4 августа на втором вылете во время боя вдруг в кабине раздался страшный треск, и мой самолет стал разваливаться на куски. Я вместе с кабиной беспорядочно падала, зажав в руке бесполезную теперь ручку управления. До сознания дошло: меня сбили! Как ни странно, но в этот момент я не чувствовала никакого страха. Мысль отчетливо работала с быстротой молнии. Я отстегнула шнур шлемофона и ремни парашюта. С силой меня выбросило из кабины. Нащупав кольцо парашюта, я машинально дернула и сразу же повисла в воздухе. После сильного треска и шума стало необыкновенно тихо. Настало время обдумать, что произошло. Куда я опускаюсь? Определяю, что приземляюсь на территории, занятой противником, но не хочется этому верить. В голове мелькают разные мысли. Вспомнила один разговор в землянке, когда летчики рассуждали между собой о том, что сделал бы каждый, если бы пришлось приземлиться на вражеской территории. Один говорил: "Застрелюсь, но не сдамся!"; другой: "Если будет возможность, убегу к партизанам или к своим". Но все это говорилось в спокойной обстановке, а вот сейчас, когда остается несколько секунд на размышление, что делать?
Падаю в поле. Смотрю: со всех сторон ко мне бегут гитлеровцы, орут что-то и стреляют. Попыталась бежать, но меня ранили в ногу, и я упала. Меня схватили. Знаки отличия - погоны, медаль "За отвагу" и гвардейский значок гитлеровцы сорвали вместе с кусками гимнастерки. Начали избивать, а затем дотащили до дороги и бросили в попутную машину. Машина остановилась в каком-то селе. Тут же откуда-то появились фотокорреспонденты. Приехал фашистский генерал посмотреть на девушку-летчика. Здесь мне устроили первый допрос. На ночь втолкнули в какой-то чулан и заперли. Утром повезли в жандармерию. Там я встретила нашего летчика-штурмовика, сбитого в этот же день. Затем привезли еще стрелка-радиста с пикирующего бомбардировщика и штурмана с "По-2". Все они были ранены и зверски избиты.
После очередного допроса нас всех отвезли в лагерь военнопленных. Там меня, назвав по имени, подозвал какой-то летчик. Подхожу, всматриваюсь в обгоревшее, распухшее лицо и никак не могу узнать. Он тихо говорит: "Я твой командир Головин". Тут уж я не сдержалась и горько расплакалась.
- Перестань плакать, - сказал он тихо. - Будь осторожна, отойди и имей в виду, что я сержант Шилов.
Так он назвал себя на допросе. Я с грустью отошла.
Вскоре всех нас погрузили в два товарных вагона и повезли. Все, кто был в нашем вагоне, решили бежать. У кого-то нашелся перочинный ножик, и мы взялись прорезать им отверстие в стенке вагона, чтобы откинуть скобу на дверях. Работали все по очереди. Через двое суток отверстие было готово. Ночью мы открыли дверь вагона и все один за другим выпрыгнули на ходу поезда под откос.
Было темно, хоть глаз коли! Пройдя немного вдоль насыпи, я наткнулась на своих товарищей. Их было трое: Сазонов, Рыбалко и Поляков. Потом мы подобрали еще одного, фамилию не помню. У него была серьезная рана в боку. На счастье, у радиста, старшего сержанта Рыбалко, оказался компас. Ориентируясь по компасу, мы двинулись на восток.
По ночам было очень холодно. Устраивались спать под кустами. Раненых и ослабевших мы укладывали в середину, чтобы согреть их. Есть было нечего. Собирали ягоды, грибы, жевали всякие корешки. Кое-кто начал уговаривать остановиться в какой-нибудь деревне и подождать там прихода наших войск, другие считали необходимым сделать на несколько дней передышку. Кто-то даже предложил пойти на ближайший немецкий аэродром и наняться там на работу чернорабочими, с тем чтобы украсть немецкий самолет и перелететь к своим. Я не соглашалась и решительно настаивала идти к линии фронта.
Кто-то из нас, помню, сказал, сидя у ночного костра:
- Если выйдем отсюда живыми, обязательно после войны напишем книгу о том, что мы пережили!
Больше двух недель плутали мы в Брянских лесах, пока не услышали выстрелы на передовой. Сутки просидели в кустах, ожидая подходящего момента, чтобы перебраться к своим. Над нами пролетали снаряды и мины, мимо проходил фашистский дозор. 25 августа, ночью, мы переползли линию фронта, и, попрощавшись, каждый направился разыскивать свою часть.
Всем хотелось скорее встретить своих товарищей, скорее встать в строй и снова сражаться с врагом.
Добралась и я в свой полк.
Вскоре меня направили в Высшую офицерскую школу воздушного боя в город Люберцы, под Москвой. Получив там основательную легкую тренировку, вместе с боевыми друзьями я участвовала в сражениях за освобождение Прибалтики, Белоруссии, а затем на Берлинском направлении вплоть до дня великой Победы!
Фронтовое письмо
Сохранилось фронтовое письмо адъютанта эскадрильи отцу Тони Лебедевой Василию Павловичу:
"Здравствуйте, Василий Павлович! Получил Ваше письмо... На Вашу просьбу я сейчас ничего точного ответить не смогу, а что было раньше известно о Тоне, то напишу.
После освобождения города Орла мне было известно, что Тоня находилась в госпитале, и после эвакуации ее увезли немцы. Работники этого госпиталя рассказывали, что, когда ее допрашивали немецкие офицеры, она себя вела как большевик и патриот Родины. И когда они ей сказали: "Мы все равно победим", - она им плюнула в лицо. После этого нам ничего о ней не известно. Все наши боевые товарищи не забыли о Тоне и никогда не забудут - ведь она была исключительно смелая, храбрая и инициативная в бою и на своем счету имела три сбитых самолета противника. Память о Тоне чтим в своих сердцах. До свидания.
Пестряков Евгений Иванович, п/п 35428".
Друзья-однополчане работают над архивными документами тех дней, чтобы до конца раскрыть судьбу героической летчицы Тони Лебедевой.
Ольга Ямщикова, командир эскадрильи.
Дружба
Памяти Раи Беляевой...
Моя первая встреча с Раей осталась в памяти навсегда. И вся наша совместная жизнь и дружба были полны тепла и любви, такой материнской, трогательной заботой со стороны Раи ко мне, что и сейчас вспоминаю все это с благодарностью и грустью.
Было мне лет двенадцать, училась я в школе имени Красина в городе Кирове. В один из последних дней учебы перед летними каникулами во время большой перемены мы, как всегда, играли в "сыщики - разбойники". Я была в роли разбойника. Помню, как в большом зале школы меня окружили "сыщики". Они неслись ко мне с двух противоположных коридоров. Был один путь к бегству открытое окно. Я прыгнула - и от боли в ногах потеряла сознание.
Когда я открыла глаза, передо мной стояла девочка с чемоданом.
Я не могла встать и тихо плакала. Успокаивая меня, девочка ловко ощупывала мои ноги.
- Ты счастливая, хорошо отделалась. Разве можно гак прыгать?
- Ты кто? - спросила я.
- Я Рая Беляева, приехала к вам в город поступать в кожевенный техникум. Он будет в вашей школе.
Когда меня спустя некоторое время посадили на школьную подводу, чтобы отвезти домой, я сказала Рае:
- Бери свой чемодан, и поедем к нам, а то мне очень попадет от мамы.
Так произошла наша первая встреча.
Прошло шесть лет. Я уже работала инструктором-летчиком Ленинградского аэроклуба. Шестнадцатый трамвай возил меня от дома до завода "Электросила". Тут неподалеку было поле, где я учила летать молодых рабочих завода. Раннее, утро. Я еду и сплю. Чувствую, кто-то ласково щекочет мне лицо, начинает тормошить. Открываю глаза.
- Рая! Откуда ты?
- Я мастер кожевенного завода, еду с работы. Ты мне нужна. Хочу учиться летать.
Мы побежали с ней на аэродром, и уж никакими силами ее нельзя было оттуда увести. Рая стала учлетом аэроклуба. Все свободное время от работы она проводила у самолета.
- Учи меня скорее всему, что умеешь, - говорила она мне.
До чего же она была ловкая и сильная! Делать умела буквально все. Мыла и скребла машины, таскала бидоны и бочки. Летала как "бог", без устали и всегда, когда только можно. Густые черные косы прятала под комбинезон. Глаза, серые, большущие, всегда сияли радостью. Смеялась прищуриваясь, да так заразительно!
- До чего же хорошо в воздухе! Ура!.. - кричала она, выпрыгивая из самолета.
По дому делать мне ничего не давала. Покупала продукты, готовила, стирала и шила. Когда я задерживалась на работе, помогала оформлять мне летные книжки учлетов. Шесть часов работы на кожевенном заводе, остальные на аэродроме.
- Люблю авиацию. Умру без полетов! - говорила она.
Я инструктор-летчик, мне необходима "важность", хотя за плечами всего восемнадцать лет; я должна быть сдержанной, но в душе разделяла Раины порывистость, горячность, любовь к авиации. Самое главное в моей жизни теперь - это летать! Когда я училась летать на "Аврушке", очень многих учлетов отчисляли. И я думала, что если меня тоже отчислят, то я умру от тоски по полетам.
Прыгали мы с ней с парашютами, делая одинаковую затяжку и одновременно открывая парашюты.
- Ты - мой самый лучший друг, а я твой ангел-хранитель! - кричала она в воздухе.
Человека, любящего свою профессию более, чем она, я не встречала. Утром она "возила" группу учлетов. Летала прекрасно сама и мастерски передавала свое искусство другим. Вечером проводила прыжки. Она была неутомима. Я ни разу не видела ее усталой.
- Рая, - сказала я ей однажды, - я больше не буду брать новую группу учлетов для обучения. Одиннадцатую группу учу летать, а что сама знаю? Сейчас приходят учиться люди почти уже с высшим образованием, из институтов, и мне приходится на пальцах объяснять, почему самолет летает. Недавно меня один спросил: "А вы знаете, товарищ инструктор. как рассчитывается крыло на прочность?"
- Ну и что же ты?
- Я сказала, что в прочности своего самолета не сомневаюсь.
- А я показала бы ему такой пилотаж, что он после этого забыл бы вообще о прочности.
Через несколько дней утром у самолета встречаю Раю.
- Ты зачем здесь? Почему не отдыхаешь? Твоя же группа закончила программу.
- Все, Лелечка, решено уже с начальством. Сегодня ты знакомишь меня со своими учениками. Одну твою группу буду возить я.