— Игнатик не хотел шума, — сказал Яр не Сайскому, а себе.
Сайский помолчал. Яр взял со столика и снова бросил на него четырехкопеечную монетку.
— Это — тоже обычная вещь? Таких никогда не было на Земле.
Веснушчатый палец Сайского забарабанил по твердому подлокотнику невпопад словам.
— Ярослав Игоревич... Я скорее готов предположить, что и монеты, и ваш костюм, и снимок, и даже пистолет системы «викиш» изготовлены специально... для такой вот инсценировки... чем поверить в существование вашей Планеты.
— Да зачем нужна Яру инсценировка?! — подскочил в кресле Дима Кротов. — Подумайте, капитан! Зачем?
Сайский снисходительно сказал:
— Не знаю. Может быть, для розыгрыша. Может быть, для сенсации. Или для создания какой-то своей научной версии; Может быть... В конце концов, я не могу прочитать мысли Ярослава Игоревича. Но мне легче заподозрить любого человека в любом умысле, чем поверить столь фантастическим объяснениям.
— Значит, — медленно проговорил Яр, — все эти вещи я приготовил заранее, а потом прятался в укромном уголке, чтобы создать «эффект отсутствия»?
— Это все же правдоподобнее, чем...
— А сигнал?! — крикнул Дима. — Если бы Яр не ушел с корабля, а просто спрятался, аварийный сигнал не включился бы!
— Вот и странно, — пробормотал Олег Борисович. — Пришел мальчик — сигнал не включился. Исчез Яр — сигнал сработал.
— Значит, я перестроил и схему сигнала, — усмехнулся Яр. — В запломбированном отсеке... Да-да, это все же правдоподобнее, чем... Знаете, Сайский, вы зря стали капитаном. По двум причинам: во-первых, ваша логика не в состоянии перешагнуть установленные рамки. Во-вторых, вы не верите людям.
— Как можно не верить честному слову скадермена? — воскликнул Дима.
Сайский не взглянул на Диму. Он стиснул подлокотники и тихо сказал Яру:
— Могу' ответить вам тем же: вы плохой скадермен... Если верить вам, вы ушли с корабля вслед за незнакомым мальчиком. Таким образом, вы без разрешения оставили корабль во время вахты. Покинули экипаж в рейсе, не обеспечив замены, и тем самым...
— Вы не учитываете обстоятельств! — вспыхнул Яр.
— И вахты не было, был автоматический режим, — вмешался Дима.
— Я учитываю обстоятельства, — жестко проговорил Сайский. — Увидев, что мальчик действительно уводит вас с корабля, вы обязаны были остаться в отсеке, не переступать порог... И теперь требуете, чтобы я верил вам.
— Мне, собственно, все равно, — устало сказал Яр. — Можете не верить.
— Странно, , что вам все равно. Если я поверю, то вынужден буду отстранить вас от обязанностей и подвергнуть аресту за дезертирство.
— Меня? — сказал Яр и встал. «Надо же, — подумал он. — Я и не знал, что еще могу так злиться. А ну, спокойнее».
— Вы не сделаете этого по трем причинам, капитан Сайский, — очень-очень вежливо проговорил он. — Арестовать может лишь равный по званию или тот, чье звание выше. Я же, если сравнивать с боевыми рангами старого флота, имею звание, подобное вице-адмиральскому. На моем парадном мундире (а они до сих пор не отменены) на два шеврона больше, чем у вас. Это первое... Во-вторых, устав СКДР не предусматривает наказаний за дезертирство во время рейса — хотя бы потому, что оно не представляется возможным. И в-третьих, я просто не уверен, что позволил бы вам арестовать меня. Тем более что вы не встретили бы поддержки у некоторых членов экипажа. — Он мельком взглянул на Диму.
Сайский, откинувшись в кресле, снизу вверх смотрел на Яра. На веснушчатом лице капитана мелькнула тень улыбки.
— Меня остановило бы, пожалуй, только второе соображение. В самом деле, устав не предусматривает... А можно задать неофициальный вопрос, Ярослав Игоревич?
— Валяйте, — нервно сказал Яр и сел.
— Если то, что вы говорите, было... тогда... вас не смущала мысль, что вы бросили крейсер, бросили свое дело?
— Не смущала... Я думал об этом. Но я оставил крейсер без умысла. А дело, которое пришлось мне делать там, важнее того, что здесь. Я охранял детей, которые позвали меня для защиты... Я делал это плохо. Отвратительно. Я был нерешителен, глуп и беспомощен. И это сейчас мучит меня больше всего... И хватит об этом.
— И все же... — Сайский снял пенсне. (И Яр вспомнил, как Чита снимал очки,ло у Читы глаза оставались острыми, а у Сайского стали растерянными). — И все же... Вы ради этого оставили главное дело жизни. Которое было вашим долгом.
— Какое?
— Открывать новые планеты.
— Я открыл свою планету, — сказал Яр. — Жаль, что не судьба...
— Но вы утверждаете, что это не новая планета; а та же Земля...
— Землю иногда тоже надо открывать заново... Когда-нибудь вы убедитесь в этом. Увидите, что мы слишком забыли про нее... И не скажут ли потом, что все мы дезертиры?
— Смелое утверждение...
— Печальное утверждение.
— Собственно, кто дезертиры? Мы, скадермены?
— «Скадермены», — усмехнулся Яр. — Элита человечества, космическое дворянство... Нет, я имею в виду всех жителей Земли.
— За что же вы их так? Люди сделали нашу планету цветущей.
