- Здрасте, - совсем по-школьному, поспешно сказала Юля. Тетя Кира показалась ей похожей на старую учительницу.
- Добрый вечер, - улыбнулась тетя Кира и легко шугнула Фаддейку со ступенек. - Это вас он, значит, привел? Я, говорит, квартирантку тебе отыскал… Я уж и не знаю. В пристройке у меня жили в июне двое отдыхающих, молодожены, но тогда тепло было, а сейчас-то осень на носу. Продрогнете там ночью…
- Она закаленная, - подал голос Фаддейка. - У нее первый разряд по туризму.
- Брысь ты, нечистая сила, - засмеялась тетя Кира. И Юля засмеялась: так все хорошо складывалось.
- Я правда закаленная. В одеяло завернусь - и хоть в открытом поле…
- Ну, смотрите, если понравится… Вы, наверно, на практику в школу приехали?
- В библиотеку. В детскую…
- К Нине Федосьевне, значит! Вот она обрадуется! А то все одна да одна… А если холодно будет в пристройке, там печурка есть на крайний случай. Завтра дрова привезут…
И Юля почувствовала, что она любит затерянный в северных лесах городок Верхоталье.
Вот только пришло бы сюда письмо.
НОЧНЫЕ СТРАХИ
Как это чудесно - вытянуться среди прохладных простыней, чтобы усталость сладко разбежалась по жилкам, и лежать с ощущением полного уюта и с мыслями о счастливом окончании неудачного дня.
Стоячая лампа с белым фаянсовым абажуром неярко и ровно светила на желтоватые доски стен и потолка, на большой табель-календарь за прошлый год, на ошкуренные чурбаки (они были вместо табуреток) и застеленный зеленой полинялой клеенкой стол. На столе празднично сияла алая с белыми горошинами кружка. Будто сказочный мухомор на лужайке. Юля безотчетно радовалась этому яркому пятнышку - оно украшало комнату и придавало ей обжитой вид. Юля вздрогнула от неласковой мысли, что сейчас могла бы ютиться на вокзальной лавке.
…Тетя Кира (то есть Кира Сергеевна) принесла матрац, положила его на широкий топчан и сама постелила для Юли простыни.
- На сегодня так. А если покажется жестко, завтра достанем из кладовки кровать, у нее сетка панцирная.
- Не будет жестко, - заверила Юля, оглядываясь. Пристройка была небольшая, вроде верандочки - с окном во всю стену. По стеклам скребла тяжелыми кистями рябина. В углу белела кирпичная печка.
Кира Сергеевна рассказала, что пристройку ставил ее муж, хотел оборудовать здесь мастерскую, да вот… Говорят, от первого инфаркта не умирают, а он сразу. Три года уж прошло… Директором восьмилетки был. А она до пенсии работала смотрителем здешнего музея. Сын в армии после института, на Дальнем Востоке, младшая дочь в Челябинске учится, а старшая недавно замуж вышла, живет неподалеку, в Ново-Северке, да все же не рядом, не под одной крышей.
- Вот и осталась одна в «родовом поместье». Дом-то еще дед строил… Так и живу. То сама по себе, то вдвоем с племянником. Он второй год уже подряд на каждые каникулы приезжает. Заботы с ним, конечно, всякие, да все равно веселее.
- Он славный у вас. Добрый такой, - сказала Юля.
- Добрый-то добрый, а всякое бывает. Когда парень без отца растет, воспитанье какое-то случайное получается. Дерганое…
Юля вежливо помолчала. Потом неловко спросила насчет платы за квартиру. Кира Сергеевна отмахнулась:
- Да сколько не жалко. Какая здесь квартира-то…
- Но все-таки.
- В гостинице пятьдесят копеек в день за место берут, давайте и вы так.
- Ой… Даже слишком как-то дешево.
Кира Сергеевна засмеялась:
- А у нас ведь не Сочи и не Крым. Да и вы не на отдыхе. А стипендия-то, наверно, так себе…
- Я в стройотряде работала.
- Давайте так, Юля. Если будете с нами завтракать и ужинать, тогда - рубль. А обедать вам лучше в столовой «Радуга», она рядом с библиотекой.
На том и договорились.
- Только еда у нас не ресторанная, - предупредила Кира Сергеевна. - Не обидитесь?
- Да что вы!
- Я себе по-простому готовлю. А Фаддейка, душа окаянная, вообще ничего не ест, мученье одно. Кожа да кости, избегался. Мать приедет, опять недовольна будет - немытый да тощий. А что я сделаю? Вот объявится - пускай сама чистит, причесывает и откармливает.
- А что, он один у матери? - деликатно поинтересовалась Юля.
- Один, слава богу. Куда еще-то при ее жизни? Только и мотается то по стране, то по заграницам. Как это фирма-то у них называется? «Станкоэкспорт» или что-то похожее…
Юля распаковывала чемодан, вешала одежду на спинку единственного стула, а Кира Сергеевна негромко и ненавязчиво рассказывала:
- Я ей говорю: «Сколько можно так жить, не девочка уже, четвертый десяток идет». А она: «Это ритм времени, Кирочка, мы с тобой в разные эпохи живем»… Может, и правда? Я ее на двадцать семь лет старше, нас шестеро было в семье, она младшая. Вот и попала под эти ритмы… Мы с мужем почти три десятка без всяких современных ритмов прожили, а она вот… Ох и заболтала я вас, Юля. Смотрите, вон вешалка у двери. А утюг Фаддейка принесет. Вы только не церемоньтесь с ним, с племянничком моим, он такой прилипчивый. Если будет надоедать, шуганите его…
Фаддейка не стал надоедать. Притащил утюг, шепнул, что «все обошлось», и умчался. Не было его и за ужином.
