзать, а дочка забавляется с попугайчиками. Носит их на пальчике и пританцовывает, демонстрируя публике свои стройные ножки. Красиво, мило и совершенно безопасно. Это тебе не целоваться с царем природы, что на страх публике ежедневно проделывает героическая женщина». Да, так я думал, но вернемся к рассказу.
Вот, значит, открыл я дверь и вступил в то самое помещение, где висела знакомая картина. День был будним. Время этак часов около четырех, когда в цирке все затихает. Артисты уходят в гостиницу — она рядом, по соседству с Инженерным замком. До представления нужно успеть пообедать и немного отдохнуть. Уходят и те, кто бывает тут днем. В огромном помещении так пустынно, что с трудом веришь: придет вечер и все тут озарится яркими огнями, заполнится шумом и заживет деловитой закулисной суетой.
Словом, вхожу в тихий час туда, где лежит всякая нужная для представления всячина, и хочу наискось пройти в проем в стене, чтобы направиться по круглому коридору дальше, к директору.
И вдруг…
Я теперь уже не помню, как это я сумел с ходу мгновенно затормозить и застыть на месте.
Понимаете, одновременно со мной в помещение, куда я шагнул, намеревался войти огромный гривастый лев.
Лев оказался в пространстве арки, за которой был проход к конюшням. Не знаю, может быть, у него было желание прогуляться дальше и походить по арене. Но в этот момент, завидев меня, лев остановился и, повернув свою большую голову в мою сторону, стал, кажется с интересом, меня рассматривать.
Я окаменел. Чего там скрывать, душа ушла в пятки, если от этой души вообще еще что-то оставалось. Никогда мне еще не приходилось встречаться один на один со львами, не считая тех случаев, когда они были в клетке, а я на свободе.
Мелькнула надежда: сейчас, сразу вслед за львом, должна показаться его укротительница или кто-нибудь из ее помощников.
Ведь известно — некоторые дрессировщики даже любят, на удивление прохожим, разгуливать со своими любимыми хищниками по улицам городов. Не понимаю, как это им позволяет милиция? Детей можно напугать. А взрослому, пожалуй, и того страшней.
Ну, окаменел я, как статуя, и лев не шевелится. Стоит, будто не лев, а его изваяние или чучело. Но нет, живой. Ноздри раздувает, и глаза на меня щурит. Словно примеряется, как лучше меня сцапать. Стоим так и смотрим друг на друга, и, между прочим, никто вслед за львом не показывается. Вдвоем мы с этим выходцем из Африки, и ничего нас с ним не разделяет, кроме арки в стене, которая нашей близкой встрече помешать не может.
Я и пальцем не могу двинуть. Стою, как дурацкий манекен в портновском ателье. Почти дышать перестал. Давно я слышал про то, что, если за тобой, например, гонятся злые собаки, убегать от них не надо. Побежишь, только хуже будет. Кто его знает, может быть, и львы не любят, чтобы от них бегали. Решил — буду стоять как неживой, а ну лев подумает, что я какая-нибудь неодушевленная кукла и набит соломой. Сообразит, что вкусного во мне ничего нет, и уйдет в свой вагончик.
Однако лев с места не двигается и все продолжает меня с подозрительностью разглядывать. Кругом, как назло, совершеннейшая тишина. Пудель и тот нигде не тявкнет. Будто бы на весь цирк сейчас нас всего двое: я и этот свободно гуляющий хищник. Он молчит, и я ни гугу. А что мне остается делать? Крикни я или начни его, скажем, уговаривать — вдруг ему мой голос не понравится? Слышал я от одного знаменитого укротителя, что тигры делают полный оборот в одну десятую секунды. Откуда знать, возможно, и львы на такое способны. Так что уж лучше стоять и не рыпаться.
И лев, между прочим, все так же стоит, словно мраморный, какие красуются у лестниц некоторых красивых старинных зданий нашего города. Так же, как те истуканы, не шевелится и тоже словно ждет — не кинусь ли я на него.
Но это он напрасно. Я даже стараюсь не смотреть. Может, ему мой взгляд не по душе. Тем более что не он, а я изображаю безжизненное чучело. Но, посудите сами, могу я на него не смотреть? Мало ли что вздумается этому дикому зверю? Продолжаю в своем недвижном положении на него поглядывать и вижу: в глазах его зарождается этакий кровожадный огонек. Еще миг — кинется на меня и съест. И ничего ему за это не будет. Он же зверь.
