- Про что же вы разговаривали? - спросила Юля, думая о бородатом Володе со странной досадой.
- Ну, про такое же… как с тобой. Он мне знаешь как объяснил про людей? Что это нервы вселенной.
- Что-что?
- Ну, вот так… Наша Земля и все планеты, и все-все звезды, и галактики - это все будто живое. Только оно само это сперва не знало. Потому что, чтобы знать, надо ведь видеть и слышать, а для этого глаза и уши нужны. И мозги, чтобы понимать. И нервы, чтобы чувствовать. Вот и появились у вселенной такие нервы. Люди.
- Надо же… - сказала Юля непонятным для себя самой тоном.
Но Фаддейке, видно, послышалось, одобрение.
- Ага… И я тогда подумал, что, если человек умирает, это не так уж страшно. Для других, конечно, печально, а самому бояться не надо. Ну, подумаешь, один маленький нервик отомрет! Все равно вселенная останется живая…
Юля быстро придвинулась к Фаддейке и, будто защищая его, сказала:
- Нечего тебе про умирание думать. Рано еще.
- Да это я так. Ну, попутно… А главное, я все про то же думал. Пускай я нерв. Но почему именно этот? Тот, которого зовут Фаддейка? Как-то непонятно… Юль! А может, я по очереди буду всеми? Каждым человеком… Вселенная ведь бесконечная, у нее времени сколько хочешь, я успею. И может, каждый человек так? А?
- Ой, - сказала Юля искренне. - Я не знаю… А что хорошего быть каждым подряд?
- Интересно же.
- А сколько всяких злодеев на свете было и сейчас есть. Например, Гитлером разве интересно быть?
Фаддейка снова покачал ногами. Потерся ухом о поднятое плечо.
- Я про это тоже думал… А Володя говорит, что люди, как нервы, бывают всякие. И больные бывают. Всякие плохие люди это больные нервы вселенной. А я ведь… не больной же…
- Нет, конечно, - успокоила Юля. - Фаддейка… А с кем ты еще про такие вещи рассуждал? Или только со мной и с этим Володей?
- С мамой еще…
- А она что?
- А она все объяснила… - Левый глаз Фаддейки опять заискрился. - Она говорит: «Сперва тебе не кем-то другим надо делаться, а самим собой. А то сейчас ты - даже и не ты, а растрепа. Причешись, отмой уши и колени, и пойдем твое дупло в зубе лечить…» Ой-ей-ей.
Юля засмеялась:
- Видишь, как все просто. Не то что у твоего бородатого философа.
- Он не философ, а художник… Он мой портрет нарисовал. Почти одними рыжими красками… - Золотистый глаз Фаддейки засиял.
- А где этот портрет?
- Он с собой увез. Говорит, на выставку.
Юля разочарованно вздохнула.
- А мне он тоже оставил, - утешил Фаддейка. - Только другой, поменьше. Карандашиком нарисован. Хочешь, покажу?
- Покажи… - Юля была уверена, что портрет непохожий. Как можно изобразить на листе живое Фаддейкино лицо? Если бы еще знаменитый художник, а то какой-то неизвестный Володя.
Фаддейка, прихрамывая, убежал.
Юля встала и подошла к зеркалу. Опять толкнулось в сердце прежнее беспокойство.
«Почему я - это я?» - спросила Юля у себя в зеркале. Правда, почему она - это она? Была бы она не Юля, а курсант Юрий Шумов! Тогда она (то есть он) взяла бы и не мешкая написала письмо с адресом: «Верхоталье, до востребования, Молчановой Юлии». И все в этом письме объяснила бы честно. Если уж конец всему, то конец. Это лучше, чем так вот маяться…
«Да не очень-то я и маюсь, - сказала она себе. - Что я ему не нужна, это и так понятно, чего уж тут… Просто окончательной ясности нет, оттого и настроение кислое…»
Весело прихромал Фаддейка с альбомным листком.
Юля снисходительно взяла бумагу. И не удержалась - расплылась в улыбке.
Это был хороший портрет. Чего зря придираться, замечательный был портрет. Фаддейка, нарисованный густыми карандашными штрихами, смеялся как живой. И даже искорка в глазу блестела.
- А ты не верила, - усмехнулся Фаддейка.
- Да, хороший он художник, - со вздохом сдалась Юля.
- Это мне на память о нем, - сообщил Фаддейка и потянул листок. Кажется, он догадался, что Юля готова попросить портрет в подарок.
Она смутилась, почуяв его догадку. И недовольно сказала:
- Смотри, повязка на пальце съехала. Правильно мама говорит: растрепа…
РЫЖИЕ КОНИ
Утром, выйдя на крыльцо, Юля услышала небывалое: Фаддейка ревел. Из открытого кухонного окошка доносились всхлипы и канючащий, противный (но, безусловно, Фаддейкин) голос:
- Ну, чего ты сочиняешь, что нету?! Сама говорила вчера, что пенсию получила, а теперь - нету!
Кира Сергеевна отвечала что-то негромко и наставительно.
Фаддейка плаксиво взвизгнул:
- И ничего не дурь! Не понимаешь, а говоришь! Раз я говорю, значит, мне ее надо!
Кира Сергеевна опять сказала что-то ровно и непреклонно. Фаддейка, перебивая себя всхлипами, заголосил:
- Ну, какая еще рубашка! У меня их куча, я их все равно не ношу-у… Ну, чего ты вы-ду-мы-ваешь!..
Юле стало неловко за Фаддейку, и жаль его, и встревожилась она. И подумала, что лучше бы не соваться в чужие семейные дела.
Но не выдержала, шагнула в кухню. Увидала мельком зареванное веснушчатое лицо и стесненно сказала:
- Здрасте, Кира Сергеевна… Фаддей, ты это что?
