Вскоре встречаю Мичику, которого фельдшер послал мне навстречу. Мичике удается поймать лошадь, и мы едем с ним дальше.
В следующей юрте нас ждал фельдшер. Был приготовлен обильный ужин, даже со стаканом сливок на десерт. Но семья хозяина в унынии: сам он только что приехал от эвенов, куда ездил за пушниной, а вернулся со свежей бленнореей глаз. Он сидит у огня с обвязанной головой и стонет. Фельдшер успел перевязать его и выбросить лекарство — беличий хвост, — кото рое было приложено к глазам. Он велит ему приехать в больницу, но хозяин отговаривается усталостью.
Глазные болезни, главным образом трахома, раньше сильно были распространены среди якутов. Их передаче способствова ли общий таз для мытья и общее полотенце.
Но уже в 1926 году в глухом Оймяконе якуты начинали лечиться в больнице, слушались указаний фельдшера и проси ли лекарства. Они постепенно отвыкали от прежних, знахарских способов лечения...
Наш обратный путь в Оймякон лежал через те же места, с ночевками в знакомых юртах.
Вернувшись в Оймякон, мы получили первое письмо от наших товарищей, оставшихся на Эльги. Протопопов подробно описывал жизнь зимовщиков. Очень опечалило нас сообщение о тяжелой болезни Афанасия. 1 ноября он почувствовал себя плохо и затем так разболелся, что не мог подниматься и от приступов боли кричал. Старику, как оказалось, шестьдесят семь лет, а при найме он говорил, что пятьдесят пять, и к тому же он застарелый алкоголик. Сейчас боли прекратились, но слабость такая, что он не может сидеть на нарте. Неизвестно, удастся ли его привезти в Оймякон.
Другое, но уже радостное сообщение Протопопова заключалось в том, что 26 октября сделана закваска из кислого молока и сахара и 27-го удалось выпечь хлеб. Вырыли яму и в ней сделали хлебную печь. Это коллективное творчество: закваска — Протопопова, печь — Михаила, а выпекает Петр. Нам прислали в гостинец хорошо выпеченный, вкусный хлебец из пшеничной муки.
Протопопов сделал три термометра для низких температур: один из медной проволоки, другой спиртовой и третий газовый, и будто бы они показывают согласно. Протопопов пишет: "Мо жете себе представить, какой эффект произвели сумы с одеждой!" — и действительно, никто из них не знал, удастся ли мне заготовить одежду или придется ехать в летнем обмундировании.
21 ноября, в тумане от оленьего дыхания, наши товарищи явились и сами, в больших оленьих шубах, закутанные шарфа ми. Афанасий приехал также; ему гораздо лучше, он даже может ходить, но я помещаю его в больницу.
Михаил и Петр ворчат. Они представляли себе поездку на оленях спокойным удовольствием, а тут мерзнут ноги, леденеет лицо, а рядом с нартой не побежишь — снег и кочки.
Сегодня 21 ноября, но вместо оленей я получаю от Попова записку: "Во-первых, привет и почтение вчера приехал с тунгуса гр-н Николаев Егор и говорит загонял волк оленей не известна сколько оленей свел сколько дней будут содержатся".
По устным сведениям, волки угнали оленей куда-то далеко, и их ищут. Целых семь дней прошло, пока снова собрали всех оленей, и только 28 ноября удалось нам двинуться.
За это время открылась еще одна уловка Попова. Уезжая в Сеймчан, Богатырев оставил нам письмо: оно было передано исполкомом Якутгосторгу, Якутгосторгом — Попову для достав ки мне. Попов благоразумно его припрятал, — мало ли что лишнего может писать судья! Случайно это все вышло теперь наружу, и Попову пришлось отдать письмо. Печати на нем целы, оно предусмотрительно прошито, с иронически теперь звучащей надписью "срочно". В письме Богатырев объясняет, что он должен был поспешить заключить договор с Якутгосторгом на доставку экспедиции, так как весь транспорт в Оймяконе нахо дится в руках нескольких "мощных" лиц, которые с меня иначе сдерут втридорога. К письму был приложен договор. "Мощные" лица все-таки нами попользовались, но благодаря заботливости Богатырева экспедиция пострадала минимально.
Мы используем неделю отдыха, чтобы приготовить для поездки палатки и печки.
Наши короткие печки сдваивает попарно Никульчан — здешний мастер, большой искусник. Он умеет делать все, даже починяет карманные часы, хотя никогда не выезжал из Оймя кона. Особенно хорошо он делает ножи, оттачивая их из на пильников.
Афанасий все в том же положении — слабость и легкие боли в желудке, но он ни за что не хочет оставаться в Оймяконе: он боится, что одному ему потом никак не выбраться отсюда, а Иннокентий и Яков довезут его до дому. Для него делают спе циальную нарту: сиденье оплетают веревками и ставят верх из брезента.
В горных ущельях при 60 градусах мороза
28 ноября с утра лихорадочно укладываемся — сегодня при ходят олени. Подают нарты: тринадцать для людей (включая двух проводников) и восемь для груза. Все население Томтора собралось посмотреть на отъезд и попрощаться с нами.