- Свищет где-то, - вздохнула Кира Сергеевна. - Небось опять с мальчишками костер жгут в овраге, картошку пекут…
…Юля нажала кнопку лампы. Упала темнота, и в ней синевато засветилось окно: полная ночь на дворе еще не наступила. В сумерках прорезались черные листья рябины, смутно забелел березовый ствол. В широком просвете стала видна верхушка ели - острая, будто шатер колокольни.
Вспомнив про колокольню, Юля подумала и о Фаддейке: где его носит нелегкая на ночь глядя? Видать, вольная птичка…
И словно в ответ она услышала негромкий выдох:
- Ю-ля-а…
Это было чуть погромче шелеста рябины. И там же, за окном. Юля опять включила свет. В неярких лучах за стеклом, как на глянцевой фотобумаге, проявился знакомый веснушчатый портрет с расплющенным носом.
- Ты что, Фаддейка? - громко сказала Юля.
Он отодвинул оконную створку. Спросил шумным шепотом:
- Можно к тебе?
- Можно. А почему не через дверь?
- С той стороны тети Кирино окно… - Он ловко сел верхом на подоконник одна нога снаружи, другая в комнате. - Ты не испугалась?
- Чего?
- Ну… женщины часто пугаются, если под окном мужчины…
Юля развеселилась:
- Иди сюда, мужчина. Ты зачем пришел? Просто так поболтать или по делу?
- По делу… - Он скакнул с подоконника, сел на чурбак посреди комнаты, положил на коленки ладони. Повертел головой, будто первый раз видел эти стены. Посопел.
- Ну, а что за дело-то? - напомнила Юля. И опять улыбнулась из-за кромки одеяла. - Может, еще на какую-нибудь башню поведешь?
- Нет… - Он старательно вздохнул, потерся оттопыренным ухом о плечо и сообщил, глядя в потолок: - Я признаться пришел. Что наврал.
- Да?.. А что ты наврал?
- Про ту женщину. Про тети Кирину знакомую. Я ее придумал…
- Да? - опять сказала Юля. И замолчала, размышляя, как отнестись к такому признанию. Интересно, что она почти не удивилась. - Ну, придумал так придумал. А зачем все это? А, Фаддейка?
- Непонятно разве? - Он взглянул на Юлю прямо и чуть насупленно. - Захотел познакомиться с тобой, вот и все.
- Это я понимаю. А зачем?
- Ну вот… - Фаддейка забавно развел руками. - Зачем! Потому что я такой уродился. Потому что мне всегда интересно про нового человека: что в нем хорошего?
- И ты решил, что во мне что-то хорошее?
- Решил. Ты же полезла на колокольню!
- Ну… да, это доказательство. А откуда ты узнал, что я здесь новенькая?
- Сразу же видно! Идешь, на все смотришь, как первый раз. И чемодан. И сумок таких, как у тебя, здесь ни у кого нет… Ой…
- Ой, - сказала и Юля.
- А где сумка? - шепотом сказал Фаддейка и замигал желтыми коротенькими ресницами.
- Вот именно, где?
- Там осталась?
- Конечно! Ты же не достал из ниши.
- А ты не вспомнила.
А Юля не вспомнила. Ей хватало и чемодана. Ослепительно желтую сумку с черным старинным самолетом на боку и надписью «AIRLINE» она купила перед самым отъездом в Верхоталье и не успела к ней привыкнуть.
- У тебя в ней что было? - подавленно спросил Фаддейка.
- Практикантский дневник и направление. И всякое…
Было еще старое Юркино письмо с фотографией. И тетрадка с отрывочными дневниковыми записями, которые она делала в стройотряде…
- Пошел я, - вздохнул Фаддейка и встал.
- Куда?
- Как куда? За сумкой.
- Подожди! - испугалась Юля. Она представила, как Фаддейка лезет там по лестнице в кромешной темноте, в глухоте.
- Утром сбегаешь и заберешь, - нерешительно сказала она.
- Ага, «утром»! А если на рассвете туристы туда потащатся? У них теперь такая мода появилась: рассвет на верхотуре встречать.
- Думаешь, сопрут?
- А думаешь, оставят? Я пошел.
- Там же темнотища сейчас и страх…
- Фонарик возьму.
- Я с тобой, - тоскливо и решительно сказала Юля, ощущая, как замечательно в постели и как жутко не хочется туда. Ох, рано она порадовалась, что кончились неудачи…
А Фаддейка… хоть бы сказал: не надо, не ходи! Нет, он сказал другое:
- Выбирайся через окно. Я подожду у калитки.
Быстро темнело. Река еще отражала остатки заката, а крутой дальний берег чернел непроницаемо. За кромкой обрыва не видно было огоньков, смутной тучей клубился старый прибрежный сад. Колокольня была еле различима.
Юля мысленно простонала, когда представила, сколько опять шагать: через мост, потом по высоченной лестнице, затем по темному саду… Фаддейка бодро топал рядом и мигал фонариком. Юля печально сказала:
- Вот узнает Кира Сергеевна про наши похождения, будет нам…
- А как она узнает? Тебя она не караулит, а про меня привыкла, что поздно бегаю.
- С тобой не соскучишься, - вздохнула Юля.
- Ага.
Перешли мост (он был бесконечный, и под ним журчала и хлюпала вода). Совсем стемнело. Ступеней лестницы было не разглядеть. А они - кривые и старые, ноги поломаешь.