— Так она, эта Вика, не только с попугаями?
— Что вы!.. Первая помощница матери. Она в клетку к зверям, как и та, входит. Репетировать с ними помогает… Погодите, еще немного — и со львами станет работать Вика, а помогать тогда будет мать. Девчонка о том только и мечтает. Да ведь ей еще и шестнадцати нет, кто разрешит… А насчет попугайчиков, так это так, чтобы к манежу, к публике привыкать. Этот номер она потом кому-нибудь передаст. У них же звериная цирковая династия. Дед Вики со слонами работал. Да вы же знаете…
— Знаю, — подтверждаю я. — Слышал. Да, смелая все-таки девчушка. Как это она мне: «Он не тронет!»
А про себя думаю: «Вот тебе и Вероника-Вика с танцами возле попугайчиков в легких туфельках!..» Да, получился со мной конфуз. Хорошо, что, кроме Фомки, никто этого не видел. Вышло-то — не такой уж я в цирке свой. Только воображал, что все знаю и понимаю. На самом деле так — вокруг да около. Честно признаться, неплохой получился урок.
С тех пор, сидя в креслах рядом с теми, кто в цирковом деле не очень-то искушен и готов поражаться чуть ли не всему, что там происходит, я со своими знаниями арены к ним не пристаю. Пусть думают, что воздушные гимнасты ежедневно рискуют жизнью, что хищники могут съесть своего повелителя, а иллюзионисты и в самом деле творят чудеса.
Да ведь так оно, пожалуй, и есть.
А цирк я люблю по-прежнему.
МАРСЕЛЬ В БЕРЕЗЯНКАХ(Рассказ, услышанный в чайной)
История эта берет начало еще с военных лет, когда я, понятно, был на фронте. А тут у нас в деревне угнали в Германию девчат. Самых что ни на есть заметных, и так не свыше лет семнадцати.
Попала среди них и дочь моей соседки Матрены Дмитриевны, Таисья, Таська по-простому. Девица завидная. Митревне сейчас шестой десяток, а тогда еще была женщина молодая. Муж ее Тихон, колхозный шофер, с первого года войны в без вести пропавших. У них четверо было — все девчата. Ну, старшую и забрали. Увезли ее, как рассказывали, в Саксонию — земля такая немецкая есть. Сперва письма писала; мать, как получит, — к соседям и реветь. А потом сообщает: «Полюбила я тут, мама, такого не хуже, как я, угнанного, француза по нации, и он меня полюбил. И, значит, вместе нам теперь горькое наше житье переживать».
Тут вскоре пришла победа. Согнанный немцами народ с разных стран, кто жив остался, — по домам. Ждут Таисью, а та не едет. Не может, значит, со своим французом разлучиться, Да так, вместо того чтобы в Березники — во Францию за ним подалась. Отрезанный, стало быть, ломоть. Но что ты с бабой будешь делать — любовь!
Ну, пока мы первые роды мыкались, подымали свое колхозное хозяйство, Таисья там, в городе Дижон, вышла замуж по ихним законам. Писала, что до смерти бы хотела родню повидать, но дело это невозможное — потому ждет прибавленья. Одним словом — семья!
А тут вдруг третьего года зимой приходит в правление та самая Матрена Дмитриевна, в руках письмо с заграничными печатями, и прямо к председателю.
— Вот, — говорит, — Максим Андроныч, какие новости немыслимые. Дочь моя с мужем Марселем и внучатками едут в гости. Не знаю, что и делать. Кабы одна Таисья, так что там, а то с французом. Кто знает, как принимать? Дом у меня хоть и ничего, и есть чем покормить, да поди он к городской жизни, к ванным комнатам, к мягким мебелям привык…
Наш председатель Максим Андронович — хозяин, между прочим, башковитый. Повертел он в руках конверт и говорит:
— Ничего особенного тут, Матрена Дмитриевна, нет. Человек как человек, хоть и из Франции. Помнится, писала твоя Таисья, рабочий человек — механик. Но все ж дело, в своей мере, политическое, и, хоть ты колхозница передовая, одну тебя оставить тут нельзя. А чтобы не получилось никакой некультурности и чтобы во Франции знали, что из себя наши Березянки являют, следует принять твоего зятя по всем законам гостеприимства, и для этой цели в помощь тебе небольшую инициативную группу выделить.
Ну, создалась группа. На первый случай в нее вошел заместитель председателя Сивухин. Он у нас все больше по снабжению. Потом Ия Павловна — учительница, что как раз французскому в школе учит. Еще по молодежной линии — Витька Колотушин. Тот и дирижер духового оркестра, и первый ухажер, и другая самодеятельность. Ну, конечно, Матрена Дмитриевна, как к тому делу не посторонняя.
Насчет угощения — Максим Андронович посоветовал, чтобы водки было поменьше, а выставить вина шампанского, которое как раз у нас на полках в сельпо третий год без спросу пылилось, а французу, говорит, без него зарез.
Сивухина с Ией Павловной, за тем, чего у нас нет, в город направили, приобрели, между прочим, статую-бюст французского классика по фамилии Вольтер. Ну, книг разных, не наших, чтобы гость на отдыхе не заскучал. По требованию Колотушина искали еще французских нот, но только что и привезли — гимн «Марсельезу».
Вскоре и телеграмма из Москвы. Дескать, едем, встречайте! Самые морозы шли. Станция от наших Березянок — семнадцать километров. Сивухин идею выдвигает.
— Хорошо бы, — говорит, — этого француза до деревни на тройке домчать. Машина что — она везде машина, а тройка — дело звонкое, русское!