Он дернулся, отвернулся к окну и, растопырив острые локти, начал мазать ладонями по щекам.
Кира Сергеевна, не повышая голоса, объяснила:
- Новая блажь засела в голове. Увидел вчера в «Детском мире» губную гармошку, гэдээровскую. И вот: тетя Кира, купи! А зачем?
Фаддейка дернул спиной.
- «Зачем, зачем»! Сама, что ли, не знаешь, для чего гармошки делаются?
- Ты погруби мне еще…
Фаддейка опять шумно всхлипнул. Юля посмотрела на его спину с невольным сочувствием. Кира Сергеевна это сочувствие тут же заметила.
- Юленька, да вы не подумайте, что мне жаль, если для дела. Но он же подует в нее полчаса и забросит или отдаст кому-нибудь… У него же ни капли музыкальных данных.
- Ох уж, «ни капли»! - вредным голосом сказал Фаддейка и длинно засопел.
- Ни единой капельки, - решительно повторила Кира Сергеевна. - Юля, вы не слышали еще, как он песни поет? В соседних дворах куры дохнут!
- Тебе чужие куры дороже, чем родной племянник! - с отчаяньем произнес Фаддейка и тихонько завыл. Видимо, его самого потрясла такая мысль.
Но Кира Сергеевна не дрогнула.
- Не куры и не племянник, а семь рублей. Они на дороге не валяются.
- Ну чего ты, «семь рублей» да «семь рублей»! Мама приедет и отдаст!
- Мне отдаст, а тебе задаст. Чтобы не выдумывал. Она сама от твоих песен мигренью страдала.
- Это потому, что у меня голоса нет. А играть я научусь…
- При чем тут голос, у тебя слуха нет!.. Юля, ну как ему объяснить?
- Ох, не знаю, - жалобно сказала Юля. - Фаддейка…
Он обернулся, зыркнул на нее мокрыми глазами и выскочил из кухни.
- Ничего. Развеет дурь и придет, - пообещала Кира Сергеевна. Без особой, впрочем, уверенности.
Позавтракали в неловком молчании. Юля чувствовала себя невольной изменницей перед Фаддейкой, хотя вроде бы причины не было. Наконец она с облегчением ушла из-за стола и отыскала Фаддейку во дворе за поленницей. Он сидел на бревнышке, все еще тихонько всхлипывал и сердито отдирал от колена корочки старых ссадин. Юлины шаги он услышал, но не обернулся, только настороженно шевельнул оттопыренным ухом.
Юля сказала его кудлатому затылку:
- Чего уж так расстраиваться… Ну, хочешь, подарю я тебе эту гармошку?
Фаддейка подскочил, повернул злое измазанное лицо:
- Еще чего! Не вмешивайся в это дело!
Он опять сел спиной. Юля постояла рядом и сказала:
- Ну и пожалуйста…
В библиотеку Юля пришла с нехорошим осадком на душе и работала вяло. Перед обедом дала себе слово не ходить сегодня на почту, а в перерыв, конечно, пошла. Привычно упала духом, узнав, что письма нет, лениво пообедала в «Радуге» и снова села разбирать бесконечный каталог.
В четыре часа с улицы донеслись протяжные звуки, будто на разные голоса сигналил десяток автомобилей. Нина Федосьевна, которая больше всего ценила тишину и порядок, судорожно дернулась к окну. Потом взялась за виски и скорбно сообщила, что «на нас движется Фаддей Сеткин с духовым инструментом».
Фаддейка возник на пороге, и гармошка в его пальцах сияла хромированными боками. Сам он тоже сдержанно сиял, только в глубине глаз угадывалось смущение.
- Выпросил все-таки, - укоризненно сказала Юля.
- Ага, - Фаддейка улыбнулся еще лучезарнее. - Только при одном твердом условии: во дворе и дома не играть. Тетя Кира сказала: «Иди на берег и там репетируй сколько хочешь». - Он задумчиво потянул гармошку к губам.
- Я вполне разделяю точку зрения тети Киры, - поспешно сообщила Нина Федосьевна. - Юленька, вы сегодня провернули такую гору всего! Забирайте музыканта и идите отдыхать.
- И это будет отдых? - Юля выразительно посмотрела на Фаддейку.
Он аккуратно вытер гармошку подолом майки и сунул ее за ремешок. Дурашливо вытянул руки по швам.
- Пошли, Святослав Рихтер, - сказала Юля. - До свидания, Нина Федосьевна. Я уведу его подальше…
Они зашагали по берегу к лестнице, и Фаддейка ворчливо проговорил:
- Между прочим, Рихтер играет на рояле, а не на гармошке.
- Между прочим, я это знаю… Ну, научился чему-нибудь?
Фаддейка уклончиво сказал:
- Не все сразу. Думаешь, это легко?
- По-моему, это ты думал, что легко, - поддела Юля.
- Не… Просто мне очень надо.
- А по-моему, это дурь…
- Не знаешь, так не говори, - огрызнулся он.
Юля примирительно сказала:
- Ну ладно, тебе виднее… Только знаешь что?
- Что? - буркнул он.
- Не обидишься, если скажу?
- Откуда я знаю заранее? Говори уж…
- Все-таки это было ужасно, - со вздохом призналась Юля. - Сегодня утром, когда ты ревел. Даже стыдно смотреть…
- Не смотрела бы, - огрызнулся Фаддейка. Но, кажется, без обиды, а так, для порядка.
И Юля попросила:
- Пожалуйста, не делай так больше, ладно? А то ты на себя становишься непохожий. Будто не Фаддейка, а… не знаю кто.