И чего только не пронеслось за эти минуты в моей голове! Говорят, что человек перед гибелью мгновенно вспоминает всю свою жизнь. Всю жизнь я не вспомнил, но что с утра было — в мыслях пролетело.
Как хорошо начинался день! Звонили из телестудии, просили выступить. Почему бы нет? Охотно согласился. Кто же станет отказываться от того, чтобы его увидели на голубом экране?! Да, хотелось. Ну вот, теперь будет мне голубой экран!
Сколько прошло времени, пока мы так вдвоем со львом переглядывались, — сказать не могу. Может быть, и всего-то минута-другая, а возможно, и четверть часа. Тут и чуточка и малость покажутся за час.
В конце концов льву, по-видимому, надоело на меня глазеть. Смотрел он, смотрел, да как откроет свою пасть! И зубами щелкнул. Не то зевнул, не то показал мне, что у него за глотка. А уж ротик!.. Теленка может запросто проглотить. Язык красный. Клыки… Что вам рассказывать!..
Можно было и так понять, что ему просто приелась моя недвижимая фигура и он попросту от скуки стал зевать. Но об этом я уже потом рассуждал, а тогда решил: «Все! Будет мне сейчас — специалисту по цирку».
И тут, в самый, как думается, трагический момент, слышу — по бетонному полу дробно стучат каблуки. Кто-то сюда приближается. Лев повернул голову и, не двигаясь с места, оглянулся, Кто, мол, там еще бродит и что ему здесь нужно. Я, поверите, как за себя ни дрожал, а за того человека испугался. Сейчас, думаю, рассердится хищник. Кинется на неосторожного и… привет!
Но, представьте себе, в ту самую минуту появляется возле льва девчонка лет четырнадцати. Одета в джинсовые брючки со штанинами, подвернутыми внизу на голых ногах чуть ниже колен, и полосатую тельняшечку с короткими рукавами. Волосы разобраны на две стороны. Поверх ушей петли кос, завязанные ленточками. В руках у девчонки палочка вроде линейки.
Подбежала девчонка к опасному хищнику и этак с ним, словно со щенком:
— Ты куда это ушел, Фомка?! Вот безобразник!.. Смотрю, его уже в клетке нету. Сейчас же на место!.. Этакий неслух.
И этой линеечкой льва по заду..
— Ну, пошел, пошел!..
И поверите?.. Лев поднял голову, посмотрел на девчонку и, лениво повернувшись, побрел назад в глубину прохода. На меня на прощание он даже не взглянул. А девчонка мне говорит:
— Проходите, пожалуйста. Он не тронет, не бойтесь.
«Не бойтесь?!» Ничего себе! Между прочим, тут только я в ней и узнал вечернюю красулечку — Веронику..
Ушла она со львом, как с каким-нибудь спущенным с поводка эрдельтерьером, а я не сразу еще и с места двинулся. Сам себе глупо улыбаюсь. Неужели все это так просто и, можно сказать, даже немного смешно кончилось?! Ведь, казалось, находился на волосок от трагической гибели.
Перевел дух и двинулся к кабинету директора. Вошел к нему и сразу плюхнулся на кожаный диван.
— Дайте, — прошу, — поскорее, Владимир Андреевич, воды. Хочу в себя прийти.
Он за графин.
— Что с вами? Сердце?
— И сердце, — отвечаю. — И все на свете.
Выпил воды. Сделалось легче, и рассказал ему, какого натерпелся в его цирке страха.
Владимир Андреевич слушал меня. Сперва смотрел с тревогой, затем с сочувствием, а потом весело рассмеялся.
— Так это, значит, Фомка! Ну, он среди наших гастролеров самый смиренный. С Вероникой они приятели. Вместе, можно сказать, выросли. Этот лев никого не тронет. Чего вы испугались? Фомке до вас никакого дела.
— Да откуда же мне это, — стал я возмущаться, — мне это откуда известно?! Почему у вас в цирке хищники среди бела дня, как куры по деревне, разгуливают? Ладно, я еще ничего. Другой бы на моем месте умер с перепугу.
— Вообще-то да, — кивнул директор.. — Надо будет сказать матери, чтобы задала Вике. Недоглядела она, видно, за Фомкой, вот он и пошел гулять. Так-то она с ним запросто. И часто вместе прохаживаются. У нас в цирке Фомку все знают.