Поезд будет уже далеко, те, кто едут в нем, не пострадают.
— Но спускаться надо очень быстро, — сказал Гелька. — А то Мост пропадет — и привет...
— Не пропадет, я успею, — насупленно сказал Янка.
— А почему ты? — осторожно спросил Гелька.
— А кто?
— Я думал, что на Мост полезу я...
— Нет уж, можно лучше я? — сказал Янка ласково и очень настойчиво. — Ну пожалуйста. Ладно?
— Янка... Ты же говорил, что голова кружится...
— Теперь я не боюсь, это прошло. Ну и еще... Раз не вышло с Юркой, я должен взорвать Мост. Понимаешь, Гелька, это моя особая цель.
Гелька вздохнул с тайной радостью. Было ему стыдно за эту радость, и все же он почувствовал облегчение. Карабкаться на Мост он отчаянно боялся. Это ведь не на крышу...
Они вдвоем разговаривали на краю свалки, за сутки до взрыва. Уже появился и пропал Мост, и танец ведьм затихал над пустырем. Луна была ужасно яркая.
— Ты не бойся, я обязательно успею, — повторил Янка. — Я ведь могу даже и не спускаться.
— Как это? — испугался Гелька.
— А зачем? Все равно улетать. Так даже будет лучше. Без долгих прощаний.
Янка медленно посмотрел на Гельку глазами, в которых горели две маленьких луны. И Гелька опять почувствовал, что все эти дни для Янки — затянувшееся прощание.
— Нет, ты все-таки спустись, — попросил Гелька. — Пожалуйста. — И подумал, что, если порвется кольцо, Ян-ке, может быть, и не придется улетать.
— Ну хорошо... — покорно сказал Янка.
Они двинулись к дому. Был еле заметный теплый ветерок, и семена белоцвета тихо плыли в лунном воздухе* Они казались живыми и осторожно трогали щеки.
— Завтра в школу не пойду, — сказал Янка и улыбнулся. — Все равно отругать уже не успеют.
— Я тоже, — отозвался Гелька.
— Тебе-то влетит.
— Подумаешь... Зато с тобой...
— Нет, ты иди, — тихонько попросил Янка. — Понимаешь, мне хочется с дедом побыть.
— Янка... ты извини. Я дурак такой.
— Ну что ты!.. Гелька, ты потом к деду заходи иногда, ладно?
— Ладно, Янка... А родители знают?
— Нет. Дед потом скажет.
— Сегодня директорша опять про Юрку спрашивала. Тетка его вернулась из Нейска, говорит, его там нет...
— Ох, Гелька, теперь тебя возьмут в оборот!
— А я сам все расскажу. Рванем кольцо, тогда расскажу. А что такого? Мы же ни в чем не виноваты... Янка!
— Что?
— Ты завтра утром напиши что-нибудь, ладно?
— Обязательно.
Ни один ученый не смог бы изобрести такую моментальную почту!
Гелька что-нибудь писал на обороте Глебовых листов — и это письмо тут же появлялось у Янки. Писал Янка — и сию секунду читал это Гелька. У них стало обычным делом так переписываться. Правда, потом спохватились: бумагу надо беречь. Стали писать мельче, экономнее, уже не баловались рисунками. Каждый вечер они вешали на гвоздик у кровати листы с одинаковым номером, чистой изнанкой наружу. Утром смотришь: вдруг начинают бежать по бумаге торопливые строчки:
«Гелька, привет! О Юрке ничего не слыхать? Я его сейчас видел во сне. И Глеба... Гелька, прихвати в школу элементы для вычислителя, у меня сели. И ручку для Васьки, а то он растерял свои, и Алешкины, и мои...»
Такие письма были в прежние дни. А что напишет Янка сейчас?
С этой мыслью Гелька открыл глаза. Было еще рано. Утро за окном начиналось бледное, серенькое. Гелька поежился. В открытое окошко тянуло холодом. Настоящая осень пришла?
Лист четко белел на узорчатых обоях. Он был чистый. Гелька натянул до носа одеяло и невесело ждал, когда на листе появятся слова. Появятся же, Янка обещал...
И вот потянулась цепочка букв. Гелька сел. Темнокрасные строчки бежали коряво, торопливо:
«Гелька, прощай! Мы не успеем повидаться. Я улетаю,
я чувствую. Это раньше, чем я ждал. Наверно, те два кусочка жизни, которые мы отдали искоркам, меня так сильно торопят. Не осталось ни минуты. Гелька, порви...» Гелька всхлипнул и рванулся к столу за фломастером.
ВЕТЕРКИ
1
... — Юрка, — сдавленно сказал Глеб.
Яр каждым нервом ощутил это слово, и прошла по каждому нерву резкая электрическая боль. Он остался неподвижным. Но мысленно он рванулся вперед — чтобы увидеть вплотную, разглядеть до последней черточки живое лицо сына. Юрка встретился с ним влажными, полными беды и упрямства глазами, медленно отвернул лицо, вскинул палочки выше прежнего и пропал за желтым языком огня.
Яр почувствовал, как Глеб сказал — одними губами, но уже твердо:
— Тихо, Яр. Все — потом.
Да. Все потом. Когда не будет Магистра. Чтобы Магистр ничего не понял, ничего не узнал. Врагу нельзя давать лишнюю ниточку. Сиди и молчи...
Изображение опять качнулось, мелькнули фигуры в коричневых шлемах, похожих на каски строителей. Стал виден фундамент башни, береговые камни, прибой над ними. С башни быстрыми тенями срывались тонкие мальчишечьи тела, не долетали до земли и пропадали, косо рванувшись в сторону. Теперь все это виделось нечетко, раздерганно. Картинка металась: то камни на ней, то волны, то мелькающий полет мальчишечьих силуэтов. То очень синее небо с белым облаком — таким спокойным и ласковым.
Яр отчаянно хотел увидеть Юрку еще раз. Сначала просто увидеть. А потом уже что-нибудь понять. Он даже не пытался разобраться в сумятице мыслей, они рвались на клочки: «Где?.. Как это случилось?.. Что с ним?.. Он — ветерок?.. Почему Глеб говорил: он вернулся?.. Какое странное лицо! Нет, не странное, знакомое... А это правда Юрка?.. Я же знаю, что Юрка!»
Фильм кончился, и было странно, даже дико видеть вместо живых мелькающих картин лаковый черный поднос и намалеванные на нем цветы.
— А дальше? — бесцветным голосом спросил Яр.
— Это все, — сказал Магистр,
Яр ощутил маленькую и твердую ладонь Игнатика. Пальцы Игнатика слегка надавили ему на плечо сквозь толстое сукно пиджака: «Держись, Яр. Мы здесь, Яр». Яр чуть заметно шевельнул мускулами плеча: «Да, Тик. Я держусь».
Чита неожиданно резким голосом спросил:
— И зачем же вы нам это показали, Магистр?
— Вы сами хотели, — отозвался Магистр и вежливо повернул к Чите аккуратную профессорскую голову. — Это была иллюстрация.
— Иллюстрация чего7. — спросил Чита.
— Какие же вы сволочи, — тихонько сказала Магистру Данка.
Магистр приподнял седые брови.
Глеб откинулся на стуле и сухо задал вопрос:—
— Вы что же, хотели нас напугать?
— Пожалуй, нет, — с доброжелательной задумчивостью ответил Магистр. — Я просто пытался 6ытф предельно откровенным. Откровенность — залог будущего союза.
— Вы все еще надеетесь на союз? — очень серьезно спросил Глеб.
— Да, Глеб Сергеевич.
— После того, что показали?
— А что я показал? То, что было. В конце концов, мальчики сами виноваты, и это была необходимая акция. Взрослых можно убедить, можно напугать, а дети... это же >гг с гори я, не поддающаяся логическим схемам.
— Вашим схемам, — глухо сказал Яр и опять ощутил пальцы Тика. — И поэтому вы решили их сжечь. Непод-
,*.т4ЦИ'ХСЯ.
— Ну что вы, в самом деле, Ярослав Игоревич! Никто же из них не погиб! Улетели. Превратились в этих... в ветерков. Тоже форма существования разумной жизни.
— Не все превратились, — сказал Игнатик. — Не врите.
«Не все! — ахнул про. себя Яр. — А Юрка?»
— Я не вру, мальчик, — терпеливо сказал Магистр. — Вы видели сами.
— Повторите фильм! — жестко потребовал Игнатик. Яр никогда не слышал у него такого голоса. — Повторите! Самый конец.
— Это невозможно.
— Повторите, Магистр, — сказал Глеб.
— Но это невозможно, уверяю вас. Я очень устал.
— Он врет, — сказал Игнатик. — Ладно, я запомнил, Я повторю.
— Не смейте! — тонко сказал Магистр и попытался встать. Яр быстро оглянулся на Игнатика. Тот резко-побледнел, как бледнеет человек от борьбы с очень сильной болью. На верхней губе у него высыпали крошечные капельки. Металлический поднос тонко задребезжал. Яр метнулся к нему взглядом.
Он снова увидел основание башни, каменистый берег, взлетающую пену прибоя. Только сейчас пенные языки взлетали очень медленно! Так бывает, когда пленку с записью прокручивают с тихой скоростью. И мальчишки падали с башни медленно. Видно было, как у самых камней силуэты их тают, а воздух на этом месте скручивается в прозрачную спираль.
Но не со всеми так случилось. Несколько ребят долетели до земли...
— Что вы делаете... — не то простонал, не то прокричал Магистр, -г- Я не могу...
...При замедленном движении фильма было видно, как сила удара вдавливает ребячьи тела в мелкую гальку среди камней, потом подбрасывает их на пол метра, и мальчишки вытягиваются — уже неподвижные. Кто навзничь, кто ничком.
Яр заледенел, готовясь увидеть среди упавших Юрку. А движение фильма все замедлялось, и наконец кадр застыл совсем. Потом берег и камни стремительно придвинулись.
Между глыб желтого ракушечника лежал мальчик. Он лежал, прильнув щекой к гальке и разметав избитые в кровь ноги. Он сжимал круглые камешки в пальцах выброшенных вперед рук. На нем была порванная зеленая рубашка с квадратным белым воротником, похожим на матросский. Ветер кинул воротник на голову мальчику, и можно было разглядеть лишь рыжеватую ребячью макушку с торчащим пучком волос. Из-под руки мальчика выбралась ящерка — маленькая и проворная. По складкам рукава она взбежала к нему на плечо. И замерла там. Только глазки блестели — живые и умные, как у крошечного человечка.
Глеб с коротким стоном подался вперед.
... — Это те, кто не успели стать ветерками, — шепотом сказал Игнатик. И шепот странно, очень громко прозвучал в мертвой, какой-то черной тишине. Изображение погасло, и поднос с коротким звоном упал. Игнатик, часто дыша, лег головой Яру на плечо.
Магистр негромко хрипел. Он полулежал на стуле, и руки его обвисли почти до пола. Лицо его затвердело, левая бровь наполовину отклеилась и висела над веком грязнобелым клочком.