— Планета — не клумба... Вам не кажется, что люди разучились любить?
— Это неправда, Яр! — воскликнул Кротов.
Яр улыбнулся:
—• Я не имел в виду вас, Дима... И я не про ту любовь. Я про ту, где тревога и боль друг за друга...
— Если люди счастливы, зачем боль-то? — нерешительно сказал Олег Борисович. — Яр, голубчик, ты что-то не то...
— Да, пожалуй, — согласился Яр. — Только всегда ли они счастливы? А что, если однажды мы вернемся, и... Впрочем, такие дискуссии не предусмотрены уставом СКДР...
Сайский встал.
— Олег Борисович, прошу вас, еще раз проверьте систему для выхода из режима. Дмитрий Васильевич, вас прошу быть в рубке на вахте.
— Но ведь до выхода еще семнадцать часов! — строптиво сказал Дима.
— Это сейчас не имеет значения. Мы возвращаемся на Землю. В силу чрезвычайных обстоятельств.
— Что чрезвычайного вы усмотрели? — утомленно спросил Яр. — Почему нельзя продолжать экспедицию?
— Это позвольте решать мне, Ярослав Игоревич. А вас я попросил бы незамедлительно написать подробный рапорт о случившемся. Надеюсь, вас это не затруднит?
— Затруднит, — сумрачно сказал Яр. — Я не могу... сейчас.
— Что ж, отдохните... Только прошу: если у вас возникнет намерение вновь покинуть крейсер, не делайте этого без предупреждения.
— Вам угодно иронизировать?
— Отнюдь...
— У меня не возникнет такого намерения, — с трудом сказал Яр. — Потому что мальчик, который приходил за мной... он уже не придет. Я вам говорил... — У Яра перехватило горло. — И вы, капитан... и поэтому... я сейчас не могу писать рапорт. И подите вы к черту...
Сайский опустил глаза.
— Извините, Ярослав Игоревич...
— Простите нас, Яр, — сказал Дима Кротов и ушел из кают-компании в рубку.
— Яр, ты... правда, отдохнул бы, — пробормотал Олег Борисович и, оглядываясь, побрел к выходу.
Сайский опять сел.
Яр отошел к иллюминатору. За стеклом была панорама, изображающая березовый перелесок. Пластиковые листики вздрагивали от струи вентилятора. Пластмассовая божья коровка сидела на блестящих лепестках очень ровной ромашки. Яр закрыл глаза и уперся кулаками в теплое стекло.
— Яр! — громко и странно позвал его Дима. — Ярослав Игоревич!
Яр оглянулся. Дима — бледный, с какой-то неловкой улыбкой — стоял в дверном проеме рубки.
— Яр, там... к вам...
Дима шарахнулся от метнувшегося в рубку Яра.
В рубке смешались электрический и солнечный свет.
У отодвинутой двери гермошлюза переминался с ноги на ногу сумрачный Алька.
Глава седьмая БУРАН
1
— Снова было похоже на июнь. Вокруг голубятни лежал ковер цветущих одуванчиков. Дальше цвела сурепка и еще какие-то солнечные цветы. От них весь пустырь казался ярко-желтым. Одуванчики качались под теплым ветром. И квадратная тень голубятни шевелилась на них, как живая.
По одну сторону тени стоял Яр. По другую Алька. Друг на друга они не смотрели. Яр поправлял под курткой ремень блика. Алька расковыривал дырку на своей трикотажной фуфайке. Потом он быстро глянул из-под ресниц и жалобно попросил:
— Яр...ну, прости, а?
Яр сопел, дергая пряжку — ее заело.
— Ну, Яр...
— Ага, теперь «прости», — пропыхтел Яр. — Надо было думать...
— Я больше не буду, — по-настоящему виновато сказал Алька. Почти по-настоящему.
— Ага, «не буду»... За твои слова знаешь что? Драть надо как следует...
Алька опять стрельнул глазами из-под пшеничных ресниц, совсем понурился и вздохнул:
— Ну... ладно. А потом простишь?
— Видно будет. Иди сюда, — деревянным голосом сказал Яр.
Алька, загребая башмаками одуванчики, побрел через тень голубятни. Остановился перед Яром. Полная покорность и раскаяние.
Яр хмыкнул, взял в пятерню отросшие Алькины волосы, качнул туда-сюда покаянную голову, подхватил Альку, взметнул над собой.
— Вот заброшу балбеса на голубятню...
Алька радостно заверещал, задрыгал ногами, роняя, как всегда, башмаки. Сказал с высоты:
— He-а! Не забросишь.
— Это почему?
— Потому что ты уже не злишься.
— Злюсь К — рявкнул Яр.
— Не!..
— Откуда ты это взял?
— Ну... потому что ты же понимаешь... что сам виноват... — И Алька испуганно заморгал.
Яр опустил его в одуванчики.
— Ах, значит, я виноват?
— То есть я... Но ты тоже... немножко.
— Тьфу на тебя... Тоже мне психоаналитик, — проворчал
Яр.
Алька смотрел преданно, весело и бесстрашно. Яр ничего не мог ему возразить. Потому что он и в самом деле был виноват. По крайней мере, с точки зрения Альки. Недаром Алька так заорал. Тогда, в крейсере...
Ой-ей-ей! Яр никогда не думал, что веселый и ласковый Алька может так яростно и беспощадно орать.
Когда прошла первая радость, когда Яр выпустил Алькины плечи и с усмешкой оглянулся на обалдевших членов экипажа, Алька сказал коротко: