— Дома.
Я понял его. Ему нужно было остаться одному со своей печалью и тревогой. Чтобы успокоилась душа. Может быть, ему захочется плакать, а это лучше делать, когда один...
Но меня по-прежнему беспокоило его лицо. В глазах у Володьки была не только грусть, а еще какое-то странное ожидание.
— Володька... Ты боишься чего-то?
— Ну что ты... — сказал он серьезно. Сжал мой локоть и ушел к себе.
Я постоял перед закрывшейся дверью. Потом подумал: мало ли какие глаза могут быть у человека, который проник в неведомый мир, нашел и потерял друга...
эпилог
До утра мне снился Океан: его ровный накат на плоские пески Желтого острова. Сначала были синие волны под ярким солнцем, затем они стали янтарно-прозрачными под ясным закатом, а дальше — темными, с россыпью бликов от яркой луны. У раскиданных по берегу камней волны разбивались и разбрасывали брызги.
Вдруг эти брызги стали стекленеть на лету и со звоном ударяться в распахнутые створки моего окна.
Я открыл глаза и успел заметить, как вверх ускользнула сверкающая стеклянная пробка. А может быть, мне показалось...
Было ясное утро. Голубело небо, ярко желтел под солнцем угол соседнего дома. Качал листьями куст рябины, и на его верхушке краснели кисти ягод (внизу их уже оборвали).
Сразу стало понятно, что последние дни августа решили подарить нам тепло: за окном была не осень, как вчера, а яркое позднее лето. Утро в окне было, как солнечный пейзаж в раме.
И вдруг сверху, из-за оконного карниза, медленно опустилась и закачались на фоне этого пейзажа четыре ноги.
Это были абсолютно одинаковые ноги. По крайней мере, попарно одинаковые. В одинаково потрепанных кедах, зашнурованных одним и тем же лентяйским способом — лишь до половины. С одинаковым загаром и царапинами...
Будь одна пара ног, я сразу бы понял, что спускается Володька. Я даже помигал: мне двоится ли в тлазах? Нет. Но в чем же дело?
Володька всегда ревниво охранял свое право на «парашют» (не потому, что жадный, а потому, что «парашют» приземлялся прямо под наше с Варей окно). Пользоваться не позволял никому, а катал иногда только Женьку.
Значит, Женька неожиданно вернулась?
Но она, хотя и бегала порой в мальчишечьих кедах, шнуровала их аккуратно, и размер у нее был поменьше.
Тогда...
Вот еще в чем одинаковость! — На всех четырех кедах серебристо блестели редкие рыбьи чешуйки.
Вздрогнул я и хотел вскочить, но тут же понял: сон это. И печально улыбнувшись такому сну, стал смотреть спокойнее.
Мой взгляд, направленный в окно, скользил над чем-то белым и синим.
Я на миг опустил глаза и увидел на спинке стула маленькую матроску. Я же сам вчера вынул ее из кармана плаща!
Сердце ухнуло куда-то, и я рванулся к окну.
Четыре ноги плавно опустились, в окне появилась шина от самосвала. В ней, как в раме круглого портрета, сидели, прижавшись плечами Володька и Братик.
Володька улыбался широко и жизнерадостно, а Братик робко, как гость, явившийся без приглашения.
В этот миг я словно бы разделился на двух человек.
Внутри меня ожил двенадцатилетний Сережка, который завопил от восторга и потйнулся навстречу друзьям. А взрослый Сергей Витальевич (который был снаружи) повел себя по-идиотски. Видимо, от полного ошеломления он сказал голосом строгого завуча:
— Как это понимать?
ВасиЛек нерешительно посмотрел на Володьку и цро-шептал:
— Я же говорил: попадет.
Володька'пренебрежительно двинул плечом. Это короткое шевеление заменило длинную, фразу: «Не видишь разве, что он просто так, для порядка, потому что считает себя очень большим и серьезным?»
А мне Володька деловито объяснил:
— Понимаешь, мы решили: пускай Васек поживет у нас, пока штурман плавает...
Мальчишка внутри у меня заплясал, но я опять подумал: «Сон это...» И спросил подозрительно:
— А Валерка знает? Он согласен?
Братик тихо сказал:
— Он ведь уже уплыл...
А Володька добавил:
— Мы ему не говорили, потому что не знали: получится ли у нас... Мы пошлем ему говорящую раковину.
Кажется, вид у меня оставался недоуменным и озабоченным, и Володька продолжил разговор:
— А чего? С мамой я договорюсь. Учебники будут одни на двоих. Школьные формы у меня две — новая и старая. Я возьму старые штаны и новую куртку, а Васек — наоборот. Или я наоборот...
— Вы умные люди... или наоборот? — растерянно сказал я. — Кто запишет в школу человека без документов?
Володька глянул на меня как на занудного спорщика.
— У тебя же в гороно все начальство знакомое.
Он был прав. И маленький Сережка, танцевавший внутри меня, хотел уже пройтись колесом. Но вдруг и его и меня словно обдало холодом! Потому что не могло быть того, что сейчас было! Ведь вчера мы распрощались навсегда!
— Слушайте, а это... планеты? Они же расходятся!
Наверно, у меня было очень испуганное лицо. Василек
опять улыбнулся виновато, а Володька снисходительно сообщил:
— Да никуда они не разойдутся. Я же не отвязал веревочку.
— Что? — по инерции спросил я и посмотрел вверх. Шина висела на толстом размочаленном канате.
