– Расскажи мне о своем детстве или, точнее, о том, как Констанцо тебя нашел. Раньше мне доводилось слышать лишь отдельные кусочки истории от Оливии, а мне хочется знать подробности.
Глубоко вздохнув, Антонио повертел в пальцах бокал вина.
– Представь, что ты все до последнего гроша тратишь на авиабилет через Атлантику и каждый месяц буквально меняешь картины на крышу над головой.
– Звучит весьма романтично.
– Это было ужасно.
– Наверное, но, во всяком случае, у тебя хотя бы было что предложить вместо арендной платы. У тебя были картины, которые явно нравились твоему домовладельцу.
– Что-то мне подсказывает, что соглашался он на такие сделки отнюдь не из-за любви к искусству, – усмехнулся Антонио. – Не сомневаюсь, он прилично нажил на продаже моих полотен.
– Возможно, но это не отменяет того, что у тебя было что продавать.
– Верно. Только холст и краски стоят прилично, так что я постоянно искал подработку в незнакомой стране, одновременно судорожно осваивая чуждый язык.
Наслаждаясь легким ветерком, Лаура Бэт невольно засмотрелась на высовывающегося из-за воротника белой рубашки дракона на смуглой коже.
– А что же было дальше?
Антонио пригубил вино.
– Констанцо уговорил Такера подготовить почву для нашей встречи.
– Так к тому времени он уже знал, где ты?
– Да, но когда мама сказала ему, что беременна, он ее выгнал, и она улетела в Америку, даже родным ничего не сказав, так что бабушка с дедушкой тоже не подозревали о моем существовании, но Констанцо-то знал, что где-то в мире растет отвергнутый им ребенок, и отлично понимал, что наладить отношения будет непросто.
– Ничего себе.
– И тогда Констанцо пришел к Такеру, но в результате все устроила Оливия.
– Как-то все слишком сложно.
– Да не очень. Но у Такера такта не больше, чем у слона в посудной лавке, а Оливия сразу же сумела найти ко мне подход.
– И как же в итоге ты узнал, что приходишься сыном миллиардеру?
– Тогда обо всем уже догадалась даже моя кузина Мария, а рядом с ней слоны в посудной лавке смотрятся ласковыми котятами, так что они решили не рисковать и при первой же возможности спокойно все объяснили. Странно все получилось. Но Констанцо с самого начала вошел в игру на правах попечителя, и к тому времени я уже успел немного с ним познакомиться. Так что когда они наконец-то мне обо всем сказали, все как бы сразу встало на свои места.
– Хорошая история.
– Ну а как насчет тебя самой?
Здорово. Она стала расспрашивать про встречу с Констанцо, чтобы увести разговор от себя. И вот пожалуйста.
– Меня?
– Какие-нибудь необычные истории?
– Если не считать того, как я забеременела, у меня была совершенно простая нормальная жизнь. – Она легонько пожала плечами. – Да и чего еще ожидать от глупенькой простушки Лауры Бэт?
– А ты никогда не думала, что простой, добрый, честный человек – это уже немало?
Лаура Бэт резко втянула в себя воздух. Вот именно поэтому она в него и влюбилась. Антонио не просто принимал ее такой, какая она есть, но заставлял чувствовать себя так, словно этого и так больше чем достаточно. Заставлял чувствовать себя особенной. А именно этого ей и не хватало.
– Когда-то, возможно, и думала.
– Тогда вспоминай, как это было, или учись заново.
Антонио осторожно взял ее руку в свою, и Лаура Бэт сразу же почувствовала, как по спине побежали мурашки. И при этом его прикосновение казалось невероятно правильным и естественным. Словно они были созданы специально для того, чтобы друг друга трогать, любить и говорить.
– Ты восхитительна.
Если бы у нее остался еще хоть один свободный кусочек сердца, она, не раздумывая, отдала бы его Антонио. Только уже поздно. Она и так целиком и полностью принадлежит ему. А значит, когда им придется расстаться, ей не останется ничего, кроме тоски и печали.
Глава 10
Вечером, укладываясь спать, Лаура Бэт еще раз решилась заглянуть правде в глаза. Она любит Антонио всем сердцем, а он любит ее. И пусть в нем нет той ослепляющей сводящей с ума любви, что была к Гизели, но ее он все равно любит тихой спокойной любовью. Но он не хочет этой любви. Потому что его сердце все еще принадлежит покойной жене, которую ей никогда не удастся затмить.
Но все же она может вырвать у него признание.
Может навсегда стать музой, отвоевав место в его мире.
Но даже если он и признается в своих чувствах и сделает ей предложение, она все равно навсегда останется в его сердце под номером два. Так готова ли она сама на это пойти?
Или лучше уйти и сдаться, чтобы потом лишь изредка встречаться на дружеских вечеринках, где они станут обмениваться ничего не значащими общими словами? От одной этой мысли ей сразу же стало невыносимо больно. Так сможет ли она уйти? Разумеется, ей нужна помощь матери, но и Антонио ей тоже нужен. Нужно, чтобы он говорил, что она особенная.
Но еще ей нужно стать чьей-то настоящей любовью.
А Антонио уже пережил любовь всей своей жизни.