Сначала никак не могут распределить груз, людей, оленей, потом все кое-как улаживается, и в половине четвертого, после заката солнца, мы выезжаем. Олени еще не приспособились к нартам: они молодые, и многие в первый раз в упряжи. Два моих оленя совсем дикие: едва тронув с места, они сцепляются рогами и падают. Весь поезд останавливается, оленей расцеп ляют. Через несколько минут другое происшествие: в овраге моя нарта опрокидывается, и я вываливаюсь. Все очень рады, а в особенности довольны приехавшие с Эльги: они все уже вы валивались из нарт и теперь считают себя опытными путеше ственниками.
Нарта сделана так, что опрокидывается очень легко. На двух широких полозьях укреплены плоские столбики, "копылья", соединенные поперечинами из тальника или иногда лиственницы. Спереди полозья соединены дугой из тальника — "бараном".
Упряжка оленей необыкновенно проста и остроумна: широкая ременная петля, перекинутая через шею, проходит под передней внутренней ногой. Ременная постромка идет от этой шлеи к саням, перекидывается через баран и протягивается к другому оленю. Запрячь и распрячь оленей — дело одной ми нуты: накидывают петлю на голову оленя, поднимают ему ногу и просовывают в петлю. Если один олень тянет плохо, другой сейчас же оттягивает постромку вперед, и ленивый олень попадает ногами в баран. Таким образом, оба принуждены тянуть одинаково.
Общий ход регулируется передними нартами. Обычно проводник ведет связку из десяти нарт, каждая пара оленей привязана к предыдущей нарте недоуздком. Как только трогает передняя нарта, следующие принуждены бежать. Трогают они легко, сразу переходя на рысь. Если нарта из связки слишком раскатывается, олени разбегаются в стороны, а нарта, ударяясь бараном об идущую впереди, останавливается. В нарте нет ни одного гвоздя, все ее части связаны ремешками.
Грузовые нарты имеют ширину около шестидесяти — семиде сяти пяти сантиметров, а длину в рост человека. Беговые, на которых ездят эвены или проводники-якуты, не шире пятиде сяти сантиметров и почти на метр длиннее. У них спереди есть еще вертикальная дуга, за которую можно держаться, когда бежишь рядом. Эти нарты еще легче опрокидываются, но якуты и эвены никогда не лежат на нарте, а сидят, свесив ноги и поддерживая нарту ногой, когда она накреняется.
Мы устраиваемся по-барски: сзади к нарте привязываем груз, подкладываем под себя оленью шкуру, и, таким образом, можно полулежать и даже спать, но это опасно. Спит только один техник Чернов. Нередко слышишь дикие крики "тохто!" ("стой!") и затем видишь Чернова, волочащегося по снегу под опрокинутой нартой, а возница не слышит (или из озорства де лает вид, что не слышит), продолжая мчаться вперед.
В первый день мы делаем не много, всего пятнадцать кило метров. Ночевка в лесу. Для первого раза тепло, всего только 35 градусов мороза, но с непривычки кажется тяжело. Надо разгрести снег, нарубить и связать жерди, поставить их двумя пирамидами и к положенным сверху продольным жердям привязать палатку. Потом поставить печку, приладить трубы.
Сегодня это все делается очень медленно, все не налажено, долго приходится ждать, пока принесут жерди, напилят дрова. В темноте никак не собрать печку, трубы не приходятся друг к другу, хотя в Оймяконе они хорошо подходили. Наконец печка нагрелась, можно скинуть с себя часть мехов.
На следующий день пересекаем плоские отроги Верхоянского хребта и выходим на Ючегей-Юрях, приток Кюёнтя. На речке несколько юрт. Вокруг много болот, снега очень мало, и нарты постоянно опрокидываются на кочках. Проводник этого не видит и не слышит; олени тащат нарту полозьями вверх по кочкам, и ящики и сумы одна за другой рассыпаются по пути. Много времени пройдет, пока едущие сзади докричатся проводника.
1 декабря проезжаем юрту нашего проводника и пьем у него чай. Это последнее жилье, а дальше на 500 километров ледяная пустыня без жилья. Разве только встретим эвенов. Юрта стоит в урочище Джакай — это расширение в горах, где сходятся три реки, образующие вместе большую реку Кюёнтя. К северу от нас высятся уже большие горы, продолжение Брюнгадинской цепи, которую мы пересекали летом.
От тряски на кочках у Афанасия снова начались боли. Он почти ничего не ест, только пьет чай да немного молока.
Прояснилось, небо сияет — мороз днем ниже 40 градусов. Начиная с этого дня до 9 декабря мороз нас не оставляет. По-видимому, по ночам около 60 градусов, а днем до 50. От дыхания оленей, когда они бегут, поднимается такое облако пара, что совершенно не видно не только гор, но даже ближай ших деревьев. В тумане различаешь только соседнюю нарту, следующая уже скрыта. Только когда караван останавливается и олени дышат не так порывисто, можно разглядеть окрестности: в это время слышен шорох дыхания. Солнце стоит низко; мы едем по ущелью и его почти не видим. Сейчас самые короткие дни, уже в половине четвертого совсем темно. Все время едем во мгле, завернутые до глаз в шарфы. Когда у задней нарты рвется постромка, олени убегают вперед, а нарта остается; но никто не замечает потери. Только случайно на остановке в пути она обнаруживается. Поэтому, чтобы не терять нарт, мы сзади каждой связки привязывали нарту, на которой ехал кто-либо из рабочих.