Володька вздохнул и объяснил:
— Так уж получилось. Я когда вышел из лабиринта на нашей стороне, привязал ее. Ну, чтобы на обратном пути не сматывать. Мотать-то долго, а по натянутой я обратно, как трамвай по проводу, — ж-ж-ж...
— А к чему привязал? — глупо спросил я.
Он сказал с невинной улыбкой милого мальчика:
— К шиповнику...
Все стало ясно.
Якорь, намертво вросший в планету, и железный шиповник с корнями до центра Земли. И между ними — белый шнурок с хитрыми Володькиными узелками. Двадцатиметровая веревочка — бесконечная, как Вселенная, и вечная, как пламя нашего жемчуга. Она прошила завихрения загадочных миров, тонкая, слабенькая на вид. Как насмешка над всеми законами пространства и времени... Выдержит? Не поддастся чудовищной силе разбегающихся звезд?
«Выдержит, — понял я. — Ведь у нас теперь есть общая звезда. Мы сами зажгли ее над пустынным островом. И поэтому веревочка связала наши планеты».
Веревочка. Ни порвать, ни развязать. Что может быть проще и прочнее?
Мой маленький Сережка с радостным воем встал на голову. А дурак Сергей Витальевич поморгал и все же произнес нерешительно:
— Заговорщики... Вам не кажется, что это космическое хулиганство?
— Ой уж... — сказал Братик негромко, но с явно Володькиной интонацией.
А Володька насмешливо спросил:
— Что космическое хулиганство? Веревочка? Скажи кому — засмеются.
Тогда засмеялся я. Засмеялся, отбросив сомнения и страхи и поверив наконец, что это не сон. Засмеялся, до конца отдавшись радости. Я протянул к ним руки:
— Лезьте сюда, обормоты.
Они радостно качнули шину, забросили на подоконник исцарапанные шиповником ноги, а я ухватил их за рубашки...
В это время со двора донесся оглушительный вой. Какая-то смесь аварийной сирены и коллективного рева в детских яслях. Мы подскочили, как от взрыва.
Под нашим окном, у стены, гневно распушив хвосты и вздыбив шерсть на выгнутых спинах, мерили друг друга негодующими взглядами два апельсиновых кота. Митька и Рыжик. Они устрашающе орали, готовясь сцепиться в смертельном поединке.
...Впрочем, к середине дня коты подружились и вдвоем отлупили соседского самонадеянного дога по имени Помпей.
ГОЛУБЯТНЯ НА ЖЕЛТОЙ ПОЛЯНЕ
Роман-трилогия
Вступление
ОДИН И ЧЕТЫРЕ
Был, видимо, июнь. У цирка цвели кусты желтой акации. Алька, не вставая со скамьи, дотянулся до ветки, сорвал похожий на ушастого зверька цветок, сунул в рот. Сладко зажмурился.
Тик посмотрел на Альку и сделал то же самое.
— Травоядные, — сказала Дайка.
Тогда и Чита, не отрываясь от книги, добыл себе цветочек.
Яр вспомнил, отчетливо вспомнил, как всасывается в язык сладковатый, с травянистым запахом лета сок. Виновато посмотрел на Данку и тоже потянулся к ветке. Данка сделала вид, что не заметила.
Яр осторожно раскусил корешок цветка, тихонько засмеялся и закрыл глаза. Он отчетливо услышал голос мамы: «Яська, опять ты жуешь эту зелень! Ты превратишься в верблюда».
«Еще немного, и я вспомню мамино лицо», — подумал Яр.
В сквере было шумно. До утреннего представления оставалось минут сорок, в цирк пока никто не спешил. Мальчишки и девчонки играли в прятки и догонялки. Кто-то смеялся, кто-то кричал: «Это не по правилам, пускай теперь Сашка ищет!» Щелкали пистонные пистолеты. Перебивали и путали друг друга считалки.
Вот знакомая:
На золотом крыльце сидели Царь, царевич, король, королевич...
Раз-два! Три-четыре!
Синий слон живет в квартире!
На слоне лежит доска,
Раз-два-три —
Тебе искать!
Яр вспомнил, как он, зажмурившись и прижавшись лбом к забору, торопил приятелей: «Раз-два-три-четыре-пять: я иду искать! Кто не спрятался — я не виноват!» Та-та-та-та! — разлетался топот подошв. Разбегутся, притаятся. И тихо во дворе, как на пустой планете...
Не надо про планеты.
Надо сидеть и радоваться подарку судьбы. Лету. Вот этим голосам и смеху...
Кто-то радуется, а кто-то не очень. Вон курчавый пацаненок в клетчатом костюмчике поссорился с мальчишками. Они кричат:
— Не видишь, что ли, нас уже четверо!
— Ну и что? Никто же не узнает! — обиженно доказывает он.
— Ненормальный какой-то! Иди один, а то получишь!
Ребята убежали, а курчавый мальчишка надулся и так
сердито сунул в кармашки кулаки, что весь его желто-синий костюмчик смялся и скособочился.
Яр пожалел мальчишку, как самого себя. Когда он был маленький, его, случалось, тоже не брали в компанию.
Алька забрался на спинку скамьи, балансировал на ней и рвал с куста цветки покрупнее.
— Сядь, — сказала Данка. — Свалишься и весь извозишься.
— Щас... — Алька прыгнул, зацепил Читу. — Ой...