В понедельник Лаура Бэт вновь надела черное платье и туфли и пришла в мастерскую.
– Пришло время переходить к холсту. Думаю, сегодня я успею набросать контуры карандашом, так что больше тебе не придется позировать каждый день. Вместо этого будешь приходить, только когда мне нужно будет вспомнить какие-либо детали.
– Хорошо.
Только ничего хорошего в этом не было.
Это начало конца.
Антонио взялся за карандаш, но вскоре выругался и принялся поправлять свет. Потом снова взялся рисовать, попросил слегка сменить позу, снова рисовал… К полудню Антонио сдался.
Во вторник ему так и не удалось перенести на полотно тот взгляд, что он хотел показать миру, и он всерьез разозлился.
В среду Лаура Бэт попыталась с ним поговорить, но так и не смогла ни вдохновить, ни успокоить.
Глядя, как Антонио стирает тонкие карандашные линии, она с необычайной остротой поняла, как сильно хочет помочь ему вернуть способность творить.
Она вновь начала расспрашивать про Констанцо и буквально видела, как он успокаивается, рассказывая об отце, о первой выставке, о быстро пришедшем успехе…
Но утренний набросок он потом все равно выбросил.
Интересно, доводилось ли великолепной Гизели наблюдать эти вспышки ярости? Лаура Бэт вдруг поняла, что они ни разу не говорили о его жене! Так же как и о том, почему он перестал рисовать. И это неправильно.
Следя глазами, как Антонио прикрепляет к мольберту новый холст, Лаура Бэт глубоко вдохнула.
– Так когда ты перестал рисовать, было то же самое?
– Что?
– Ты раз за разом пытался что-то изобразить, но лишь злился и выбрасывал наброски?
– Да, – резко выдохнул Антонио.
– Расскажи мне.
– Нет.
– Слушай, я понимаю, потеряв любовь всей жизни, ты потерял и способность рисовать. А я совсем недавно потеряла парня, которому не слишком-то и нравилась, но даже мне очень больно. Ты же потерял любовь всей жизни, от этого нельзя так просто отмахнуться.
При этих словах явно начавший злиться Антонио озадаченно на нее посмотрел. Открыл рот, закрыл, снова открыл, но так ничего и не произнес.
– Что?
Облизнув губы, Антонио отвернулся.
– Ничего.
– Врешь. Я же вижу. Пожалуйста, расскажи.
– Я не хочу об этом говорить.
– Слушай, мы все это затеяли, чтобы ты снова смог рисовать. Но мы зашли в тупик. С прошлой трудностью мы справились, когда я надела вдохновившее тебя платье, а сейчас я чувствую, что тебя удерживает твоя жена, точнее, любовь к ней. Я уверена, тебе нужно выговориться.
Отбросив карандаш, Антонио потер лоб.
– Нет.
Минуту они молча друг друга разглядывали, а потом Антонио поднял карандаш и начал новый набросок.
– Знаешь, кажется, я ни разу не говорила, что мне жаль.
– Чего? – уточнил он, на секунду отрываясь от работы.
– Что ты потерял жену. – Как же больно говорить о женщине, из-за которой он никогда не сможет до конца ее полюбить. Но они должны через это пройти. – Она была такой красивой.
– Точно. – Антонио вновь сосредоточился на наброске.
– И особенной.
Антонио не ответил.
– Пожалуйста, тебе нужно выговориться.
– Нет.
– Бабушка говорила, что после смерти мужа хуже всего было, когда через пару недель все перестали о нем говорить. Словно вообще забыли о его существовании. А она хотела помнить.
– Лаура Бэт, пожалуйста, хватит.
– Просто я хочу, чтобы ты знал, что можешь говорить о ней со мной.
Видимо напрягшись, Антонио отступил на пару шагов.
– Бог ты мой! Может, уже все-таки хватит?
– Извини, но я действительно хочу тебе помочь. Хочу, чтобы ты снова мог рисовать.
Судорожно сжав в пальцах карандаш, Антонио попытался расслабиться, только сейчас осознав, что она действительно пытается ему помочь и сама не понимает, что приносит больше вреда, чем пользы.
Но она не виновата. Она же ничего не знает.
– Слушай, моя жена была не совсем такой, какой ее считали.
– Как скажешь.
Сколько же в эти слова уместилось грусти и вины…
Но она ни в чем не виновата!
Ладно, пусть всю историю он никому и никогда не расскажет, но кое-что попытаться объяснить все-таки можно.
– Я не на тебя злюсь. Просто никогда и ни с кем жену не обсуждал.
– Но мне все равно кажется, что тебе бы это помогло.
– Честно, carissima, я не знаю, что сказать.
– Правду.
Ну конечно.
Антонио вдруг понял, что пока они говорят, карандаш в руке как бы сам собой набрасывает линии, уловив нужный образ.
Все дело в позе? Или в том, что он отвлекся на разговор? Или в значимости затронутой темы? Ладно, не важно, главное, это сработало. И ни в коем случае нельзя упустить выдавшуюся возможность.
– Хотел бы я тебе все рассказать. – Не веря своим глазам, Антонио наблюдал, как уверенно двигается рука. Неужели ему действительно нужно выговориться?
Замерев, Антонио пристально посмотрел на Лауру Бэт.