Послушали. Соорудили тройку, Как положено, с бубенцами — у деда Евдокима отыскались. Для Матрены Дмитриевны и ее семьи Максим Андроныч не пожалел колхозной «Победы» на высоком ходу. Ию Павловну с собой взяли, Колотушина — он во всем впереди. Прибыли. Ждут..
В положенный час подходит московский почтовый. Бегут наши к вагону, который в телеграмме указан. И что же видят?
Сперва спрыгивает на платформу куда как еще молодой мужчина. Лицо бритое, смуглое. В плечах не сказать узок, но и особого размаху нет. Курточка на нем вязаная, вроде бабьей кофты. Сделал всем привет ручкой. Дескать, спасибо всем за встречу, и уже снимает с площадки своих мальцов. За ними два чемодана стаскивает, а тут уж и жену — Таисью нашу, — как что бьющееся, аккуратно на руки берет и на платформу ставит. Ну, сцены, понятно, семейные. Матрена с дочерьми к своим кинулись. Обнимают сестру, разнолеток целуют, с французом осторожно здороваются.
Витька Колотушин для усиления, значит, момента хотел было приветственное слово рвануть. Мигнул Ии Павловне — переводи, мол… Но только и сказал:
— Здравствуйте!
Француз сразу же обеими руками давай ему руку трясти.
— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте…
Совершенно переводить нечего.
Только гости хоть и растроганы встречей, а уже дрожат, зубами стучат. Еще бы! Февраль, а на отце и сынах тоненькие беретки. Да что там французы — Таисья наша. Видно, девке на чужой земле все свое позабылось. Простоволосая и тоже в куртенке, а брючки синие в обтяжку всех форм. Кино, да и только!
Поторопили Матрену. Дескать, доплачешь свое по дороге, и поскорей их в председательскую машину. А уж на тройке с бубенцами свои до деревни мерзли!
Прибыли гости удачно. Воскресенье было. Все по-праздничному. На столе, что там наша продукция, — деликатесного из города навезено всякого… Ну, француза с Таисьей во главу стола. Максим Андронович поблизости. Деда Евдокима, как почетного старика, позвали. Он по такому случаю весь в медалях явился. Три у него еще с той германской войны в сундуке пролежали, а уж четвертая наша, советская. Дед волосы на две стороны расчесал, уселся. Лишних слов не роняет.
Марсель сразу к нему, и пальцем в медали. Гранд-папой называет, интересуется, за что награды у деда. Но Евдоким Изотович отвечать не стал. Об этом, сказал, речь дальше пойдет.
Первую, как полагается, подняли за мир и за дружбу. Далее за Францию — страну уважаемую и в прошлом союзницу. За ее трудовой народ. Марсель во все стороны:
— Мерси вам, спасибо!.. Мерси!
И сам в ответ: «Виват!» Только вот удивление. Никаких шампанских пить не стал, а облюбовал нашу белую. Да так на нее приналег… Стопку опрокинет и большой палец вверх: «Бом! Бом!..» Вполне то есть русский вкус одобряет.
Некоторые из колхозного актива за столом перемигиваются. Рады, что человек хоть и француз, но с понятием. Но сами, между прочим, ничего, держатся.
Разговоры разные пошли. Какая погода во Франции и что в ихней местности на полях растет. Ия Павловна с Марселем ловко так изъясняется. Тот весь в удивлении, что у нас в деревне ребятишек французскому учат. Но больше все внимание к закуске.
Надо сказать, и тут не как ждали. К деликатной полное равнодушие, а как до наших березянских огурчиков добрался, так даже застонал. Схрустнет половинку и соседа по плечу бах. Такая у него привычка свое удовольствие показывать.
Ну, так слово за слово, что в смех, что всерьез. Пора бы уж и кончать. Но только, видим, наш гость от стола не спешит. А тут еще такая штука не в лад. Дед Евдоким по недосмотру соседей пропустил лишнюю, и поделать уже ничего нельзя. Поднялся он с места. По столу вдруг ладонью хлоп и громко заявляет:
— Это, — говорит, — все бирюльки да пардоны. Мы тоже парле франсе понимаем, а ты его, Ия Павловна, спроси, по каким правам он на Россию в двенадцатом году шел?
Учительница лицом вспыхнула. Не смеет и переводить. Марсель глазами мигает. Понять не может, про что речь. Гости в замешательстве, а дед свое:
— Пусть он мне докладывает, зачем ему с ихним Наполеоном Москва наша потребовалась, или, может, ему, французу, как германскому кайзеру Гитлеру, чужой земли надо?
Максим Андронович, наш председатель, урезонить его хотел:
— Это ты, дед, лишнее. Совершенно твои вопросы даже неуместные. Человек приехал в гости.
Но деда разве уймешь.
— Я ведь не скандалю, — шумит. — Я с дипломатикой. И насчет Алжира пусть ответ перед всем миром дает. Почему он так безобразничал?
Тут уж и женщины видят — в голове у деда вся политика перемешалась. В голоса вдарились и общим пеньем старика заглушили. А там уж под шумок и домой повели.
Словом, время в клуб. Там молодежь собралась. Эти уже и Таисью не помнят. Она им тоже вроде иностранного гостя. Как вошли, Витька Колотушин махнул своему оркестру, и те во все медные трубы эту «Марсельезу». Но то ли у них мотив от старанья не получился, то ли Марсель от принятого за столом недопонял, что играют, только в ладоши захлопал и требует: